И чем дальше, тем больше рукописей она разносит, чем дальше, тем более трафаретными и схематичными становятся ее работы под мужским псевдонимом, она все чаще возвращается к своим ранним рассказам, которые когда-то были написаны другими авторами, и вдруг она начинает проявлять живой интерес к внутренней жизни редакции, и хотя все и знают, что эта дама никогда непосредственной свидетельницей наших редакционных отношений не являлась, в высказываниях ее все-таки появляются малоизвестные подробности, соответствующие реальной действительности. И вдруг становится ясным, что в течение стольких лет она безбожно лгала и что писал все это ее муж. Такое вот явление и называется «женским псевдонимом».
С одним таким экземпляром столкнулась и партия умеренного прогресса в рамках закона — приблизительно так же, как русские революционеры с попом Гапоном. Но, чтоб никто не сомневался, кого касается эта глава, я должен заявить, что эта глава ни в коей мере не касается Йожи Кратохвиловой. Чашка черного кофе (Захватывающая драма кабаре партии умеренного прогресса в рамках закона) Кафе. Входит капуцин и садится за столик. Ждет минуты три, но никто не появляется. Капуцин смотрит на часы и восклицает, оборачиваясь в сторону кухни. Капуцин Что, кофе чашечку нельзя ли? Здесь не торопятся… А я устал слегка… Ау! Да чтобы не бурды мне дали, а крепкого, без молока, и, если можно, побыстрей! Проходит еще минута. Нет, этак дело не пойдет, ей-ей. Сижу, в мозгу греховное роится: с панели, что естественно вполне, того гляди, сюда впорхнет девица — прости, о господи, что мне сия растленность общества известна! Но я-то сам, признаться честно, пока лишь кофе черного хочу, а что потом — секрет мой. Тсс… Молчу… Ау! Нельзя ли поживей? После паузы. Нет, этак дело не пойдет, ей-ей. А впрочем, жду: терпенье — добродетель. Ведь как бы истинный христианин ответил, вдруг получив по морде или в ухо, едва очухавшись? «Мерси, я очень рад, но ты в долгу передо мною, брат: с тебя еще вторая оплеуха!..» Нет, просто ужас: не идут. Торчу здесь десять уж минут, мое недоумение безмерно. (Подойдя к дверям кухни.) (Снова садится.) Глас вопиющего в пустыне. Фу, как скверно. И эту жажду вынести нет сил… Однако участь божьих слуг такая, что, есть хотим мы или пить, бурды ли, кофе ли алкая, вовсю не подобает нам вопить. Навстречу испытаньям и обидам идти обязан я с блаженным видом. (Кричит.) Где кофе?! Уф, нет моченьки моей… Так дело не пойдет, ей-ей! Тишина. Не чешутся. Уснули… Но не клином на сей кофейне свет сошелся весь! Пойду в соседнюю: с монахом-капуцином там обойдутся вежливей, чем здесь. (Отодвигает стул и выходит из кафе.) Вскоре появляется заспанный официант. Официант Гляди-ка ты, на миг всего вздремнул, А тут уж кто-то отодвинул стул. Кому-то, знать, чего-то было надо, но гость меня не кликнул, вот досада. Э, сдвинут с места даже стол! Да, кто-то был, потом ушел, теперь вот убирать за ним изволь-ка — беда с такими, да и только. Хм, то-то видел я во сне, что кто-то все взывал, взывал ко мне, талдычил, что какое-то там дело куда-то не пойдет и ждать, мол, надоело… Вот жизнь! Тьфу, издевательство какое! Знай надрывайся, что твой вол, ни выручки, ни двух минут покоя: придут, рассядутся, своротят набок стол, за ними убирать изволь-ка — беда официанту, да и только!.. Пойти поближе к печке и соснуть. Коль кто придет, услышу как-нибудь. (Возвращается в кухню.) С улицы входит молоденькая, неискушенная девушка, кладет на стол букетик лилий и садится. Девушка Ой, отдышусь… Он соблазнить хотел, назвавшись Гинеком из Колина, вражина, меня, Громадкову, — а я ж еще невинна… Ишь, торопыга! Ишь, пострел! А что в нем этой похоти… И лести… Поддайся я — в момент лишил бы чести. «Позвольте, — говорит, — вас проводить, вы не должны одна ходить, гораздо лучше будет вместе!» И так на грудь мою смотрел осатанело, что не могла не опустить я глаз, вся то краснела, то бледнела… У, распротивный ловелас! Неужто этот Гинек — вот дубина — не понимал, что я дитя, что я невинна, что в Праге я, приехав из села, служить хочу, подыскиваю место? Конечно, честное знакомство, как невеста, я с удовольствием бы тоже завела, но этот тип, я точно говорю, лишь ко греху б меня повел, не к алтарю… Так-с, что тут? Крона у меня всего-то, а подкрепиться все равно охота,— эх, черного попить бы кофейку. (Зовет.) Через минуту. Кафе, а тихо, как в костеле. Не отзывается никто — оглохли, что ли? И печки нет, вот-вот начну дрожать… Я сиротинка, спит в могиле мать, отца не знаю — дал от мамы деру, носить мне траур по обоим впору. (Сквозь слезы, плаксиво.) Ох, дайте чашку кофе! Я должна найти себе работу дотемна, сегодня же! Я обещала маме, когда уж снаряжалась в рай она, что перед всякими там грешными страстями я и в сиротстве устою, молитвами, трудом заполню жизнь свою. |
