В несколько прыжков он настиг ее.

— Ну-ка, разрешите, матушка, — выдавил он из себя и принялся похлопывать ее по юбкам.

— Иисус-Мария! — воскликнул он, ощупывая тещу. — Один гусь, второй гусь! Пройдемте, — заявил он строго и потащил трясущуюся женщину за руку на пункт, где толкнул ее за ширмы и крикнул старой Фоусковой: — А ну разденьте эту деревенскую ведьму!

Это говорил Брут!

Потом, повернувшись к теще, он воскликнул плачущим голосом:

— Что вы со мной сделали, матушка?

Это говорил уже несчастный зять.

И теща, рыдая, в то время как вместе с гусями падали ее нижние юбки отвечала:

— Это мне Маринка написала, чтобы я постаралась как-нибудь переправить их через ваш акциз…

— Маринка? — воскликнул несчастный Хохолка. — Сегодня же вон из дому!

И неумолимый Хохолка, утративший в мгновение ока доверие к жене, сдержал свое слово.

Он выгнал изменницу из дому и теперь еще придирчивей ощупывает мантильки барынек и служанок, что проходят мимо его поста, и грозно — еще грознее прежнего — гремит в каждом трамвае:

— Есть у вас что-либо, подлежащее пошлине?

Ну, и намаялись мы с нашей Лидкой, со старшей, потому что она уже сколько раз на всю ночь уезжала с мужчинами, которые просили маму отпустить ее с ними за город погулять. Как-то пришел пан Сыроватко, чиновник, очень хороший человек, честный — и первым делом к маме да к папе: уж очень просил разрешить Лидке поехать с ним за город. Сыроватко все сморкался и говорил, что он очень порядочный и характер у него прекрасный. Мама сказала:

— Ладно, пусть прогуляется девочка, но чтоб в восемь была дома, два раза ей ужин греть не буду, и вообще позже приходить неприлично, разговоров потом не оберешься.

Пан Сыроватко сразу засморкался и маме в ответ: он-де честный человек, а не какой-нибудь там подлец. Папа сказал:

— Подлец не подлец, а обратно привезите в целости и сохранности, ох, не нравится мне все это!

Только делать нечего, мама что ни скажет — мы с папой сиди и молчи, даже когда мы правы, а она околесицу несет.

В общем, взял, пан Сыроватко Лидку за город. Мама ее перекрестила, а пан Сыроватко сунул мне пятак — вроде как за то, что своего добился.

Времени было уже полдевятого, а о Лидке ни слуху ни духу, в десять подъезд заперли, потом одиннадцать пробило. Мама плакала, а папа съел Лидкин ужин и начал сердито ходить по комнате и кричать, что привлечет его, пана Сыроватко, к ответственности и утром пойдет на него заявит. Мама причитала, что с ними, наверное, что-нибудь случилось. Может, Лидка ногу сломала или шею себе свернула, или утонули оба, а то еще вдруг Лидка потеряла самое дорогое, что ей от матери досталось.

Я удивился, что она такого могла потерять, и получил от папы затрещину, а мама велела мне молиться. Я сказал, что ангел-хранитель Лидку не оставит, я сам рае видел картинку, как ангелочек переводит по бревну над пропастью девочку с цветочками в корзинке.

Но папа, ворчал, что теперь у Лидки главный ангел-хранитель — это пан Сыроватко, а будь лично он девушкой, не хотел бы пана Сыроватко себе в провожатые, да еще ночью.

Было двенадцать, и мама называла Лидку уже не «Лидушка моя золотая», а «потаскуха эдакая» и «беспутница», а папа кричал:

— Это же надо, ухажеры пошли! — Дочь за город отпустить и то боязно!

Мы не спали до трех ночи. В два часа в шкафу что-то треснуло, мама перекрестилась и громко сказала:

— Видно, знак это. Ну ладно, попляшет она у меня!

Кто больше всех обрадовался, так это младшая сестра Маржена, один раз ей самой как следует всыпали, когда она заявилась домой в девять вечера вместо семи. В три часа папа прикончил бутылку рома и сказал:

— Чему быть — того не миновать, молоко пролито, я ему утром все ноги переломаю и сам повешусь, а вас всех прибью, — и захрапел прямо за столом, а мама поскорей лампу задула, чтобы дух ромовый от папы не загорелся. Мы разошлись по кроватям и проспали до восьми часов. Вдруг в половине девятого распахивается дверь, врывается к нам пан Сыроватко и кричит:

— Не пугайтесь, барышня Лидушка домой, идти боится!

Папа сел на кровати, сплюнул и говорит:

— Взяли ее, прогулялись — давайте обратно, а сами катитесь.

Мама, в юбке исподней, на отца топнула, чтоб молчал и не выгораживал никого, да как взъелась на пана Сыроватко, а тот все сморкался и говорил, что он очень порядочный и просто их гроза застала, дождь проливной и жуткий град, мост сорвало, поезда не ходили — вот и пришлось остаться в гостинице на ночь. Маленькая такая гостиница, а дорогая — ужас!

Мама заплакала:

— Господи боже ты мой, гостиница! Ах вы, такой-сякой, ах вы, бесстыдник! Верните мне ее такой же невинной, какой брали.

Пан Сыроватко задрожал весь, даже заикаться стал, мол, Лидушка с дороги вся в грязи, а в гостинице ни коридорных не было, ни щетки.

Папа из постели рявкнул:

— Хорошенькая гостиница!

А мама все плакала и говорила о невинной белой лилии а пан Сыроватко знай долдонил:

— Милостивая сударыня, успокойтесь, я человек честный, я вообще в гостинице не ночевал.

Мама в него как вцепится, да как тряхнет, да как заголосит:

— Что ж я, не знаю, что ли, сама молодая была!

А пан Сыроватко сморкался, мял платок в руках и говорил, что во время прогулки их объединяла только дружеская привязанность, просто дружба, как между отцом и дочерью, например. Папа заорал на кровати: покорно, мол, благодарю за такую дружбу. Мама напустилась на папу, чтоб молчал, и снова взялась за пана Сыроватко, чтобы жениться на Лидушке поклялся перед невинным мальчиком, передо мной то есть, и подвела меня за ухо к пану Сыроватко, который начал краснеть и крик поднял, что не может на Лидушке жениться, потому что уже женат и разведен. Папа как услышал, так и взвился: подайте ему пистолет, а потом хоть на Панкрац. Мама держалась за юбку, будто в обморок собиралась бухнуться, пан Сыроватко жевал свой ус, и тут вбежала Лидушка, заляпанная грязью, заплаканная, упала на колени перед папиной кроватью и зарыдала, что с ней это в первый и последний раз, и что пан Сыроватко порядочный человек и ночевал в комнате рядом. А пан Сыроватко воскликнул:

— Вы совершенно правы, барышня, как же это я забыл. Ух, и клопов же там было, сударыня! Целую ручки! — не успел он толком договорить, схватил шляпу и выскочил в коридор.

Лидушка побежала было за ним, но мама ее схватила, начала трепать, как иногда папу, и сказала, что Лидка стерва, всю семью позорит, поди найди теперь жениха, куда там — на всю округу раззвонят.

В общем, Лидушка стала искать жениха и нашла одного, как папа сказал, филина. На самом деле никакой это был не филин, а шустрый такой господин, звали его Вавроушек. Пенсне носил на черном шнурке, а хлеб у нас всегда наворачивал — чуть не лопался, но старался всячески этого не выдать. Как-то приходит он к нам и просит в воскресенье с ним Лидушку за город отпустить. Папа молчал, только насвистывал себе под нос, а мама посмотрела на Лидку с намеком и сказала, что Лидушка до прогулок за город небольшая охотница. Тут Лидушка сама запросилась: не была, говорит, еще в Ржичанах. пустили бы погулять разочек.

Мама целую речь о чести произнесла, пока пан Вавроушек не достал из кармана платок и не начал сморкаться, в точности как пан Сыроватко, и настаивать, что он ужасно порядочный человек и характер у него золотой. А я слышал, как папа пробурчал:

— Один серебро, другой — чистое золото, господи, помоги!

За город мы ее все-таки отпустили, хоть папа и сказал, что пан Вавроушек — глупый филин, только велели в половине девятого быть дома, а то опять придется ужин разогревать.

Вот уже девять, и половина одиннадцатого, мама места себе не находит и говорит:

— Не дай бог, как в прошлый раз!

В двенадцать часов папа взял расписание поездов, держит его в руке, а сам уже наизусть знает: