Валера появляется с дочерью на руках. Малышка крепко держится за отца, плечики подрагивают. Задерживаю дыхание. Выскакиваю из машины и делаю несколько шагов им навстречу.

- Мама!

Когда маленькие ручки обвивают мою шею, а мокрое личико касается щеки, наконец выдыхаю…

Дочка плачет навзрыд. Страшно представить, что чувствовал трёхлетний ребёнок, которого отобрали у матери…

- Хотя главная тамошняя мегера заверила меня, что с Алисой всё хорошо, – выдаёт Ковалёв недовольным тоном, – нянечка шепнула, что она от еды отказалась и ночью почти не спала, всё время плакала и звала тебя.

- Боже… – мне больно и внутри, и снаружи. Кажется, меня пропускают через мясорубку.

- Давай сначала заедем покормим её. И ты, наверное, тоже голодная? – спрашивает обеспокоенно Валера, доставая из багажника детское автокресло и закрепляя его на заднем сидении.

Не чувствую голода. Кажется, еда – последнее, о чём я была в состоянии думать в эти страшные сутки. Но киваю…

Заезжаем в какой-то наверняка недешёвый ресторан.

- Пожалуйста, сварите нам поскорее для ребёнка овсянку с молоком и сделайте бутерброд с маслом и сыром, – говорит Ковалёв официанту, который приносит нам меню. – А мы пока определимся с заказом.

Просьба Валеры звучит настолько безапелляционно и убедительно, что парень в форме кивает, будто им часто приходится экстренно кормить малышей блюдами, которых нет в меню.

- Ты даже не спросил, есть ли у них овсянка, – замечаю вслух.

- Магазин через дорогу. В чём проблема сгонять туда, взять хлопья и бросить их в кипяток? Они просто свои услуги включат нам в счёт. И все будут довольны.

Как у него всё просто…

Впрочем, фраза “любой каприз за ваши деньги” наверняка не на пустом месте возникла. Овсянка – своего рода каприз избалованного мажора, который теперь по фантастическому стечению обстоятельств стал моим мужем.

- Да брось, – Ковалёв будто читает мои мысли. – Наверняка для них это вообще не проблема. Не мы первые, не мы последние.

Сытая и спокойная Алиса быстро засыпает на руках. Адвокат снова уезжает заниматься решением моих проблем, а мы втроём отправляемся в отель.

Номер оказывается огромным. Тут две спальни и гостиная. Стараюсь не думать о его стоимости, такая расточительность мне кажется полным безумием. Смогу ли я к этому когда-нибудь привыкнуть?

- Давай малую сюда, – Валера открывает дверь одной из спален.

Он помогает мне устроить дочку на кровать и укрывает одеялом.

У меня тоже слипаются глаза, но нужно сперва смыть с себя тюремную грязь и запах.

- Наша спальня тут, – Валера толкает вторую дверь.

Замираю. Он сказал, что наш брак – не фиктивный, и мне придётся с ним спать. Я это помню. Но отчаянно надеюсь, что он даст мне время примириться с этой мыслью…

- Я думала, я с Алисой…

- Это не обсуждается, – злится Ковалёв, и я не решаюсь с ним спорить.

- Мне нечего переодеть, а это уже… – показываю кофту без пуговиц, которую приходится поддерживать руками. – Надо поехать забрать наши вещи у хозяйки.

- Всё решим, не парься.

Чего он от меня сейчас ждёт? Чтобы я приняла душ и пришла к нему в постель? Но я так устала, мне бы хоть пару часов поспать…

Санузел поражает воображение. Это целая комнатища! Чего тут только нет!

Скидываю одежду, пропитанную воспоминаниями об ужасах сегодняшней ночи, и забираюсь под тёплые струи воды…

Тугой узел внутри понемногу расслабляется. Из меня будто вынимают стержень, благодаря которому я продержалась последние сутки. Выключив воду и завернувшись в халат, опускаюсь на пол и реву.

Валерий

Оля не выходит из душа слишком долго. Начинаю волноваться. Тихо стучу, но она не открывает. Прислушиваюсь. Вода не льётся. Из-за двери до меня доносится только тихое всхлипывание.

Она там плачет?

Ненавижу женские слёзы. И в первый момент даже малодушно допускаю мысль сбежать и не вмешиваться.

А вдруг я могу ей чем-нибудь помочь?

Решительно дёргаю дверь. На удивление, она поддаётся.

Картина маслом – Оля сидит на полу и ревёт. Жесть…

- Что случилось? – поднимаю её рывком, перехватываю поудобнее и несу в комнату. – Оль, что с тобой?

Версий у меня несколько, и все они мне совсем не нравятся.

- Мне было так страшно, – продолжает всхлипывать. – Так страшно…

Она говорит о полиции? Немудрено… Или не только?

Опускаюсь на кровать, усаживаю её к себе на колени.

- Всё позади, всё уже закончилось, – прижимаю к себе крепко, глажу по спине. Целую, куда дотягиваюсь. – Я никому не дам тебя в обиду, обещаю. Веришь мне?

Пытаюсь поднять её лицо и заглянуть в глаза. Сердце сжимается. Не хочу, чтобы она плакала… Хочу защитить от всего мира, готов драться с каждым, кто посмеет её обидеть.

- Валера, зачем тебе это нужно? – Оля отстраняется, перестаёт всхлипывать и спрашивает, глядя на меня в упор. – Объясни мне!

- Что “это”?

Я понимаю, о чём она говорит. Но зачем-то нуждаюсь в уточнении…

- Зачем мы расписались? Мне важно знать, в какую игру ты меня втягиваешь и какую роль мне предстоит играть. Какова цель всего этого?

- Играть? Что за глупое предположение? – оно не только глупое, но и обидное. – Оля, я люблю тебя. И хочу, чтобы мы были вместе… Я ещё тогда тебя любил, четыре года назад, – наконец озвучиваю то, что давно должен был ей сказать. – Чуть не сдох от отчаяния, когда ты сбежала.

Говорить о своих чувствах оказывается очень непросто… Жду от неё какой-то реакции, крохотного намёка, что всё у нас получится. Но вместо этого она качает головой:

- Это неправда! Ты не любил меня! Когда любят, то не стыдятся…

- С чего ты взяла, что я тебя стыдился? Что за бред? – злюсь, конечно. Я перед ней душу выворачиваю, а она меня обвиняет непонятно в чём.

- Я слышала! – говорит она резко, будто и вправду знает. – Каждое слово помню: “Ты вообще представляешь меня с этой убогой? Я что, совсем конченный?”. По-твоему, так говорят о девушке, которую любят?

- Не мог я такого сказать! Когда ты это слышала и где? – роюсь в памяти, пытаясь припомнить, кому и при каких обстоятельствах мог выдать эту чушь.

- Когда ты практику защитил. Вы с друзьями сидели возле факультета. Они стали смеяться над тобой из-за того, что ты со мной встречаешься. Я же убогая, у меня родители глухие. И всё такое. И ты им это в ответ сказал!

Смутно припоминаю… Оля права: я не готов был тогда афишировать наши отношения, потому что эти придурки меня тупо не поняли бы. Они и вправду над ней насмехались, хотя объективно она не давала для этого никакого повода. Я струсил… Чего испугался? Сам не знаю. Ненавижу, когда надо мной смеются…

- Я плохо помню, но допускаю, что мог такую глупость ляпнуть, чтобы они от меня отстали… Испугался, что они меня неправильно поймут.

- И они тебя правильно поняли? Мне в общежитии в тот же день заявили, что ты попользовался мной и бросил. И после этого отдал меня в общее пользование! Это, по-твоему, – любовь?

Оля отодвигается от меня, выставляя перед собой руки, пытается выбраться из моих объятий, но я не позволяю.

- Кто сказал тебе такую чушь?

- Все! Все об этом говорили. Девчонки деланно сочувствовали и смеялись, парни и вовсе решили, что теперь им всё можно, и проходу не давали…

Горло сжимается, перекрывая доступ кислорода. Это полнейший абсурд… Чушь какая-то. Даже не испорченный телефон, а натуральная провокация. Это всё Савкина девка… Больше некому. Вечно он таскается со всякими шалавами…

- Они… тебя…? – сглатываю, пытаясь продавить застрявший в горле ком. – Что они сделали?

Отчаянно ищу в её глазах отрицательный ответ. Оля мотает головой, и меня немного отпускает.

- Они приставали, но мне удавалось отбиваться.

Это какой-то кошмар…

- Почему ты мне сразу не сказала? Оля! Почему не сказала? – инстинктивно сжимаю её чуть сильнее, чем следует, но тут же беру себя в руки. – Я бы их поставил на место! Какое там… Я бы этих тварей убил!