— Великий князь Михаил Семенович, — начал тот торжественно, — готов пожаловать Мстиславу твому земли в удел запрошенные.

Владислав в ответ ухмыльнулся:

— Яко же, пожаловать. Улеб, бросай прах то в глаза пускать. Почитай три десятка годков друг дружку знаем.

— Лады. Князь Мстислав за грамоту на удел серебра обещался дяде отсыпать.

— Коли обещался, отдаст. Воспитанник мой слов на ветер на бросает, в отличии от некоторых.

Улеб вспыхнул, но сдержался.

— Вот значит как! По первой серебро давай, опосля грамоту получите.

— Не пойдёт так, — Владислав покачал головой. — Сперва грамота, опосля серебро.

— Хм, ежели наперёд отдам всяко может выйти. Слово великого князя, не воробей. Вылетит не поймаешь.

— Всё то ты по себе судишь, Улеб. Али моего слова мало будет? — Владислав подпустил в голос обиды. — Показывай грамоту и карту. Ежели усё писано верно серебра немедля выдам.

Он нажал кнопку и спустя пару минут два богатыря пыжась от натуги затащили сундук. Владислав, подойдя к нему откинул крышку, обнажив перед гостем россыпь серебряных монет, перемешанных с гривнами.

— Ты такового богатства и видывал верно, а? Аккурат девять пудов. Усё как обещали.

Воевода, не отрывая взгляд от сокровищ достал из-за пазухи грамоты…

А в это же самое время в часовне близ причала происходила беседа архимандрита Иакова с десятником князя, из старой гвардии. Сам он со служками прибыл в острожек больше двух недель назад и многое разведал. И здесь, в Новосиле, и в Духовской обители. И не сказать, что новости пришлись ему по душе. С юридической точки зрения в острожке комар носу не подточит, на механикусах крестики малые выбитые, машины и станки освещают как положено. Хождению черни в церву препятствий не чинят. Чин по чину, да только в этом ли дело?

Стены острожка крепки, дружина велика и в воинском деле зубы съела. О возможности побить воев князя одною лишь дружиной митрополита и думать нечего, особенно в свете событий округ дружины князя. Местное духовенство, как не прискорбно, куплено с потрохами и бузить супротив князя не желает, тем паче вести суд церковный. Игумен Духовский хоть невелик чином, но вот так запросто его не сковырнуть даже человека митрополита. Он, через богатые дары приобрёл великую силу и нацелился на место Глуховского епископа Климента. Глупцы! Дальше своего носа не зрят. Не разумеют в силу скудости ума, что князь крамолу великую несёт на Русь, о злате и серебре думы одни токмо. Иаков вырос в Византии, знал шесть языков и был весьма образован для своего времени, но то, что он услышал на уроках не лезло ни в какие ворота.

Особенно поразило его занятие по астрономии, где богохульники утверждали, что земля мол, круглая и вращается округ Солнца. Он тогда не выдержал, вскочил и закричал, что сие ересь! Ещё преподобный Косма Индикоплов отверг бесовскую гипотезу о шароподобности Земли и всю систему Птолемея. В Священном Писании говорится — ангелы по Втором пришествии будут созывать трубным звуком народы «от конец небес до конец их». Если небо «кругообразно» и, следовательно, не прикасается краями к земному шару, то как же тогда люди при всеобщем воскресении будут всходить от земли во время Второго пришествия?

И что вы думаете? Холопы его засмеяли! Чернь! Начали ему рассказывать про созвездия, про длину теней, про то, что чем выше поднимешься, тем дальше земли можно видеть.

— Если бы мол Земля была плоской, вы бы святой отец имели одинаковый обзор независимо от вашего возвышения… Про гравитацию какую-то заворачивали. Ох свят-свят-свят. Всё это закончилось тем, что с уроков его выставили как нашкодившего кота.

Ох, лучше бы князь ворожил с жабьими костями. Просвещать чернь нельзя! Итог всегда един — бунт бессмысленный, беспощадный и кровавый. Учить, и кого? Хлопов высоким материям, языку еретиков, гностицизму! Да тут в набат надо бить, особенно ежели учесть, что церквы в граде нет и не планируется.

Иаков кусал локти, но отступать, нет. Не в его правилах. Среди жителей еретического града оказалось множество добрых христиан, вот с ними он и начал работу, проповедь основном. Оратором Иаков был от бога и оперировал цитатами из святого писания легко, словно жонглёр шариками. Поселился священник при часовне, где проводил церковные таинства — крещение, отпевание и прочие. Главное же, через исповедь узнал много такого, от чего волосы вставили дыбом. Выбрав несколько ключевых фигур, он начал их плотно окучивать.

— Князь ваш аки змей искуситель, прельщает речами сладкими, речами крамольными, — говорил он десятнику.

— Как же так! Он же обо все печётся аки отец родной. У холопов вона, бока округлились, живут добро и в тепле, батогами считай не почуют.

— Через что вводит он вас во искушение! Сын мой, — священник огладил голову Алексея. — бедность — это богатство для меня, а немощь Господа — моя сила. Сокрушение сердца, смирение ума, освобождение души от гнева, скорби и забот, и прочих пагубных страстей, могут ли они иметь место при жизни в богатстве? Блажен, кто помышляет о бедном! В день бедствия избавит его Господь от страшного суда. Умертвите земные члены ваши: блуд, нечистоту, страсть, злую похоть и любостяжание, которое есть идолослужение. Разве ты ослеп? Разве не зришь, что сребролюбие и любостяжание есм служением маммоне, а князь ваш первый слуга ему, что через латинскую ересь и земные богатства губит бессмертие души правоверных…

Запорошённый снегом Хаджи-Тархан спал. Обычно оживленный торг был непривычно пуст, а глинобитные караван-сараи занесены снегом. Бураны в бескрайних казахских степях всё ещё лютовали, не пуская новые караваны из Чагатайского улуса. А вот на пристанях наблюдалось явное оживление, десятки топоров стучали по льду, вырывая из ледового плена вмёрзшие корабли.

Несмотря на непогоду Ипат решил брать быка за рога. Нанял лучшие корабли и опытных кормчих для проводки. После того как к нему пришли новые водоходы с пиленым белым камнем, стеклом и прочими заповедными товарами в закромах набралось пять больших бочек серебра, хватало средств. Никогда прежде Ипат не держал столько денег в руках и не раз поминал князя добрым словом. Осень и зиму скупал ходовые товары для перепродажи на Руси. Для князя — свинец и медь, холопов, коптил осетров и белуг. Одно плохо, обещанной горькой соли так и не привёз. Легкие деньги вскружили голову, позабыл про строгий наказ, а с Мстиславом шутки плохи. Слухи о страшном взятии Переяслава дошли и до этих берегов. А князь в письме ещё и напомнил...

Самая южная протока дельты Волги была затянута ледовой кашей. Опасное место, но и кормчие у него не промах. Виртуозно обходя крупные льдины и торосы, к вечеру все двенадцать нанятых насадов вышли на открытую воду. Много дней корабли крались вдоль берегов, прячась от бурных волн Хвалынского моря в небольших бухтах. Миновали Шемаху и Дербент, а затем, обойдя загнутый носом старухи полуостров Апшерон, пред взором Ипата показались россыпи глинобитных домов и богатые дворцы. Легендарный Бака… Город утопал в персиковых садах, а многие улицы мощены камнем. Вечером же площади и белый город освещали фонари с земляным маслом! Всё это было в новину.

Встретив сына, он не был здесь с осени, купец узнал от него последние вести. Нурек давно уехал, а его сын выходов на владельцев колодцев с земляным маслом в нужном количестве не нашёл. Эту информацию никто не горел передавать иноземным гостям, ведь Бака жил земляным маслом и солью. В округе выкопано множество глубоких колодцев, из которых с помощью колодезного журавля черпали масло, а иной раз и батраки спускались, если он был неглубок. Вместо ведра обычно использовали винный бурдюк. Набирали бурдюков полную арбу и везли ту на городской торг.

Иноземным гостям строго-настрого было запрещено покупать масло вне города, за этим тщательно следили, и Ипат понимал почему. Земляное масло называли «нафта», и оно использовалась для освещения и лечения больных. За его добычу, декханам, холопам по-нашему, облепленным с головы до ног вонючей жижей платили сущие гроши. Однако на торге за бурдюк чёрного, жидкого масла, куда едва входило два пуда, просили двадцать денге, за густую аки глину уже семьдесят, а за белое масло из Сурахан полтину! И это в зиму, не в сезон! Летом считай вдвое больше. Хотя колодцев было много, нафт набирался в них медленно и его копили, чтобы летом, караванами отправлять в Персию или Сарай. А князь просил ни много ни мало, три тысячи пудов…