— Самолет аварию потерпел — почему вы бездельничаете?! — выпалил с возмущением и ударил, по привычке, рукавицей о рукавицу — получилось совсем шумно.

— Что? А ну повтори! — мужчина в комнате подхватился — жалобно застонали пружины на диване — в два прыжка вымахнул к двери. На Сеню смотрел взлохмаченный спросонья летчик.

— Самолет аварию потерпел... — проговорил Сеня.

— Где? Чего мелешь?

— У нас, около Сердце-Камня... Я не видел, Балагур видел и внучка Балагура...

— Какого черта топчешься! Бежим к начальнику! — страшно взволнованный, полуодетый летчик и Сеня загрохотали по половицам к выходу.

Оказывается, дом начальника — напротив, всего пара шагов. Летчик постучал вначале в дверь, затем в окошко. Их впустили. После прочтения записки Захарова начальник аэродрома потер лицо, точно смывая с него добродушное выражение. Сказал Сениному спутнику:

— Поднимай моториста, пускайте движок. Разбуди Розанову — ей на рабочее место. Ухожу в порт! — крикнул через плечо кому-то в глубине квартиры.

Летчик выбежал, Сеня — за ним. Мог бы теперь спокойно присесть, передохнуть. И как раньше не сообразил, что уже глубокая ночь и Нина-радистка спит? И откуда ей знать, что он, Сеня Ыгытов, заявился теперь на аэродром?

Прогрохотали ногами по тому же коридору, остановились у крайней угловой комнаты. Летчик сильно постучал.

— Розанова! На выход!

— Ой, кто там? — ответил знакомый милый голосок. Нина!

— Начальство вызывает. ЧП!

— Господи, да что случилось? Саша, что случилось?

Летчик, не слушая Нининых возгласов, убежал.

А Сеня — он замер, удивленный и обрадованный. Сейчас увидит Нину!

Выйдя, девушка поморочилась с ключом — часто бывает, когда особенно торопишься что-нибудь сделать, как назло, не получается. Скользнула взглядом на Сеню. И не узнала...

— Нина, ты здесь живешь? — спросил парень.

Она еще на него посмотрела.

— A-а, привет. Впрочем, мы недавно виделись.

— У тебя, оказывается, фамилия Розанова, — улыбается Сеня.

— Да, — кивнула она. Замок защелкнулся, и Нина взглянула на Ыгьггова внимательней: — А ты отчего здесь? Не увез своего директора?

— Нет, я письмо привез об аварии самолета, — не без гордости сказал он.

— Ой, правда? Какой самолет, где? Расскажи, что стряслось?

Пошли рядом. От волнения заикаясь, Сеня кое-как изложил причину ночной тревоги.

— Быстренько к рации! — такими словами встретил Нину начальник в здании аэропорта. — Запроси Якутск, какой «борт» шел вчера на станцию, к зимовщикам. И эту радиограмму — диспетчеру, — начальник отдал радистке бумагу с текстом.

— Сейчас, Антон Семенович! — ответила Нина и по крутой лестнице порхнула куда-то наверх.

Стало слышно — застучал движок где-то по соседству. Вспыхнули электрические лампочки...

У начальника трещал телефон. Сеня догадался, что звонят из совхоза.

— Посланец твой прибыл, — говорил начальник в трубку. — Да... Но относительно аварии ничего конкретного сразу не скажу. Наши трассы там не ложатся. Я выясню через десяток минут. Да, у нас «нелетка» — на неделю прогноз. Да, Иван Алексеевич, я тебе перезвоню, жди пока.

Начальник бросил трубку, дал отбой. Вышел из кабинета, мимоходом обнял Сеню: «Молодчина...» И, положив руку на перила лестницы, по которой поднялась Нина, крикнул:

— Розанова, занеси-ка мне материалы за последние два дня!

— Несу, Антон Семенович! Сию минуту! — донесся Нинин голосок.

Сеня спохватился, что надо кормить собак, посмотреть, не занесло ли нарту. Остаток ночи мог бы в Булустахе у знакомых провести, но не хотел уезжать, не узнав подробностей о попавших в аварию. И Нина здесь — еще с ней надо поговорить.

Когда молодой Ыгытов вернулся с улицы, начальник опять разговаривал по телефону с «Арктикой»:

— Нет, нет, своих не беспокойте. Мы связались с центральным диспетчером. Заявляют: абсолютно все в порядке. Все «борта» в наличии — на связи, на профилактике... Прямо не знаю, Алексеевич, что и думать. Охотник, говоришь, Балагур опытный? Даже «многоопытный»? Ну, как же, помню дедусю. Фигура! А?.. Что «а если»?.. — начальник прервал себя на полуслове. — Понял. Понял, тебя! Да, нужно. Согласен с тобой, Иван Алексеевич. Сейчас поднимусь в радиорубку.

Начальник строго хмурится. Улыбался, когда говорил «не знаю, что и думать». А вдруг нахмурился... Видать, обстоятельства все-таки серьезные. И Ыгытов действительно молодец — в пургу столько верст ехал. Что-то о нем скажет теперь Нина-радистка?

Балагур хотел расположить к себе сердитых инспекторов, угостив их строганиной. Ломтики мороженого чира — изысканная, по его мнению, еда. Стараясь удивить приезжих, он демонстрировал свое умение вырезать тоненькие, почти прозрачные, стружки. Сложив их аккуратно на кусок парашюта, сказал:

— Ешьте, ешьте досыта. На моей нарте еще четыре больших рыбы.

Но странно — хозяева берлоги не приняли приглашения. Тогда Балагур взял замысловатую завитушку, макнул в соль и отправил в беззубый рот. Пожевал с наслаждением и, будто убедившись в безукоризненных качествах приготовленного блюда, снова сказал:

— Ешьте, ешьте. Очень даже вкусный чир.

Коренастый поднял ломтик.

— Отвык я, огонер, — объяснил Балагуру, — давненько сырого не едал. А прежде любил желудок похолодить.

— А напарник твой?

— Он не желает. И ладно. Свои животы набьем, а, огонер?

— Как не привыкнет к строганине — туго ему будет в тундре, — возразил дед. — У нас строганина — первое дело!

Коренастый, видно, перевел Дылде резонное замечание старого эвена и посмеялся чему-то. Балагур подхватил пальцем самый аппетитный кусочек и с полупоклоном подал угрюмому.

Брезгливо морщась, тот принял все же это подношение, откусил чуток и сразу выплюнул.

— Э-э, давай с солью! — потребовал старик. Но Дылда отошел и уселся на дедовых шкурах, поглядывая с неудовольствием.

Вдвоем с Коренастым уничтожили рыбину, дед занес еще одну и быстро построгал. Коренастого — того больше упрашивать не приходилось. Глотал жадно, почмокивал. Хвалил старика, что жирную рыбу привез. Подобрев заметно после строганинки, выставил на показ железные зубы:

— Поведай-ка, огонер, про свое житье-бытье. Нынче в тундре как — хорошо, плохо?

— Почему — плохо?

— Скажешь, лучше, нежели в старину?

— Зачем «в старину»? В колхозе были — хвалили. А нынче-то совхоз у нас, большой совхоз.

— Разница большая — совхоз ли, колхоз ли?..

— Эш! — поразился дед. — А будто не знаешь, что совхоз, а что колхоз?

— Я-то? Ха-ха, лиса ты старая! Я-то много всякого знаю. Я, к примеру, повидал такое, чего ты, ношеная доха, и в башку не примешь!

— Вот ты говоришь «в старину», — благоразумно пропустив мимо ушей «ношеную доху», заговорил Балагур. — Я тордох в старину имел дырявый...

Коренастый живо подхватил:

— Ну еще бы! Совхоз тебе новенький чум подарил.

— Зачем чум? Дома у нас, из дерева. Вот поедем, ты увидишь.

Коренастый как споткнулся. Хотел что-то спросить, но лишь зубами щелкнул. Дылда поднялся и изрек:

— Будет, старичок, болтать. Давай спать!

— A-а, спать надо, надо, — с готовностью согласился Балагур и шустро соорудил лежанку из двух оленьих шкур, остальные бросил Коренастому: — Бери, теплее будет сон.

Сами хозяева берлоги не ложились. Говорун открыл ящик, на котором восседал все время и, склонившись над ним, повернулся к деду спиной. Старик, хотя и славную наладил лежанку, испытывал неудобство. На душе плохо. Ни за что бы не остался ночевать тут. Вынудили...

В молодости Балагур бы так рассудил: духи напали на чужаков, сбили их с пути и хоронят теперь, чтобы не ходили по тундре.

Где и когда встречал Коренастого? Вспомнить бы...

Из ящика, над которым колдовал железнозубый, слышались неясные шорохи, писк. Таинственный мерцающий свет исходил от него.