С моря полз густой солоноватый туман, заполняя тундру...

Трудно и опасно человеку неопытному передвигаться сейчас по снежной пустыне. А Настя спокойна. Что туман! Сколько раз косматые пурги набрасывались на нее вдали от жилья, и Серый всегда выводил упряжку, куда надо.

Девушка взглянула на любимца: пес странно себя ведет. Учуял что-нибудь? Вострит уши, принюхивается к сырому воздуху...

— Чего ты, Серый? — Настя потрепала собаку по голове.

— Ы-ыы... Ы-ыы... — тихо скулит вожак, убеждая хозяйку, что имеется повод для волнения.

Настя прислушалась. Далеко-далеко, над морем, гудит мотор.

— Вроде что летит-едет? — удивилась девушка.

Шум мотора рос — он уже где-то над головой. Жаль, в тумане ничего не увидишь...

Погудев над тундрой, самолет, как казалось, поднялся выше и повернул назад.

— Однако, неладно с ним, — вслух подумала девушка.

День-деньской пропадая в тундре, она, как все здешние охотники, умела беседовать сама с собой, с лохматыми лайками, со следами песцов. Иначе бы, пожалуй, вообще говорить разучилась.

Настя — внучка известного на побережье песцелова Балагура. Три года назад дед отделил ей от своего обширного охотничьего участка порядочную по размерам площадь. Местность называлась Сердце-Камень, потому что напротив, в море, поднимался из-подо льда причудливой формы островок, похожий очертаниями на сердце.

Каждую неделю Настя объезжает свои владения, проверяет ловушки и капканы. Охотница молодая, но многим мужчинам не уступает. Старается девушка, тундру любит.

Дед Балагур воспитывал внучку как мальчишку. Отец Насти погиб на войне, мать умерла, и старик был ей единственным родным человеком. Сердобольные люди, бывало, укоряли его:

— Ты девчонку не жалеешь. Зачем пускаешь одну на промысел?

— Хы, тоже мне сказали! — сердился старик. — По ее жилам бежит моя кровь. А кто такой Балагур? То-то, охотник.

Настя так пристрастилась к охоте, что после семилетки не пожелала уезжать в райцентр для продолжения учебы. И дед не воспротивился ее поступку.

Появление самолета над Сердце-Камнем повергло Настю в недоумение. Никогда не слыхала, чтобы они здесь летали.

Но долго раздумывать некогда — работа ждет.

— Ты как, весь день сидеть хочешь? — тормошит она Серого. — А па́сти[1] кто за нас глядеть станет? Пошли, пошли, ну!

Серый не шевельнулся. Застыл в напряженной позе, морду — кверху, будто наблюдает что-то сквозь непроницаемую завесу.

Опять возник звук мотора. Ближе, ближе... Самолет, видимо, летел низко над берегом.

Настя испуганно замерла. Ей показалось, что в тумане мелькнуло крыло железной птицы.

— Неужели и вправду заблудился? А если он сейчас упадет?

Но самолет снова направился в сторону моря, и скоро шум его начал глохнуть и вовсе утонул в толще тумана.

Когда ни взгляни зимой на море, над ним висит туман. Подует северный ветер, и массы застывших паров надвигаются на берег, растекаются по тундре. А после вся она покрыта слоем блестящего инея. Какой-нибудь колышек, торчащий из сугроба, превращается в толстый пенек, а сухая травинка осоки — в тальник.

Тундра... Великая страна снегов и ветров!

С первых осенних заморозков до середины февраля солнце здесь не видят. Круглые сутки мерцают близкие пушистые звезды. Желтым фонарем светит охотнику луна.

Зимой песец беспокоен: шастает по тундре, мороз и голод преследуют его по пятам. Выступают различия в повадках этих обитателей заполярного края. Те зверьки, что живут на удалении от берега, снуют по краюшку берегового обрыва, стремясь попасть к морю, — очевидно, в полной уверенности, что там проще прокормиться. А песцы, обитающие у ледяной кромки моря, под обрывом, — те, наоборот, выбираются в тундру, полагая поживиться в ней жирным леммингом.

Приходит срок — долгожданное светило выставляет румяный бочок. С каждым днем оно смелеет, поднимаясь по небу, как по ступенькам. Восхитительная предстает картина, когда тундру заливает красноватый свет новорожденного солнца. Тундра будто окрашена вся в золотую охру.

Теперь отчетлив на снегу рисунок песцовых следов — искусно вышитый узор по белой ровдуге[2]. Обнаруживается, что кое-где зверьками протоптаны дорожки, а в других местах снег лежит нетронутым. Любой охотник раскроет простой секрет: песец ходит по берегу моря, вдоль речек — в глубине тундры ему делать-то нечего. Вот почему ловушки на песца устанавливают возле береговых обрезов, и непременно на каком-нибудь возвышении — любопытный зверек ни в коем случае не минует мало-мальски приметного бугорка без того, чтобы не обнюхать его.

Чувство тревоги не оставляло юную охотницу. Самолет сбился с пути, он терпит бедствие! И она, свидетельница несчастья, не в состоянии чем-нибудь помочь людям, которые угодили в страшную беду.

Внезапно ей пришло в голову, что, наверное, на этом самолете возвращается из Якутска Иван Алексеевич, директор совхоза. Его нынче ожидают, об этом вчера в конторе речь была. Надо поскорее ехать в поселок и сообщить о заплутавшем самолете! Девушка садится на нарту...

— Пать-фуу!

Собаки с визгом рванулись вперед.

— Дах-да-ах! — командует девушка. — Дах-да-ах! Правей, правей!

В совхозном поселке жизнь шла своим чередом. У конторы, как обычно, толпится народ. Колышется рощица оленьих рогов. Табачный дым мешается с паром от дыхания разгоряченных неблизкой дорогой животных. Тут же — белыми, серыми, черными колечками — лежат в снегу ездовые собаки.

Хозяйство «Арктики» велико: в совхоз объединены шесть артелей. В конторе встретишь работников из самых отдаленных бригад. По разным надобностям приезжают: наряды оформить, зарплату получить, с начальством посоветоваться.

Настя, появившись в помещении, ни с кем из присутствующих не поздоровалась — прямо к главбуху Слепцову:

— Директор прилетел из Якутска?

А главбух между тем как раз был занят очень важной беседой: уточнял с зоотехником количество скота, предназначенного на убой. Не придав значения Настиному вторжению, главбух Федор Федорович отвечал рассеянно:

— Иван Алексеевич? Да нет, по-моему. Не видно... Упряжку послали за ним.

Отойдя, девушка стала завязывать шапку. Конечно, директора Захарова не могло быть в поселке. Он в том самолете, который кружит в тумане. Или... Или, может, упал на лед, разбился... Настя беспомощно огляделась. Сидят, о какой-то пушнине, о каких-то оленях разговаривают. А в это время на Сердце-Камне...

Донесся голос Федора Федоровича:

— Пойми, в текущем квартале не одолеть нам двадцати двух процентов... Вот, к примеру, последняя десятидневка...

Настя вернулась к столу главбуха и, оборвав его на полуслове, жалобно попросила:

— Пожалуйста, позвоните на аэродром: где самолет?

Федор Федорович удивился:

— Зачем?

— Быстрей, быстрей узнайте, прилетел он или нет!

Федор Федорович и зоотехник, счетоводы и кассиры — все, кто оказался рядом, переглянулись недоумевающе. Балагурову внучку привыкли видеть тихой и застенчивой. А сейчас ведет она себя, по меньшей мере, неприлично. Мешает деловому разговору, навязывается с пустыми вопросами. И какой ей интерес до этого самолета? Заладила: «прилетел или не прилетел...».

Круглое, скуластое лицо девушки раскраснелось, в глазах слезы.