— Думаю, ваше доверие и ваши деньги не пропадут даром...

— Да, да, дорогой друг, вы заслуживаете признательности. После переброски получите первую половину суммы. В случае успеха — вторую, и еще четверть — в виде вознаграждения от заинтересованных лиц.

— Благодарю вас, мистер Сиптэн, — в полупоклоне приподнялся в кресле старожил.

— Как протекает подготовка?

— Все о’кей! Уже семь месяцев они в изоляции. Видят их лишь два инструктора, присланных вами. По субботам на часик приглашаю девиц. А в общем, выдерживаем, как поросят перед забоем.

— В свою очередь могу заверить, что ваша собственная причастность к этому никакими неприятностями не чревата. С нужным ведомством есть контакт — они сохранят совершенное равнодушие к нашему предприятию. Разработаны нами два варианта возвращения путешествующих племянников. Инструкции будут даны моим спутником, — кончиком сигары Сиптэн указал на молчаливого секретаря, — в день отправки.

Наступила пауза. Толстяк откинулся в кресле, обвел взглядом кабинет.

— Ну, теперь, я думаю, официальная часть закончена. Вы вселили в меня уверенность в исходе эксперимента. Я вам благодарен. И если вы со мной согласны, позволительно по доброй традиции закрепить наш союз глотком чего-нибудь...

Старожил поднялся, из вделанного в стену выдвижного бара взял три рюмки и бутылку французского коньяка.

Пригубив коньяку, американец спросил благодушно:

— Вы, кажется, последний из местных людей, кто повидал русский север?

— Да, если не считать того разбойника — младшего «племянника». Он бывал в Сибири с некоторыми скромными поручениями в пору дядюшки Кулиджа[8]. И позднее прожил два года на золотой Колыме.

— Двадцатые годы, — голос толстяка потеплел. — «Добрые времена — времена моей юности...» — пропел он баском. — Помните, была такая песенка?

Старожил кивнул, хотя сроду не признавал иной музыки, кроме звона монет. И вздохнул завистливо:

— Там подземные сокровища, настоящие сокровища! Русских не хватает, чтобы выжать оттуда все.

— К сожалению, мы почти абсолютно не осведомлены, что у них там сейчас делается, — заметил бизнесмен. — Сибирские ресурсы продолжают оставаться для нас загадкой. Дьявольской загадкой! Сам господь бог не поможет нам ее разгадать. Наши прогнозисты выводят чудовищные цифры! Но мы, деловые люди, привыкли доверять сведениям из первых рук. Вы меня понимаете, не так ли?

Собеседник поддакивал почтительно, выслушивая эту маленькую речь, произнесенную гостем с необычной горячностью.

— По-видимому, вы понимаете так же, — более спокойно говорит гость, — что в случае успеха миссии «племянников», у нас найдутся и другие «родственники», желающие побывать в интересном путешествии... Некоторую неудовлетворенность вызывает во мне младший «племянник». Ведь он из эмигрантов. Есть у него родственники, близкие?

— Папаша-бандит сгорел в белой горячке. Больше ни души он здесь не имел. И пусть он вас не беспокоит, старший сумеет обезвредить его в любой момент, как только сочтет нужным. Этот «фальшивомонетчик» не брезглив, вы знаете. Он понимает: если возвратится один, получит за работу вдвойне. Прохвост знает цену и себе, и этой операции. А на первых порах «младший» необходим, так как владеет местным наречием. После акклиматизации на новом месте «старший» решит, как с ним поступить.

— О’кей! — восклицает Сиптэн, отодвигая рюмку. — «Старший» — это комплекс на удивление разнохарактерных данных. Знание нескольких языков и букет низменных пороков!.. Честно признаюсь, он склоняет меня к легкому сочувствию своей противоречивой натурой. Ну да оставим же, наконец, этот не очень приятный разговор. Завтра я отбываю. Бог вам в помощь! Помните, полностью полагаюсь на вас и моего советника. Он тут задержится, сколько посчитает нужным. И сожжет все мосты, если потребуется. Вы что-то говорили насчет Интерпола... Вы замечательный выдумщик! Думаю, что вы еще не раз мне понадобитесь...

Конечно, содержание этой беседы дошло до того самого ведомства, которое, по словам нью-йоркца, обещало полное свое безразличие к проделкам «племянников». В нагрудном кармане молчаливого секретаря был скрыт под подкладкой миниатюрный магнитофончик, запечатлевший на пленку голоса старожила и бизнесмена. Молчаливый секретарь не часто открывал рот, но делал все возможное, чтобы собственный счет в банке постоянно рос — неважно, кто способствовал тому росту — добрейший мистер Сиптэн или кто иной. У молчаливого секретаря была такая профессия — наживаться на чужом любопытстве.

Беснуется пурга. Тучи снега носятся по воздуху, ни земли, ни неба — снег, снег, снег... Воет пурга, бьется в двери, царапается в окно. Старые якуты говорят:

— Снежная бабушка к огоньку просится...

Была такая легенда: когда-то, давным-давно, замерзла в тундре старуха шаманка, ослушница страшных духов. Подстерегли они ее в дороге и закрутили, закружили, растерзали, как голодные волки. С тех пор никто не видел шаманку ни живой, ни мертвой. А в непогоду «снежная бабушка» прилетала вместе с ветром к стойбищам, поднимала громкий жалобный плач. Если шел человек на ее голос, она увлекала его за собой, заманивала подальше от жилья. Заколдованный ею, человек все удалялся и удалялся, спеша от спасительного тордоха. Куда — и сам не знал. Идти становилось с каждым шагом труднее, и он был не в силах повернуть назад. Глаза залеплял снег, холод сковывал руки и ноги, подбирался к самому сердцу.

Когда уже казалось, что и сердце начинало леденеть, вдруг становилось человеку тепло, клонило в сон. Сладкая дрема смеживала веки. А «снежная бабушка» напевала ласково, обвораживающе: «Усни, путник, усни, ни о чем не надо тебе думать, ничего не надо тебе вспоминать... Подстелю тебе мягким снежком, как лебяжьим пухом... Тебе будет тепло, тебе будет покойно».

Это значит — человек замерзал, убаюканный опасной колыбельной взлохмаченной пурги. Человек уже не помнил, кто он и откуда пришел, не понимал, почему укладывается в тундре, как на домашней лежанке.

Многих усыпила «снежная бабушка», которая плачется у порога во время пурги, тревожа людей в поздний час, прежде чем люди тундры перестали наивно доверять коварной обманщице. И сегодня только старики, услыхав ее голос, иногда произнесут:

— Опять снежная бабушка за свое...

Буран отрезает все пути. Людям остается одно — ждать его конца. Даже собаки — эти неприхотливые и верные помощники северян — не идут в пургу далеко от жилья. Их толстая кожа и пышная шерсть плохо спасают от стремительно летящего, секущего снега.

Вездесущие великаны-самолеты тоже пережидают пургу, прячутся в свои дома-ангары.

Но если необходимо, в самую страшную сумятицу снега и ветра люди выезжают в глубину тундры. Рыча, полосуя белые вихри резким светом фар, рвутся сквозь пургу машины-вездеходы. Вот кто не боится ни ударов ветра, ни заносов, вот кого не разжалобит плач «снежной бабушки»! Железные гусеницы подминают наст, рокот мотора спорит с воем пурги. И сколь ни злобствует непогода — не приносит машинам малейшего вреда.

«Снежную бабушку» люди называют подчас длинным и сухим научным именем — «сложные метеорологические условия», или короче — «шторм». Измеряют «бабушкину» силу и еще предсказывают, когда она уймется или куда направит свой шаманский полет.

Такая вот вздорная «старушенция» бесновалась в тундре на следующий день после прибытия путешествующих «племянников».

А они-то рассчитывали на ее содействие! Накануне отъезда наблюдатели за перемещением циклонов в арктической зоне заявили, что «бабушка» быстро сменит гнев на милость, скрыв за ночь все следы приземления. А утром «племянники», уничтожив кое-какие ненужные более атрибуты «путешественников», должны были отыскать местных жителей и представиться несчастными жертвами воздушной аварии. Обрушились бы проклятия на голову «старушки» — ничего, с нее не убудет! Пойди разберись, что и где она натворила, куда занесла несчастный самолет. Какой с нее спрос, с этой косматой ведьмы?