В последний день торжества на Лефортовом поле устроили грандиозный фейерверк. Оркестр исполнил гимн Российской империи, а в такт ему вылетали залпы праздничного салюта, и так продолжалось в течение двадцати минут.

В день священного коронования император Александр II подписал манифест, начинавшийся такими словами: «В сей торжественный день, когда, испросив благословение Всевышнего, мы возложили на себя венец наших предков, первой нашей мыслью было, как всегда, благоденствие любезной Нам России. Повторяя при священном обряде коронования обет, произнесенный Нами в самый час вступления Нашего на прародительский престол: иметь постоянной, единой целью трудов и попечений Наших утверждение, возвышение сего благоденствия, в настоящем и будущем времени, мы не могли, с тем вместе, не обратиться к воспоминанию о событиях недавно минувших лет, ознаменованных тягостными испытаниями, но и примерами высокой доблести и новыми доказательствами беспредельной, нелицемерной преданности верных подданных Наших, всех состояний, к Престолу и Отечеству – доказательствами, на кои незабвенный родитель Наш взирал как на отраду, Небесным Промыслом Ему ниспосылаемую. Сие воспоминание сохранится навеки в сердце Нашем и, конечно, перейдет к отдаленнейшему потомству. Но Мы желаем возбужденные Ими в Нас чувства еще раз, при нынешнем торжестве, изъявить всенародно установлением некоторых особых знаков отличия и особо обращаемым к каждому из сословий в государстве выражением Нашего благоволения и признательности».

Наподобие медали, пожалованной защитникам Севастополя, учреждалась в память о минувшей войне светлая бронзовая медаль с вензелевым изображением императоров Николая I и Александра II и надписью: «На Тя, Господи, уповахом, да не постыдимся во веки».

Щедрою рукою излил император царские милости на ближайших к своему престолу слуг. Ветеран наполеоновских войн, бывший много лет вождем русских армейских сил на Кавказе, генерал-адъютант князь М. С. Воронцов произведен в генерал-фельдмаршалы. В княжеское Российской империи достоинство возведен председатель Государственного совета граф А. И. Орлов, в графское – обер-камергер Рибопьер, обер-гофмейстер Олсуфьев, генерал-адъютант Сумароков, а генерал-губернатор Финляндии Берг – в графское достоинство Великого Княжества Финляндского.

Коронационный манифест также распространял и ряд милостей, льгот и всякого рода облегчений более тридцати категорий жителей Российской империи. Венцом царского милосердия было великодушное прощение государственных преступников, лишенных всех прав, состояния и сосланных в Сибирь или сданных в солдаты по делу о тайных обществах 1825 года и по заговору Петрашевского в 1849 году. Им было дозволено возвратиться с семействами из мест ссылки и жить, где пожелают, в пределах империи, за исключением Петербурга и Москвы. Осужденным и детям их возвращены титулы и потомственное дворянское достоинство.

В дни, следовавшие за коронацией, происходили беспрерывные блестящие празднества: два бала и маскарад в Кремлевском дворце, парадный спектакль в Большом театре, балы у послов французского и австрийского.

Александр II и его семья оставались в Москве еще целый месяц, а девятнадцатого сентября они провели весь день в лавре св. Сергия. 23-го они выехали из первопрестольной и 24-го прибыли в Царское Село. Второго октября Их Величества торжественно вступили в Санкт-Петербург, но тотчас возвратились в Царское Село и только к именинам наследника шестого декабря вернулись в столицу и уже основательно поселились в Зимнем дворце, и началась эпоха Великих реформ. В их числе – долгожданная отмена крепостного права, реформа судебной системы и окончательная передача Аляски Соединенным Штатам Америки.

Иван Федорович проснулся на своем кожаном диване, свечи в канделябрах уже давно сгорели, а в дверь его кабинета настойчиво стучали, требуя незамедлительно открыть. Он тяжело приподнялся, не спеша достал карманные часы, открыл их и посмотрел на циферблат – время было два часа после полудня. Затем встал и, повернув ключ в замочной скважине, открыл дверь. На пороге стояли служанка Маша и его дражайшая жена Екатерина Ивановна с согнутой в локте руке и поднятой вверх. Между указательным и безымянным пальцами торчала белого цвета бумажка.

– Иван! Позволь себе объясниться. Что это? – строго сказала его жена.

– А ты разве не ознакомилась с ее содержанием? – невозмутимо вопросом на вопрос парировал Иван Фёдорович.

– Я в твои дела не сую свой нос… с последних пор.

– Дорогая, а где ты это взяла?

– Ее принес какой-то мальчуган лет четырнадцати, спешно передав эту бумажку мне, и бросил: «Отдайте срочно Ивану Карамазову», даже на чай не взял и убежал, – сказала растерянно Екатерина Сергеевна. – Разумеется, я не стала разворачивать, а направилась сразу к твоему кабинету.

Иван Фёдорович неспешно вскрыл бумажку и прочитал: «Приходи сегодня! Жду! С. П.»

– А, это от купца Сердоликого. Он отвечает мне… надумал-таки.

– От кого?

– От купца Даниила Андреевича Сердоликого. Я ему третьего дня весьма заманчивое предложение о покупке одной вещицы сделал, он сейчас в трудном положении, знаешь ли. Вот ответ! Ждет меня сегодня.

– Что за вещица? Дорого ли стоит?

– Для вашей, Катенька, красоты – сущая безделица, а для него – спасительная надежда от полного разорения, – ответил успокаивающе Иван Федорович.

– Обед на столе, Иван.

– Правда, остыл немного, – вставила Маша.

– Нет, обедайте без меня, дело срочное, а вдруг передумает? Нужно торопиться, ехать нужно. Я у него отобедаю! – сказал Иван Фёдорович и направился к шкафу переодеть рубашку.

– Снова уходишь. Я практически тебя в последнее время совсем не вижу! Я скучаю, Иван… и Родя тоже. Ты так стал занят, неужели это нужно для нашего счастья?

– Для нашего благополучия, Катенька. Я отец нашего семейства и должен заботиться о его денежном благосостоянии, но ты не волнуйся, вечером я и тебя, и Родю обрадую. Вот увидишь.

– Неужели даже в праздники нужно куда-то уходить? – не унималась Екатерина Ивановна.

– Да, даже в праздники. Знаешь ли, Катенька, финансовые дела праздников и выходных не знают. Поцелуй Родю от меня и скажи, что я вечером буду с гостинцем, а к тебе – с подарком и все компенсирую, – сказал практически на ходу, уже переменив рубашку и проследовав в переднюю, Иван Федорович. Екатерина Ивановна сопровождала его.

– Катенька, крепко обними Родю от меня и поздравь с праздником, – сказал, уже одевшись, Иван Федорович и, поцеловав руку жены, скрылся за дверью.

– Христос с тобой, – только и успела пролепетать Екатерина Ивановна.

Выйдя из парадной, лучи яркого солнца больно ударили ему в глаза, отчего он прищурился и, посмотрев направо и налево и не обнаружив свободного извозчика, пошел по улице. Но, пройдя несколько шагов, как вдруг за спиной Иван Фёдорович услышал цоканье лошади.

– Барин! Подвезти куда? – крикнул довольно пожилой извозчик.

Иван Федорович удивленно обернулся и уселся в повозку, скомандовав:

– На Офицерскую улицу в герберг1 «Отель дю Норд».

Извозчик натянул вожжи.

– Гей! Но-о-о, пошла, куцая! – крикнул он, и сани сдвинулись с места.

Дорогой Ивану Федоровичу пришли воспоминания о прошлой ночи. Что это была за встреча с таинственным незнакомцем? Была ли она явью или просто видение? «Нет, конечно, если здраво рассуждать, то это наваждение какое-то», – подумалось Ивану Федоровичу. Но все же это видение требовало от него, чтобы он уверовал в его реальность, как тот черт, явившийся ему тринадцать лет тому назад в ночь смерти Смердякова. А сейчас что? «Это кошмар какой-то, вот и все. Хотел, чтобы я испугался и поверил ему, а через него, хоть он и темная сила, уверовал в бесплотные силы, духов разных. А через них и хотел мне доказать существование Бога. Не на того напал, а я не верю во всю эту чепуху, просто болезнь какая-то во мне проснулась и все. Нужно что-то с этим делать».