– Валяй.

– Всякая война вредна русскому народу, равно как и его государю. Теперь простите меня за мое отступление, я немедленно перехожу к делу.

– Да уж, заждался я.

– После ареста этой осенью Дядюшки – Александра Дмитриевича Михайлова, казначея, руководителя и стукача Третьего отделения полиции, – организации «Народная воля» грозила медленная смерть. Вы же сегодня своим капиталом буквально спасли ее, подхватив революционно-террористическое знамя. Вы своими кровными наследственными средствами буквально вдохнули в нее новую жизнь и возродили надежду на то, что похотливый разбойник будет мертв. Я очень верю, что вы доведете дело до конца, также я верю, что за вами придут другие и не дадут маховику процесса обновления России остановиться.

– Вот мы и очистим Русь от него и построим другой мир, более справедливый, где будет хорошо и старику, и ребенку брошенному.

– Да, да, в нашем веке уже появились социалисты со своим учением, как обустроить государство без Христа – заметьте это себе. Вы, наверное, читали Фурье, Бакунина, того же Плеханова, Огарева, Чернышевского – горе-писатели. А в Америке пошли дальше социалистов и учредили демократию, и все как обустроить справедливо жизнь, вместо помазанника Божьего светский чиновник стал управлять… Кхе-кхе-кхе, люди на него смотрят как на Отца народа и не хотят поверить, увидеть, что он чужой им, но подождите, сильные мира с большим капиталом разочаруются в нем и начнут сами управлять, а народу оставят право выбора марионетки-чиновника. Что будет, если и у них ничего не получится? Ох, не знаю, не знаю.

– Но это их дела, нам нужно о себе думать. Потому я не жду манны небесной, а живу именно для того, чтобы очистить нашу Русь от всяких негодяев, например Александр II. Терпение лопнуло! Время пришло!!!

– Да вы идеалист, впрочем, как и весь народ русский. Это, правда, присуще молодым людям, а вам уже тридцать шесть, но вы исключение, и вы большой молодец, сохранили это в себе! Нам, признаюсь, такие и нужны, а то дело совсем не двигается, сколько покушений – и все без толку. Весь Петербург уже знает, что на него объявлена охота, и ждет исполнения! Так что время пришло, надо действовать, совершить последний прыжок!!! – вскрикнул черный ангел, и в кабинете стало холодно. Иван Фёдорович поежился и выпил из фляги.

– Ну и холода напустил, право, что с тобой сделалось? Да и хватит победных реляций, господин ангел, я этого не люблю. Дело еще не сделано, потому попридержите, я тебя попрошу, а то сглазишь. Я всего лишь просто верю в хорошее и думаю, что не зря живу, не зря пропадаю. Хочу сделать что-нибудь этакое, чтобы помнили меня. Вот и все, а ты идеалист, идеалист.

– Не буду больше, не буду, простите меня. А вы еще к тому же и суеверный. Я же придерживаюсь другого мнения: чему быть, того не миновать, главное, чтобы воля, так сказать, была.

– Хорошо излагаешь.

– Да я, собственно, о другом еще хочу у вас узнать.

– О чем?

– Кто вас рекомендовал в «Народную волю» и что вас подвигло пожертвовать своим капиталом на ее финансирование? Вы, Иван Федорович, который стал не согласен с планом Божьим, говоря о всеобщем счастье, отреклись от Него и готовы перейти на нелегальный образ жизни, это же от самой жизни отказаться.

– Так, все по порядку, придержи нетерпение свое, все узнаешь.

– Да, да, во всем нужен порядок.

– Вот именно. Ты очень непонятливый, я уже говорил, что хочу сделать что-нибудь этакое, чтоб запомнили на все времена. Я давно искал случая проявить себя и для этого готов пожертвовать не только своим капиталом, но и жизнью своей. Теперь о том, как я вошел в «Народную волю». Странно, что ты об этом не знаешь, ты же ангел.

– Всякое бывает, вы уж поверьте.

– Так вот, недели полторы назад я, как всегда, совершал свой утренний променад и вижу – стоит маленькое существо. Пригляделся – девица с лицом мальчишки, коротко подстриженная, потом уж я узнал, что ей уже двадцать восемь, но мне так не показалась. Так вот, стоит, вся замерзла, а я возьми к ней и подойди, и упади около ее ног, будто поскользнулся. Она давай меня поднимать, а я ей – спасибо и пятисотрублевую ассигнацию даю, и спрашиваю: «Как зовут тебя, детка?» Она оторопела сначала: «Да вы что, да не стоит это того», а я настоятельно говорю: «Бери!!» Тогда румянец выступил на ее щеках, и она дрожащими от холода и волнения руками взяла и сказала, что зовут ее Софья Перовская. Тогда я ей еще тысячу даю и приглашаю в ресторацию согреться и откушать, она, как кредитку увидела такую, совсем дар речи потеряла, потом, прокашлявшись, и говорит: «Да я таких и денег-то не стою». А я ее так грозно спрашиваю: «Так что, пойдёшь?» «А куда я денусь?» – отвечает мне тихо. Посидели мы в ресторации, она поела, оттаяла, собралась с мыслями и говорит мне: «Ну что, господин хороший, пойдем ко мне? Я благодарность помню». Собрались мы и пошли. Она квартировала у первой роты Измайловского полка. Пришли к ней, и тут вся моя дремавшая страсть разом выплеснулась, она даже и не сопротивлялась. Надо сказать, что до этих дел она оказалась большой мастерицей. Откуда у нее, не знаю, видимо, природный талант. Ее страсть отличается тем, что она как животное, не позволяя себя брать, а берет сама мужчину, да так, что у того сил потом больше не остается, а она, наоборот, еще более неуемной становится. Так что я был сражён ею наповал, никогда не мог подозревать, что в женщинах может быть такая неистовая силища. Потом она мне рассказала, что на Невском сторожила проезда кареты царя, что она из «Народной воли», и готовят на него покушение. Вот тогда я и загорелся этой идеей и сказал, что я хочу примкнуть к их организации. Она потребовала отречься от Бога, я тут же согласился и воскликнул как безумный: «Я отрекаюсь от Бога и более в Него не верую!!!» Вот так теперь хожу к ней, и вроде ничего на первый взгляд в ней нет, а разговоришься – и страсть просыпается во мне, и хочется немедленно ею овладеть. Да, забыл сказать: она тогда же и пожаловалась мне, что их организация нуждается в деньгах. Я и на это согласился, отказаться уже у меня не было возможности. С ней у меня началась новая жизнь, и я нисколько не сожалею, что мне придется еще и от этого гниющего мира отказаться. Ничего в нем хорошего нет.

– Мир погубят похоть и деньги.

– Может быть, а пока поживем еще.

– Конечно, поживем, ведь даже в аду, смею вас уверить, можно жить. Чем себя современный человек и тешит: сегодня-де, главное, поживу как хочу, а там если и есть ад, то приму мучения, но, верно, жизнь-то будет, а больше мне ничего и не надо. А помните ли вы, многоуважаемый Иван Фёдорович, дело Веры Ивановны Засулич, которая пятого февраля семьдесят восьмого года стреляла из револьвера в петербургского градоначальника, генерала от кавалерии Федора Федоровича Трепова, тяжело ранив того в живот?

– Да, я читал в газетах.

– Так суд присяжных помиловал ее. Оправдал, невиновна, мол! Каково, а! Следовательно, разрешили убийство по совести! И как ликовала вся Европа, а вместе с ней и вся наша интеллигенция.

– И что? Я тоже радовался.

– А вот что, Иван Федорович: если у вас есть страх, а при свершении крупного дела всегда присутствует подленькая боязнь чего-либо, так будьте покойны: публика петербургская на вашей стороне, быть может, не явно, но втихую, секретно, так сказать. Вы понимаете меня?

– Да. Но страха никакого нет во мне. Я глубоко убежден в правоте моего поступка.

– Вот и хорошо, уважаемый Иван Федорович, а я вас могу заверить, что если окончите дело положительно, то впишете себя не только в петербургскую летопись, но и в историю Российской империи.

– Хотелось бы верить. А знаешь, почему я с тобой так откровенен?

– Нет.

– Да потому что ты моя фантазия, мне же об этом, просто не с кем поговорить, а у меня все клокочет внутри. Смерть как хочется поделиться. Теперь же я высказался до конца, и в знак моей благодарности к тебе я позволю себе еще одно маленькое откровение. Я так легко и быстро принял эту идею об убийстве царя, потому что сам уже участвовал в убийстве и остался безнаказанным, переступил черту. Психологически, так сказать, только намекнул лакею Смердякову, моего незаконнорожденного брата, что было бы хорошо, если б отца не было, если Бога нет, то все позволено, а тот, неверующий, возьми и убей, а потом повесился, не смог выдержать. Понимаете?! Пострадал же за все мой старший брат Дмитрий, все страсть его неуемная, чересчур эмоциональный. Держать нужно себя, держать, но я его в беде не оставил, все-таки брат. Я ему побег устроил и теперь даже не знаю, жив ли он или нет. Вот так, – и тут Ивана Федоровича неведомая сила буквально повалила, и он тут же заснул.