Самое интересное, что об организации знали в полиции, но относились к этому как к пустой болтовне молодежи. И вот жареный петух клюнул, и произошли массовые аресты: в Москве были посажены в камеру девяносто восемь человек, в Петербурге – сто тридцать девять. Под следствием в Москве умерло двое, в Петербурге – девять. Ишутина взяли под стражу девятого апреля. Вначале Каракозова хотели объявить сумасшедшим, ведь не может же русский человек в здравом уме стрелять в государя. Но царь отклонил это предложение. И тогда среди арестованных на месте покушения нашелся двадцатипятилетний подмастерье шапочных дел мастера Осип Иванович Комисаров родом из Костромской губернии, села Молвитино Буйского уезда, с родины народного героя Сусанина. Который показал, что-де спас императора. Вот что он рассказал: «Сам не знаю, но сердце мое как-то особенно забилось, когда я увидел этого человека, который постепенно пробивался сквозь толпу; я невольно следил за ним, но потом, однако, забыл его, когда подошел государь. Вдруг вижу, что он вынул и целит пистолет: мигом представилось мне, что, коли брошусь на него или толкну его руку в сторону, он убьет кого-либо другого или меня, и я невольно и с силой толкнул его руку кверху; затем ничего не помню, меня как самого отуманило, и, очнувшись, я вижу только, что меня целует какой-то генерал; повезли меня во дворец, но я был как бы в забытьи, и язык у меня вовсе отнялся; только часа через полтора я как-то опомнился и мог говорить».

Весть о спасении царя простым мужиком разлетелась по Петербургу в мгновение ока. Восторгу публики не было границ, все повторяли только две фамилии: Каракозов и Комиссаров. Во всех церквях города звучали торжественные молебны о здравии государя. На приеме в Зимнем дворце Александр II прикрепил ему на грудь Владимирский крест, а императрица собственноручно вдела его жене в уши золотые сережки. Также он был возведен в потомственное дворянство, и объявили ему о новой фамилии – Комиссаров-Костромской, а еще было пожаловано ему пятьдесят тысяч рублей. 8 мая этого же года Московская городская дума наградила Комиссарова высшим для города званием – «Почетный гражданин Москвы». Впоследствии он поселился в Полтавской губернии, пожалованной ему государем, там он и умер от алкоголизма в 1892 году.

Заседание верховного суда началось десятого августа под предводительством князя Петра Гагарина в Петропавловской крепости, где судили декабристов и петрашевцев.

Каракозов, совсем надломленный следствием и судом, дал все требовавшиеся от него показания. Сидя в Алексеевском равелине, он уже знал, что ему предстоит смерть (смертный приговор был оглашен 31 августа), и он написал прошение царю: «Прошу Вас прощения как христианин у христианина и как человек у человека». Александр II ему ответил: «Я прощаю вас как христианин христианина, но как государь простить не могу».

По этому делу были обвинены еще тридцать пять человек.

3 сентября в семь часов светлого солнечного утра Каракозова привезли на позорной колеснице, сидящего спиной к лошадям, на Смоленское поле на Васильевском острове к установленному заранее эшафоту. Казалось, он не умел ходить или был в столбняке. Его лицо было синее и мертвенное. Исполненное ужаса и немого отчаянья. Его медленно отковали. Он поклонился по-русски на все четыре стороны всему народу.

– И нас прости, Христа ради, – прокричал кто-то глухо, едва слышно.

– Матушка, царица небесная, – протянула нараспев какая-то дородная баба.

– Конечно, Бог будет судить, – донеслось из народа.

– О-ох! Батюшки! – провыла снова баба.

Толпа стала глухо гудеть, и послышались даже какие-то выкрики кликуш, затем палачи взяли его под руки на эшафот, к позорному столбу. Многотысячная толпа затихла, ожидая казни. И вот, когда господин секретарь Верховного суда зачитал смертный приговор, забили барабаны, гвардейцы сделали «на караул», все сняли шапки. Потом на эшафот зашел протоирей Палисадов в облачении и с крестом в руках, он приблизился к осужденному, сказал ему последнее напутственное слово, дал поцеловать крест, после чего удалился. Палачи надели на него саван, который закрыл совсем его голову. Затем его подвели к виселице, поставили на скамейку, надели веревку, и палач выбил у него из-под ног скамейку. Каракозов качался на веревке, его голова, перетянутая у шеи, казалась кукольной фигуркой. Скоро он начал конвульсивно сгибать ноги. Двадцать минут Каракозов висел, потом палачи спокойно положили его в гроб, стоявший подле виселицы. В пустынном и угрюмом месте – на острове Голодае – тайно похоронили его труп. Здесь же сорок лет назад предали земле тела пяти декабристов.

Ишутину, вначале приговоренному также к смерти, надели балахон, объявили о помиловании и заключили в Шлиссельбургскую тюрьму, где он умер в 1879 году в состоянии мрачного помешательства.

Князь Долгоруков подал в отставку восьмого апреля, заявив при этом: «Пусть вся Россия знает, что я уволен за неумение охранять моего государя». После его отставки высокий пост был пожалован П. А. Шувалову. Четвертого мая было принято решение о ликвидации должности генерал-губернатора Петербурга. Н. Л. Перова, Александра Суворова уволили из столичной полиции, на его место был назначен обер-полицмейстер Санкт-Петербурга Ф. Ф. Трепов. Также был уволен министр просвещения Александр Головин.

После этого Александр II свернул все реформы, и над страной опустился призрак Николаевской России. Его слова, сказанные им перед смертью: «Держи их всех», – зазвучали у императора в ушах.

Вот что написал сразу после покушения Александр Васильевич Никитенко – историк литературы, цензор, профессор Санкт-Петербургского университета, действительный член Академии наук: «Чем больше я вдумываюсь в это происшествие, тем мрачнее оно становится в моих глазах. Не есть ли оно роковое начало тех смятений, какие должна вытерпеть Россия, пока она не упрочит и не определит своего нравственного и политического существования? Неужели необходимо, чтобы двигатели ее будущности возникли из гнездилища всякого рода безобразных умствований, утопий, из воспаленных незрелых голов?»

Весной 1867 года в ограде Летнего сада была сооружена часовня во имя святого благоверного князя Александра Невского о чудесном избавлении императора Александра II от смерти, на фронте которой сделали надпись: «Не прикасайся к Помазаннику Моему». Ее снесли в 1930 году.

Нотариальная контора, в которой служил Коля Красоткин, находилась на Никольской улице. Окончив гимназию, его мать отправила в Петербург, там он прилежно поступил в университет на юридический факультет. И все это время переписывался с Алексеем Федоровичем, даже шафером был у них на свадьбе с Lise. Получив диплом, Коля нашел в скромной нотариальной конторе место помощника нотариуса, и вот уже год как он служит нотариусом. Но контора сегодня, после Рождества, не работала, а он пришел туда, чтобы разобрать документы, ждущие своей очереди. Коля стал ужасным трудоголиком, он любил свою профессию и потому отдавался ей сполна, работая даже в выходные дни. Хозяин этого юридического заведения Натанзон не мог нарадоваться тому, что у него служит такой трудолюбивый работник, и потому часто оставлял контору на него. Коле уже исполнилось двадцать семь лет, и он мечтал, что скоро сам откроет свое дело.

Именно сюда, торопя извозчика, ехал на санях Алексей Фёдорович. Вчерашний вечер был ужасным: Lise устроила скандал по поводу того, что он задержался, а должен теперь был неотлучно находиться при ней. Она даже потребовала, чтобы он переехал в ее спальню. Алексей все исполнил, извинялся, долго успокаивая супругу, и сегодня ему стоило больших трудов выйти из дому.

Когда повозка подъехала к указанному месту, Алексей Федорович спешно вылез и подошел к порогу конторы. Он постучал, но ответа не последовало, и лишь когда он второй раз сильнее стукнул, то за дверью послышался звук задвижки, и она открылась.

– Алексей Федорович! – сказал открывший ему Коля Красоткин. – Здравствуйте. Вот уж не ждал. Да вы проходите, очевидно, заботы вас совсем одолели.