– А может, вы все это наговариваете? Но мы понаблюдаем за ним. И запомните: к вам он больше не вернется, как бы там ни было.

– Почему вы так уверены?

– Потому что он никогда вас не любил. Да, думал, что полюбит, но не вышло. Бывает. А жил с вами из чувства благодарности. Вы, видимо, не можете ему дать того, что он получает от меня. И ребенок родился у вас не от любви, а потому что вы его захотели, а он исполнил ваше желание, надеясь через него полюбить вас, но не сложилось, потому он к нему и холоден остался. Не нужен он ему.

Катерина Ивановна едва сдерживала слезы, встала со стула и подошла к окну. На улице стояла тишина, лишь изредка падал снег.

– А знаете, я вам не верю. Он обязательно вернется к нам с Родей, как только поймет всю лживость вашего учения, которое вы проповедуете, и страсть его утихнет к вам. А я буду ждать и всегда – днем или ночью – приму его, и никаких обид с моей стороны не будет. Сколько потребуется, столько и буду ожидать, и жить этим буду. Погодите, наступит мой день, я больше, чем уверена.

– Какая же вы непонятливая. Не вернется он к вам никогда, можете вечно ждать его, только напрасно. Вы богатая женщина, найдите себе другого, им и утешитесь.

– Не надо мне другого, я его люблю. Мне он нужен.

– Тогда до конца жизни будете страдать.

– Ну и пусть, но надежду не потеряю. Я еще раз прошу вас: отступитесь от него.

– Да я его и не держу, он сам выбрал этот путь и не сойдет с него, даже если б я его прогнала, только я не сделаю этого, потому что у нас дело есть, и он уже участвует в нем. Как у вас все довольно просто: ушел, пришел. Нет, все гораздо серьезней, чем вы думаете. Если он взялся за это дело, то не отступит, потому что выхода из этого нет. Так что прощайте, думаю, я все вам объяснила. – Перовская встала и пошла к выходу.

– Я все равно его вытащу из вашего дела, и он вернется ко мне! – сказала Катерина Ивановна.

– Только попробуйте нам мешать – месть будет быстрая и жестокая, – сказала Перовская, открывая дверь комнаты.

Выстрел за границей

Первой поездкой после принятия Высочайшего манифеста была Варшава. В начале мая из Москвы через Брест-Литовск его поезд прибыл на La Gare de Varsovie. В сопровождении министра, статс-секретаря Царства Польского Туркула, умершего по дороге, и министра иностранных дел князя А. М. Горчакова. Также в Варшаву прибыли высокопоставленные лица: Великая княгиня Ольга Николаевна с супругом, наследным принцем Виртембергским, и великий герцог Саксен-Веймарский. Еще приехали приветствовать Его Величество от имени короля прусского – генерал-адъютант граф Гребен и от императора австрийского – фельдмаршал-лейтенант князь Лихтенштейн. На известительную грамоту о воцарении: от королевы великобританской – лорд Грей и от короля бельгийцев – князь де Линь. Также съехались в большом количестве из Царства Польского губернские и уездные предводители дворянства, дворяне-помещики, придворные, кавалерственные и знатные дамы. Одиннадцатого мая при дворянских предводителях, сенаторах и высшем католическом духовенстве Александр II в здании Сейма произнес на французском языке знаменательную речь:

«Господа, я прибыл вам с забвением прошлого, одушевленный наилучшими намерениями для края. От вас зависит помочь мне в их осуществлении. Но прежде всего я должен вам сказать, что взаимное наше положение необходимо выяснить. Я заключаю вас в сердце своем, также как и финляндцев и прочих моих русских подданных; но хочу, чтобы сохранен был порядок, установленный моим отцом. Итак, господа, прежде всего оставьте мечтания (“Point de reveries!” – эти слова Государь повторил дважды). Тех, кто захотел бы оставаться при них, я сумею сдержать, сумею воспрепятствовать их мечтам выступить из пределов воображения. Счастье Польши зависит от полного слияния ее с народами моей Империи. То, что сделано моим отцом, хорошо сделано, и я поддержу его дело. В последнюю восточную войну ваши сражались наравне с прочими, и князь Михаил Горчаков, бывший тому свидетелем, воздает им справедливость, утверждая, что они мужественно пролили кровь свою в защиту отечества. Финляндия и Польша одинаково мне дороги, как и все прочие части моей Империи. Но вам нужно знать, для блага самих поляков, что Польша должна пребывать навсегда в соединении с великой семьей русских Императоров. Верьте, господа, что меня одушевляют лучшие намерения. Но ваше дело – облегчить мне мою задачу, и я снова повторяю: Господа, оставьте мечтания! оставьте мечтания! Что же касается до вас, господа сенаторы, то следуйте указаниям находящегося здесь наместника моего, князя Горчакова; а вы, господа епископы, не теряйте никогда из виду, что основание доброй нравственности есть религия и что на вашей обязанности лежит внушить полякам, что счастье их зависит единственно от полного их слияния со святой Русью».

В следующие дни последовали балы от наместника в замке, потом – от польского дворянства, от варшавского городского общества. Пятнадцатого мая государь решил лично выразить благодарность за теплый прием. «Я очень рад, господа, – сказал Александр II, – объявить вам, что мне было весьма приятно находиться в вашей среде. Вчерашний бал был прекрасен. Благодарю вас за него. Я уверен, что вам повторили слова, с которыми я обратился к представителям дворянства при их приеме пять дней тому назад. Будьте же, господа, действительно соединены с Россией и оставьте всякие мечты о независимости, которые нельзя им ни осуществиться, ни удержать. Сегодня повторяю вам опять: я убежден, что благо Польши, что спасение ее требует, чтобы она соединилась навсегда, полным слиянием, с славной семьей русских Императоров, чтобы она обратилась в неотъемлемую часть великой всероссийской семьи. Сохраняя Польше ее права учреждения в том виде, в каком ей даровал мой отец, я твердо решился делать добро и благоприятствовать процветанию края. Я хочу обеспечить ему все, что может быть ему полезно и что обещано или даровано моим отцом; я ничего не изменю. Сделанное моим отцом – хорошо сделано; царствование мое будет продолжением его царствования; но от вас зависит, господа, сделать эту мою задачу выполнимой; вы должны помочь мне в моем деле. На вас ляжет ответственность, если мои намерения встретят химерическое сопротивление. Чтобы доказать вам, что я помышляю об облегчениях, предупреждаю вас, что я только что подписал акт об амнистии; я дозволяю возвращение в Польшу всем эмигрантам, которые будут о том просить. Они могут быть уверены, что их оставят в покое. Им возвратят их прежние права и не будут производить над ними следствия. Я сделал лишь одно исключение, изъяв старых, неисправимых и тех, которые в последние годы не переставали составлять заговоры или сражаться против нас. Все возвратившиеся эмигранты могут даже, по истечении трех лет раскаяния и доброго поведения, стать полезными, возвратясь на государственную службу. Но прежде всего, господа, поступайте так, чтобы предположенное добро было возможно, и чтобы я не был вынужден обуздывать и наказывать. Ибо если, по несчастию, это станет необходимым, то на это хватит у меня решимости и силы: не вынуждайте же меня к тому никогда. Поняли ли вы меня? Лучше награждать, чем наказывать. Мне приятнее расточать похвалу, как я делаю это сегодня, возбуждать надежды и вызывать благодарность. Но знайте также, господа, и будьте в том уверены, что если окажется нужным, то я сумею обуздать и наказать, и вы увидите, что я накажу строго. Прощайте, господа».

На следующий день император отправился в Берлин. А через семь лет спустя после его визита случилось польское восстание. Прибывшие из эмиграции даже не думали оставлять свою идею о свободной Польше. И вот одиннадцатого января шесть тысяч повстанцев, разбитых на тридцать три отряда, начали борьбу. Пик восстания пришелся на весну – лето. Тогда Александр II сменил наместника, им стал Муравьев, бывший уже в отставке. Его любимая поговорка: «Я не тот, кого вешают, я тот, который сам вешает». Он при помощи расквартированной девяностотысячной армии довольно скоро подавил все выступления. В этой борьбе погибло около двух тысяч поляков, двенадцать с половиной тысяч семей были высланы вглубь империи, а дома их разрушены. Казнены сто двадцать восемь человек, а по всей Польше – четыреста человек. Семь тысяч поляков покинули свою родину. Кроме того, Польша больше не могла именоваться Царством. Так закончилась польская борьба за независимость. А Муравьев получил титул графа и снова был отправлен в отставку.