Придя к такому заключению, Иван Федорович усмехнулся и, выпив из железной фляги, сказал себе: «Меня так просто не возьмешь, на-ко, выкусите! Нет, не верю и все тут!»
Сани тем временем подъехали к отелю, а на пороге его уже встречал швейцар. Он уже знал в лицо за всегдашнего посетителя их заведения и потому, сняв шапку, поздоровался, но Иван Фёдорович, не обращая на него никакого внимания, прошел вовнутрь. В помещении было не так много народа, и потому привычный столик был свободен, и он непринужденно сел за него. Официант тут же появился возле него, приготавливаясь записать заказ дорогого клиента.
Ему на обед было подано: борщ по-киевски, зажаренная куропатка, сладкий рулет и сто граммов водки. С собой он распорядился взять балык из осетрины. С тем и покинул он известное заведение, снова поймав извозчика. Но в этот раз Иван Федорович сошел в квартале от Измайловской роты и дальше направился пешком. Дойдя до знакомого ему здания, он вошел во двор и прошел через черный ход. Дверь открыла ему она сама, глаза ее горели, а на лице из тонких губ играла улыбка удовольствия.
– Проходи скорей. Я ждала тебя! – сказала она, пропуская его в переднюю.
Но его радостным чувствам от встречи, пришел скорый конец. Рядом с ней стоял мужчина, явно моложе его, с зачесанными назад волосами и бородкой. Иван Федорович тут же замер от его поразительно смотрящих, прямо ему в лицо, глаз.
– Ну что вы встали?! – вопросительно взвизгнула она.
Молодой человек уже был одет в тулуп и валенки и хотел было пройти к двери, но она его остановила жестом своей руки.
– Погоди. Знакомьтесь, это Андрей, а это-о-о… Иван Фёдорович! – протянула она.
Оба стояли как истуканы, молча смотря друг на друга.
– Не знаю! Воды, что ли, набрались?! А ну пожмите скорей друг другу руки и будьте с этой минуты друзьями, и кончено! – сказала она, вся, сгорая в нетерпении.
– Зачем он здесь? – спросил Андрей.
– Ох, я же тебе давеча говорила о нем. Ты забыл, верно? Это деловой человек, его помощь очень ценна для нас, и без него нам не сделать того предприятия, что мы задумали. Теперь пожмите руки. Андрей, я прошу, – настоятельно сказала она, взяла у обоих правые руки и соединила в рукопожатие. – Вот, уже теплее, а то мороз, прямо бр-р-р.
– Когда дело сделаем, я тебя застрелю, – твердо сказал Андрей и крепко сжал руку Ивана Федоровича.
– Попробуй, – с усмешкой ответил Карамазов и расцепил рукопожатие.
– Ой, да не обращайте внимания, это он так делает для собственной значительности, – отмахнулась она и продолжила другим тоном: – Дорогие мужчины! Не ругайтесь, ссора только вредит нам всем. Успокойтесь и думайте лучше о деле, а я берусь осчастливить вас обоих, и для каждого из вас я буду своя.
– Я пошел, – сказал Андрей. – Идти надо, иначе без меня начнут, а мне бы не хотелось этого. – Она робко поцеловала его в щеку, а Иван Фёдорович поморщился.
– Пойдем! – сказала она ему, как только они остались одни.
– Ну что ж, пошли, – ответил он, и оба проследовали в одну из двух комнат, где стоял шкаф, кровать и стул.
– Софья, Софья, Софья, моя любимая девочка, – сразу накинулся на нее Карамазов.
– Стой… подожди… не надо… Я не хочу сейчас, – довольно энергично пыталась высвободиться из его объятий она, так что ему пришлось уступить.
– Что еще? – отступив, недоуменно спросил Иван.
– Во-первых, я больше для тебя не Софья Перовская, а Мария Прохорова. Так называй меня всегда, – сказала она как можно строже.
– И даже здесь? Когда совсем одни?
– Да, и здесь. Я хочу, чтобы ты привык к моему конспиративной фамилии и чтобы нигде и никогда не помянул моего имени de la vie passée2.
– А для чего тогда ты мне его сказала при нашем первом знакомстве?
– Чтобы ты знал, что я не какая-нибудь там простушка, а женщина из знатного рода графа Кирилла Григорьевича Разумовского – последнего гетмана малороссийского, правнучка крымского губернатора. И если я согласилась быть твоей, то только потому, что ты заплатил за меня высокую цену.
– И что вы теперь хотите, моя царица?!
– Хочу?!
– Да, уж излагай скорей, а я полностью повинуюсь вам и клянусь: исполню, в обиде не будете, я вам обещаю, – сказал с придыханием Иван Федорович и сблизился с ней, так что она почувствовала его страсть, бушующую в нем, всем своим телом.
– Знаешь, – как-то оторопев, начала Софья, – нам нужно три тысячи рублей на типографский станок и съемную квартиру, на устройство в ней подпольной типографии и две тысячи на съем сырной лавки на Малой садовой, там будут работать наши люди под видом крестьянской семейной пары Кобзевых. Они устроят под мостовой подкоп и заложат туда машину для взрыва.
– Итого пять тысяч! – заключил Иван Федорович и немедленно вынул из внутреннего кармана пиджака портмоне, отсчитав требуемую сумму, положил ее на стул. – Это все? – спросил он и с вожделением посмотрел на Софью.
– Да, это все, что я хотела!!! – увидев деньги, сказала она с улыбкой и глубоким удовлетворением. – Ты…
Она не успела дальше сказать, как вдруг Карамазов накинулся на нее, повалив на кровать, покрыв ее своим телом. Она больше не сопротивлялась и была теперь в полной его власти. И тут из недр его души взошла огромная сила возбуждения, и, наскоро сняв с себя и с нее одежду, оставив на ней только крестьянского покроя сорочку, вошел с ней в соитие.
Два часа безудержной гонки, в ходе которой она все же по своей привычке переборола его, прочно взяла инициативу в свои руки. Изливаясь и фонтанируя, горячо и часто дыша, в течение отпущенного времени они были слиты воедино, получая сладострастное удовольствие друг от друга.
Насытившись, в приятном изнеможении Иван Федорович распластался на кровати, а она села, закутавшись в лежащий неподалеку плед, спиной к стене. Он не сводил с нее глаз. Софья улыбнулась ему в ответ, поймав его полный любовью взгляд, показывая всем своим видом, что ей было и есть, приятно.
– Ты доволен мной? – спросила она.
– Более чем. Plaisir inégalé3.
– А ты знаешь, я в семнадцать лет убежала из дома, – вдруг сказала Софья.
– Зачем?
– Да потому что мой папа́ – despote4, как и Александр II. Он был похотливый самец, всю прислугу перепробовал, как только мама терпела весь этот Содом? А наш царь – вот с кого он, видимо, пример взял, увидит в Мариинском театре какую-нибудь невинную красотку – и этим же вечером ее уже ведут в его опочивальню. Снимет первую пробу и домой с подарками отправляет, а ее папочка и жених ее за честь это почитают. Вот только Долгорукая и умерила его пыл, так они, говорят, в кабинете его покойного отца свою нужду справляют. И это было еще при живой царице, которая в чахотке умирала в это время.
– А со мной тебе не противно?
– Терпимо. Я это для дела делаю, а так ни за что бы не согласилась. Мне было тогда двенадцать лет, когда на это дурацкое высочество совершили первое покушение. Тогда моя двоюродная сестра Елена, дочка, кстати, бывшего декабриста, вбежала к нам, вся трясется, глаза большущие, дух еще не успела перевести, а сама только повторяет одно и то же: «Стреляли, стреляли… стреляли…» Мы все тогда в гостиной сидели, и все хором: «Да в кого стреляли?!» – «В царя, в царя, в царя… сегодня стреляли», – наконец вылупилось из нее. Отец строго: «И что, жив?!» – «Жив, жив, Бог спас!» – ответила она. Я не знаю почему, но тут у меня слезы из обоих глаз потекли, и стала повторять про себя только одно слово: «Жив, жив, жив». Малая еще была, дура наивная.
– А из дому зачем убежала, или Содом опостылел?
– Нет. В шестнадцать я закончила Аларчинские высшие женские курсы. Это, между прочим, почти мужское образование. У нас дома я после прочтения Некрасова «Русские женщины», Тургенева «Накануне» – образ Елены мне запал в сердце, – Гончарова – Ольга Ильинская, Чернышевского – Вера Павловна – с тремя сестрами и дочерью богатого фабриканта организовала кружок по изучению женского вопроса Emancipation. Папа́ раз нас послушал и все, разогнал наше собрание и строго-настрого запретил об этом говорить в его доме. Тогда я в знак протеста собрала вещи и из дому вон ушла. Только маму было жалко, мы так плакали обе, но я ей тайком письма писала, а она мне деньгами помогала, если чего.
