В современном мире пути назад нет. Ни у кого нет. Только вперед. Надо это в конце концов понять и перестать молоть чепуху, на что-то надеяться. А можно и не понимать — все равно ничего не изменится, остановки не будет, этот поток несет и будет нести всех — и «зеленых», и красных, и черных. Просто химия, постепенно развиваясь, должна будет прийти к безопасным средствам и способам — химико-биологическим, к интегрированным схемам борьбы с болезнями и сорняками. Вот-вот появятся совершенно новые пестициды общего действия. Это яд, убивающий все живое, но сам быстро разрушающийся. Вносить его будут микродозами. А пшенице «привьют» ген устойчивости к нему. Генная инженерия свое дело делает.

Происходит революция в методах и организации селекции. Тот же «Гарст Сидс» за три года создал такой научно-селекционный центр, которого в Америке не было. Из выпускников Айовского университета отобрал семерых селекционеров в возрасте до тридцати лет, нанял для них полтораста человек персонала. Сейчас там 176 тысяч делянок. Когда я рассказал об этом нашим, они не поверили, потому что такого числа делянок у нас не имеют самые крупные институты. Громадный размах — и техника, компьютеры подняли продуктивность работы селекционера на небывалую высоту. Тэду Кросби, когда он там начинал, был тридцать один год, сейчас ему тридцать пять — и он уже успел с помощью новейшей техники создать два новых гибрида. У нас делянки до сих пор убирают серпом, а там я видел комбайны с компьютерами, которые мгновенно учитывают целый ряд параметров. Я спросил Кросби, кто ему сделал эти компьютеры. «Пойдем покажу». В закутке сидят четыре парня лет по двадцать. У них все детство прошло у компьютеров, ничего, кроме ЭВМ, для них не существует… Селекционер карандашом не пользуется. В поле с ним портативное устройство, в которое он сразу вводит информацию. Вечером подключил к телефону — утром получает результаты… Делянки с автоматическим капельным орошением. Все закомпьютеризировано на их опытной станции на Гавайских островах.

A. С. Еще совсем недавно такого рода описания заграничных магазинов и базаров у нас беспощадно вычеркивались. Опустим шторы в купе и будем делать вид, что едем, что за окном ничего интересного, поучительного, служащего нам вызовом и укором нет. Еще и выговорят: вы что, не понимаете политики? Или помягче: зачем раздражать наш народ — он ведь такой замечательный, доверчивый, нам с ним жить, большие дела вершить. Или: народ у нас в целом принимает все правильно, но и обыватели есть, попадется такому ваше описание венгерского базара — будет незрело смаковать… Вот и довели до того, что международной информации нашего телевидения, по некоторым данным, верит только треть зрителей.

B. Л. Треть? Я никогда не думал об этом. А с внутренней информацией как?

А. С. Не помню, нет под рукой цифры. Я, во всяком случае, не верю и внутренней, не могу верить. Возьмите хотя бы репортажи с уборки. Послушать — так не мы покупаем зерно, а у нас его весь мир покупает. Такие у нас успехи на хлебной ниве.

В. Л. Труд. Труд и организация труда — вот что нам надо, а не вычеркивание описаний американских и венгерских продмагов. Сидим как-то с Джоном Кристалом перед его домом, смотрим в поле, и он вспоминает… Вспоминает воспоминания своего отца: шестьдесят лет назад эти земли были непригодны для возделывания, без дренажа к ним было не подступиться. Дренаж делали вручную… Да, на этих огромных просторах — вручную. Тяжелейшая грабарская работа, рытье канав. «Когда я был маленький, — рассказывал Джон, — у нас работал один ирландец-эмигрант, копал с утра до вечера пять дней в неделю, чтобы заработать деньги и завести свою ферму. У меня осталось в памяти, что он очень много ел — потому что очень много работал, и мы, дети, должны были чистить для него картошку. Как много приходилось ее чистить!»

Я думаю, если нашему читателю и телезрителю мы будем рассказывать не только о том, какой продмаг в Америке, но и об этом ирландце, об этой картошке, о трудовом детстве нынешнего процветающего банкира Джона Кристала, то нечего бояться, что кто-то нас неправильно поймет.

Нашему земледелию очень дорого обошлось забвение той простой истины, что суть крестьянской работы — забота о благе живых организмов, какими являются почва, растения и животные, — несовместима с индустриальными формами организации наемного труда.

Большинство экономистов-плановиков, несмотря на очевидность неэффективности в сельском хозяйстве традиционных методов построения крупно-промышленного производства, по сей день не желают принять этот факт во внимание. Видимо, уж таков склад инженерно-экономического мышления, стремящегося исключить из расчетов не поддающиеся измерению «иррациональные» факторы, например такие, как привязанность деревенского труженика к земле, на которой родился, чувство хозяина, без которого невозможен добросовестный сельский труд. Впрочем, справедливости ради, надо сказать, что даже такой величайший экономист, как Маркс, отнюдь не сразу пришел к осознанию уникальной специфики сельскохозяйственного труда.

Проблемы специфики аграрного производства Марксу пришлось решать в период работы над завершающим, III томом «Капитала». Факты, из которых он исходил, заключались в следующем.

Аграрная революция в Англии дотла разорила сельскохозяйственное производство, практически полностью ликвидировала крестьянство, превратив большую его часть в доведенных до крайней степени деградации люмпенов — бродяг, проституток, нищих, разбойников, которые, как казалось правительству, были годны лишь на то, чтобы их вешать.[9] Но объективно таким способом был создан рынок дешевой наемной рабочей силы, что и явилось главным условием генезиса капиталистической крупной индустрии и основой ее чрезвычайно быстрого и бурного развития.

Характерно, что особое значение Маркс придавал такому фактору, как крайняя степень деградации бывших крестьянских масс. Он показывает, что машина — это не столько техническое изобретение, сколько результат социального процесса массовой пауперизации населения, что требовало расчленения целостного ремесленного труда[10] на ряд частичных примитивных операций, доступных полуидиоту или ребенку: «…в середине XVIII века некоторые мануфактуры предпочитали употреблять полуидиотов» (Т. 23. С. 374). С конца XVIII века начинается массовое применение в промышленности женского и детского труда. Все это ведет к дифференциации и упрощению инструментов различного назначения с целью приспособить их к «исключительным особым функциям частичных рабочих» (Там же. С. 353), а это, в свою очередь, — «создает одну из материальных предпосылок машины, которая представляет собой комбинацию многих простых инструментов» (Там же. С. 354).

Таков подробно описанный Марксом «классический» путь капиталистической индустриализации. Логично было предположить, что параллельно с крупной фабричной промышленностью и на подвергшейся «чистке» земле[11] будет строиться столь же высокоэффективное крупное сельскохозяйственное производство, основанное на базе машинной техники и дешевом наемном труде. И действительно, оно строилось — на родине капитализма, в Англии, что побудило Маркса сделать вывод о всеобщей закономерности данной тенденции (См.: Т. 23. С. 752―759). И хотя позже, в период работы над III томом «Капитала», сам Маркс вынужден был констатировать неадекватность прежних своих обобщенных прогнозов действительности (в той же суперпромышленной Англии вопреки первоначальной тенденции со временем утвердилась и по сей день процветает в качестве основной рентабельной формы аграрного производства вовсе не крупноиндустриальная, а семейная ферма, практически не применяющая наемного труда), именно первоначальный — преждевременный вывод Маркса был превращен в основополагающую аксиому нашими теоретиками конца 20-х годов. И по сей день редко кто решается посягнуть на эту «священную» догму, несмотря на то что вся мировая практика земледелия опровергает ее.