В 1913 году в издании Московской Городской думы был опубликован исторический очерк И.И. Фомина «Сухарева башня в Москве», как сказано в предисловии, «в связи с вопросом о реставрации и о целесообразном использовании ее помещений».

Всенародными были известность Сухаревой башни и любовь к ней. Иван Кузьмич Кондратьев в книге «Седая старина Москвы» отметил эту известность. «Кому из русских, даже не бывших в Москве, – пишет он, – неизвестно название Сухаревой башни? Надо при этом заметить, что во внутренних, особенно же отдаленных губерниях России Сухарева башня вместе с Иваном Великим пользуются какою-то особенною славою: про нее знают, что это превысокая, громадная башня, и что ее видно отовсюду в Москве, как и храм Христа Спасителя. Поэтому-то почти всякий приезжающий в Москву считает непременным долгом прежде всего побывать в Кремле, помолиться в храме Спасителя, а потом хоть проехать подле Сухаревой башни».

А любовь москвичей к Сухаревой башне выразилась в ласковом прозвище, данном ей – «Сухарева барышня» и в добродушных шутках. Ей отыскали московскую родню: мол, она – «сестра Меншиковой башни» и нашли жениха, величая «Невестой Ивана Великого». Когда колоколами Ивана Великого начинался всемосковский праздничный колокольный звон, в Москве шутили: «Женится Иван Великий на Сухаревой башне, в приданое берет четыре калашни».

Старая Сухарева башня стала и одним из первых образов самого нового тогда литературного направления – футуризма. В 1912 году Владимир Маяковский, тогда еще никому не известный поэт, пишет стихотворение, в котором изображает и воспевает новый город и новый, еще поражающий москвичей своей новизной городской транспорт – электрический трамвай. Проезжая на трамвае от Сухаревой башни до Сретенских ворот (об этом рассказал сам автор), Маяковский создает футуристический городской пейзаж:

Впервые это стихотворение было напечатано в 1913 году в альманахе «Требник троих», составленном из произведений В. Хлебникова, В. Маяковского и Д. Бурлюка, и при первой публикации оно имело название: «Разговариваю с солнцем у Сухаревой башни».

Владимир Алексеевич Гиляровский в своем очерке-воспоминаниях об этом легендарном рынке называет Сухаревку «дочерью войны» – войны 1812 года. И это вполне справедливо, хотя торговля и, более того, вещевой, как сказали бы теперь, рынок существовали у Сухаревских ворот Земляного города и прежде. Л. Н. Толстой, писатель исключительно точный в изображении деталей исторического быта, сообщает, что Пьер Безухов, решив остаться в Москве, покидаемой войсками перед вступлением в нее французов, и совершить покушение на Наполеона, покупает нужный ему пистолет у Сухаревой башни.

Гиляровский прав в том, что 1812—1813 годы стали той эпохой Сухаревки, когда она приобрела общемосковскую и даже общероссийскую известность и когда зародилась главная легенда этого рынка: о сокровищах и редкостях, продававшихся и покупавшихся здесь по крайне низким ценам.

Во время своего хозяйничанья в Москве французы грабили все, что попадалось под руку, – драгоценности, церковную утварь, мебель, картины, одежду, посуду, и сносили в дома, в которых они располагались и которые защищали от пожара. И уже тогда в разных районах города образовались рынки, на которых французы продавали награбленное москвичам и друг другу. Об этом рассказывают почти все французские мемуаристы, оказавшиеся тогда в Москве. «Открылся рынок, на котором производился торг между солдатами и чернью, – пишет наполеоновский офицер де ла Флиз. – Тут продавались и покупались вещи, награбленные из брошенных или выгоревших домов». Такие рынки существовали вокруг Кремля, на Никольской и даже вокруг загородного Петровского дворца, куда пожар выгнал французов и где пребывал Наполеон, наблюдалась та же картина. Луи Лабом, штабной офицер, описывает в своих воспоминаниях биваки у Петровского дворца: «Этот лагерь казался еще более оригинальным благодаря новым костюмам, которые выбирали себе солдаты: большинство, чтоб спастись от нападений, надевали на себя те самые одежды, которые раньше пестрели на рынках… Таким образом, наша армия в это время представляла картину карнавала… Армия страшно радовалась награбленным вещам, и это ей помогало даже забывать свою усталость. Стоя под дождем с промокшими ногами, люди утешались хорошей едой и барышами, которые они извлекали, торгуя всевозможными предметами, принесенными ими из Москвы». Убегая из Москвы, французы вынуждены были оставить многое из того, что было ими снесено в занимаемые ими квартиры. Вернувшиеся в Москву жители стали разыскивать принадлежавшее им имущество. Поскольку иные вещи оказывались уже не раз перепроданными, то возникали споры, губернатор, полиция были завалены жалобами, требованиями что-то у кого-то отобрать или, наоборот, на незаконное изъятие законно приобретенного. Разобраться в этих спорах не было никакой возможности. Тогда московский генерал-губернатор Ф.В. Ростопчин издал общее решение по всем подобным тяжебным делам. «Было всем оповещено, – вспоминает Е.П. Янькова, – что хозяева могут считать своим все, что найдут в своих домах, но чтобы никто не заявлял прав своих на свои вещи, которые во время неприятеля попали в другое место, а то судбищам не было бы конца».

Однако для того, чтобы москвичи свои утраченные, но дорогие им вещи могли бы найти и вернуть их путем покупки, губернатор указал: «все вещи, откуда бы они взяты ни были, являются неотъемлемой собственностью того, кто в данный момент ими владеет, и что всякий владелец может их продавать, но только один раз в неделю, в воскресенье, в одном только месте, а именно на площади против Сухаревой башни». И в первое же воскресенье горы награбленного имущества запрудили огромную площадь, и хлынула Москва на невиданный рынок. «Это было торжественное открытие вековой Сухаревки», – отмечает Гиляровский.

Открытие Сухаревского рынка оказалось удачной идеей, в какой-то степени удовлетворившей и ту и другую стороны. Янькова рассказывает о некой Матрене Прохоровне Оболдуевой, в доме которой стоял какой-то французский генерал и, убегая, оставил так много всего награбленного, что эта «старушка, очень небогатая, после того поправила свои дела», и о П.Х. Олсуфьеве, которому удалось выкупить пожалованный ему императором Павлом I малахитовый столик, отделанный бронзой.

Сухаревская площадь. XIX век

Но уже несколько лет спустя вещи из барских особняков, купеческих домов и лабазов, действительно ценные, а порой и являющиеся выдающимися произведениями искусства прославленных мастеров, все реже и реже появлялись на рынке, поскольку они обретали новых владельцев и уже не возвращались на рынок. Сухаревка вступала в следующую эпоху, меняя свой облик.

Основным товаром на Сухаревском рынке становилось то, чем торговали и на всех других городских рынках: провизия, дешевая одежда, обувь, предметы нехитрого крестьянского и мещанского домашнего обихода. Появилась «обжорка» – наследница средневековых обжорных рядов, где шла торговля пирогами, блинами, киселем, квасом, рубцом, вареной требухой, жареной колбасой, леденцами и другими копеечными яствами.

Однако по воскресеньям рынок у Сухаревой башни, как и прежде, превращался в «антикварную» торговлю старыми вещами, среди которых любители и знатоки выискивали редкие и замечательные экземпляры.