Заглянувший в Вигилию может быть знакомым или роднёй. И может быть не совсем человеком, и даже не человеком совсем. Вообще-то гостей должно быть чётное число, а кушаний — нечётное. Блюд должно быть семь, девять, тринадцать…

В эту ночь мы обязаны ждать…

На безымянном пальце левой руки в старину носили обручальное кольцо — считалось, что от этого пальца прямо к сердцу пролегает сердечная вена — «дорога любви». У основания этого самого безымянного пальца у меня родинка — это означает, что я ловко создаю иллюзии, склонен к негативным влияниям и рано овдовею…

— Лесик, — сказала Неля, — заканчивай пальцы разглядывать, пора делиться облатком.

Бабушка, сопровождаемая ароматами табака и «Быть может», обходила стол, раздавая сидящим за ним облатки — тоненькие листки пресного хлеба. Освящённого.

Абажур раскачивался над столом — светлый и радостный, бра над тахтой тихонько звенело подвесками. «Весна» ожила и решила показать балет «Щелкунчик» — в дом советника съезжались гости…

Я сидел рядом с кузиной Сусанной, от неё пахло пудрой, свечками, и бархатом.

Кузина Сусанна работала в театре и была «на полставки чародейкой» — гримировала «всяких мумий под молодость».

Когда у всех в руках оказалось по облатке, бабушка уселась во главе стола, что-то буркнула в кулак и сказала:

— Теперь пожелания.

— Я хочу компота! — вдруг брякнул Витя. Ева поднялась и протянула руку за опустевшим графином.

— Я схожу, — как всегда размеренно произнесла она и двинулась к холодильнику. Бабушка сдвинула брови.

Тётя Женя, традиционно лучась безмятежностью, отломила кусочек бабушкиной облатки.

— Здоровья тебе, мама, — сказала она и положила частичку в рот.

Бабушка отломила край хлебца у кузины Сусанны. Кузина протянула сухонькие, неартритные пальцы к бабушкиной облатке и отломила частичку.

— Будем держаться, — сказала бабушка и отправила оплаток в рот.

— Назло врагам, — протарахтела кузина и съела свой кусочек.

— Амен! — сказали в один голос старые сёстры.

Тётя Зоня повернулась к дочери своей Яне, с хрустом выломила у той чуть не пол-облатки и, изничтожив хлебец, сказала:

— Чтобы ты меня не злила!

Яна поморгала тщательно накрашенными ресницами, обломила половину материнского хлебца и, прохрустев им, капризно пискнула:

— Фтоб ты не жлилашь…

Мы с Витей, через стол, преломили освящённый хлеб.

— Чтобы ты ничего не терял, важного… — сказал я и положил в рот окраешек Витиной облатки. Жевать облатку нельзя, молча я проглотил кусочек «Божего Тела».

— Чтобы эта ерунда тебя не касалась, больше, — отломив край моей облатки, сказал Витя и покраснел. Я решил промолчать.

Суета за столом продолжилась ещё минут десять. Я молчал. Свечи в венке радостно потрескивали. «Весна» источала музыку. Кузина Сусанна рядом со мной рассказывала всем, подходящим к ней, что видела их во сне заколотыми: «Это же к встрече!» и желала весёлых праздников.

Кто-то тронул меня за левое плечо. Посчитав до пяти, я оглянулся. За плечом стояла бабушка и улыбалась.

— Вот уже суеверный! — сказала она мне, я отломил кусочек её облатки. — Бабушка, — сказал я, сжимая в пальцах прозрачную частицу, — я вам желаю… Желаю вам…

Облатка раскрошилась.

— Позже скажешь, — рассудила бабушка. — Теперь очередь моя, — и она попыталась отломить от остатков облатки краешек. Священный хлебец рассыпался, в бабушкину ладонь скатились крошки. — Что-то не то с желаниями, — озадаченно сказал я.

— Не будь смутный, — подытожила бабушка и подхватила из ладони остатки облатки.

Вернулась Ева с полным графином компота.

— Я посмотрела, — сказала она, подойдя близко-близко к Вите, — компота там много — ты напьёшься. Наш кармалита залился багрянцем.

— Кутя, вот кушанье правдыве на Вигилию, — сказала кузина Сусанна. — Остальное — коронярские[129] лакомства. Ты тоже так считаешь Гелюня?

Слово «коронярские» приобрело в карминных устах кузины Сусанны особенно презрительный оттенок.

— Каждый имеет свой вкус, — задумчиво ответила бабушка.

Тётки угодливо поддакнули. Они эту кутю обожали, а я терпеть не мог — серое нечто из ячневой крупы или пшеницы, мака и мёда.

— Ешьте, ешьте! — сказала бабушка. — Угощайтесь…

— Слишком мало сала! — безапелляционно заявила тётя Зоня, заботливо подъедая гречку с тарелки. — Каша постная такая получилась…

— Мышильда и семь её сыновей съели все сало, — заметил я. — Оставили записку: «Лопнем, но Варчакам не достанется бэкон…», знаете, тётя Зоня, такие крошечные буквы.

— Лесик, — просипела тётка надменно, — я и не думала с тобой разговаривать.

— Напрасно, — сказала бабушка и взяла соусник. — Совершенно напрасно.

— Как это понимать: «напрасно»? — заносчиво спросила тетка.

— Напрасно не думала, — невозмутимо закончила бабушка. — Это никогда не лишнее.

— Весь день сегодня несёт дымом, всё провонялось, — пожаловалась тётя Женя Еве. — Думала, может торф где горит. Так нет — зима. А тебе дымом не пахнет?

— На меня упал один раз окурок, с какого-то балкона, — вставила кузина Сусанна, — и шапка дымилась. Так радовалась: пахнет дымком, иду по Легионам, на меня все смотрят, улыбаются. А шапку жалко.

— Это накурила мама, — выдала тётя Зоня.

— Что, на весь город? — храбро пискнул я.

— Лесик, — сказала тётка, — ну что ты лезешь во взрослый разговор?

— Я никуда не лезу, — сказал я, радостно предчувствуя ссору. — Я дома сижу. Это тут кто угодно лазит к столу. Правда, бабушка?

— Май менший язык, — ласково ответила бабушка.

— Зоньця, — обратилась она к дочери. — Обнеси борщиком всех, будь ласкова…

— А где у вас тарелки? — свирепо спросила тётка.

— А что, у вас они в ванной? — выдвинулся за линию фронта я.

— В шпальне… — ответила Яна.

Все удушенно захихикали. Тётя Зоня громыхнула стулом и пошла за тарелками, свежевымытые рыжие волосы её развевались, поблескивая отдельными серебряными ниточками. Вакса проводила её задумчивым взглядом и мяукнула.

— Я знаю, — раздражённо рявкнула тётка.

— Это только начало, — вставил я. — Потом они говорят обо всём. Не могут наобщаться.

Тётя Зоня принесла тарелки и бухнула ими об стол.

— Так просто их разбить нельзя, — добродушно сказала бабушка. — Абсолютно.

Тётя Женя поднялась с места и погладила сестру по плечу.

— Давай я, — проговорила она.

— Сейчас вы меня обидели, — скандально заявила тётя Зоня. — Все! Я что, не способна налить борщ? Вы так считаете? Да?

Вакса ещё раз мяукнула.

— Вот видите, — мстительно сообщил я. — Сейчас обсудят сапоги. И польский крем по пять ру…

— Заткнись! — сказала тётка. — Паршивец…

— Так! — сказала бабушка и поднялась из-за стола. — Я терпела достатно. Изымаю зло!

Вакса укрылась под тахтой и оттуда громко чихнула. Бабушка вытянула руку и провела открытой ладонью, очерчивая круг. У меня засвистело в ушах и вдалеке, ударяя гулом в солнечное сплетение, грянул колокол.

«Защиту ставит. Сильную какую… — подумал я. — И марение. К чему бы?» И ухватился за цепочку.

В углу кухни упал на пол веник, за стеной в бабушкиной комнате глухо бахнул уголёк в печи. Ножи с противоположной стороны стола — у Вити, у Нели, у тёти Жени, свалились вниз, на половички.

Взгляды гостей расфокусировались… Бабушка сгребла в кулак из воздуха нечто чёрное и даже на вид липкое и решительно прошагала к раковине, смыть это с ладони.

— Радикално, — одобряюще сказала кузина Сусанна, — а суставы, Гелюня? Не болят, после?

— Арбитрално, — ответила бабушка. — Суставы отболели. Не люблю пустые ссоры. И она хлопнула в ладоши.

За столом произошло движение. Неля отбросила волосы на спину, что всегда служило хорошим знаком и сказала:

— Такая ёлочка получилась, ну как в сказке. Наверное сфотографирую даже. Шумно поглощающий компот Витя кивнул и из кружки промычал: