Он даже и не догадывается, куда делись некогда солдатики из набора «Ледовое побоище» — серые, оловянные, гладкие. Как их Витя искал потом! Даже завязал веревочкой ножку стулу. И нашел — заботливо спрятанный бабушкой набор «1812» — красный и торжественный, получил подарок на день рожденья на две недели раньше. И сам был весь вечер — красный и торжественный, несмотря на мои рассказы про «оловянную чуму»…

— Лесик, — мягко сказала бабушка, дотащив меня до дивана в своей комнате. — А ты вильготный, то есть то… влажный!

— Это оттого, что вода мокрая, — сказал я и начал расстегивать пуговицы. Пальцы покалывали иголочками остаточной боли, так бывает, если долго гуляешь без перчаток.

Бабушка прошлась по комнате, дала мне полотенце, нашла на этажерке сигареты, закурила, присела на кровать и оказавшись на одном уровне со мной, произнесла совсем сиропным голосом:

— А за тобой гонялась Охота…

— Я так рад! Страх как счастлив, — сказал я и снял мокрые брюки. — Вот хочу я знать, почему за вами никто не гоняется, или за Ваксой? Всегда только я.

Бабушка встала и пыхнула дымом в сторону.

— Цель мелкая, — проговорила она и поправила невидимку надо лбом.

— Ну Вакса не такая уж и крошка, — буркнул я, сворачивая носки в мокрый комок. — В ней много внутренностей.

— А как ты знаешь? — медоточиво спросила бабушка.

— Дар! — неубедительно пискнул я. Бабушка сделала круглые глаза и раздавила окурок в пепельнице. В комнату устало вошла обозначенная Вакса, волоча за собой длинный черный хвост. Она запрыгнула на бабушкину кровать и, кратко мяукнув, разлеглась у подушки.

— Так. Там всюду пошпортано, — сказала бабушка. — Убирайся. Я отдохну. Прилягу. Позднейше жду для разговоры.

— «Это шифровка…» — тускло подумал я, выбираясь из бабушкиной комнаты.

Словом «убирайся» бабушка обозначала процесс одевания, а «пошпортать заналежне» — значило хорошенько убрать.

Опасливо высматривая Охоту, погоню и другие порождения дымных ночей, я прокрался мимо ванной в нашу с Витей комнату. По ногам дуло. У порога входной двери что-то блеснуло, я обернулся — всё та же прихожая; крашеные в вишнёвый половицы, домотканый коврик, рождественник на окошке, чуть приоткрытая форточка для них…, колышется занавесочка — «фиранка». Всё.

— Это все усталость. Мерещится, — облегченно подумал я. И стоило мне развернуться в сторону комнаты — ноги мерзли, все-таки зима и холод, и сквозняки, несмотря на печку и батареи — как краем глаза заметил; перед дверью вновь что-то блеснуло… Так глухо и давне — словно нехотя.

«Надо бы разобраться, — подумал я. — Собирать будет некому», — мелькнула ехидная мысль, и я потрусил в комнату одеваться.

Оделся я очень быстро, хотя судороги то в ногах, то в пальцах заставляли меня сипеть от боли.

Витя обнаружился в соседней комнате у телевизора. Вообще-то я искал анальгин. Безмятежный, как майское утро, Витольд лицезрел австралийский мультик по телевизору и приторачивал к батнику «однайдённую» голубенькую пуговичку.

Вокруг него стайкой вились они — Гости, примеряясь, по-видимому, к иголке.

— Витя, — сказал я шепотком, — в Вигилию не шьют…

— Я, — лучась счастьем, сказал Витя, — не шью, я пришиваю…

— Тем хуже для тебя, — быстро сказал я. Гость высокого роста, с плохо различимым, словно скошенным лицом, обернулся, насколько это было возможно для призрака, и глянул мне в глаза; он уже было совсем примерился к синей ниточке… Я дунул в его мерцающие прозрачным серебром глаза и выхватил у Вити иглу.

— Холодное железо, — предупредил я Гостя. — Даже если ты предок…

Витя перекусил нитку на весу и надел батник. Пуговицы до конца он не расстегивал и любую рубашку надевал через голову.

— Ты, Лесик, тут с бабушкой совсем чокнулся, — самодовольно произнес он, выныривая из ворота. — Вот с кем ты сейчас говорил?

— Если б ты знал, ты б испугался, — сказал я и намотал нитку на иглу, она стала похожа на кокон.

За окнами день превратился в декабрьскую мглу совсем.

Издав высокую ноту, творение австралийских аниматоров завершилось. Витя, пропрыгав по комнате на цыпочках, выключил телевизор.

— Святой Отец не придёт, — успокаивающе сказал я. — Не нервничай так.

— А бабушка? — деловито осведомился Витя.

— Она у него давно умерла, — ответил я, хлопая ящиками стола. У тёти Жени была отвратительная привычка перепрятывать аптечку — ей казалось, что таблетки находят и уносят мыши.

— Наша бабушка? — спросил Витя. Я наконец нашел анальгин, но прищемил ящиком палец.

— Бабушка наша пошла отдыхать и поговорить с Богом… — сказал я, размахивая рукой.

— Я так есть хочу, — грустно сказал Витя. — Насовали галеты с соком. А на столе полно еды.

— Поймают, — безапелляционно заявил я. — Терпи.

Витя вздохнул. В животе у него забурчало.

— Мне тут померещилось, — сказал он сипло и задумчиво, — что в передней блымает под порогом. Что-то такое маленькое. Ты ничего не видел?

— Видел, — ответил я. — И тоже решил, что показалось.

Витя задумчиво подергал нос и почесал за ухом. Это всегда означало крайнюю заинтересованность.

— Может, там клад? — спросил Витя и заморгал от напряжения. — Тут находят много кладов. Недавно, через двор, нашли такую бутылку с…

— А зарыл его: дед Мороз, — мрачно сказал я и вонзил иглу с ниткой себе в воротник рубашки. — С ним Флинт.

— У него нога деревянная, — сказал Витя и покачался в кресле.

— Мозги у него из опилок, — подкинул я.

— Не-е-е, это Винни Пух!!! — деловито заявил Витя. — Не путай меня.

— Хорошенький Винни, — повеселился я. — Нос красный, мозги из опилок, нога деревянная, борода из ваты… Милашка! Только бутылки и закапывать, нет чтобы сдать.

— Ты издеваешься, — проницательно заметил Витя. — Ну хорошо, ладно. Пойдем под порогом пошарим, что оно там блымает…

Толкая друг друга, мы кинулись в коридор.

— Не топай, слоняра, — просипел я.

— А ты на ноги мне не наступай, — ответил Витя и мстительно пхнул меня в сторону. В коридоре было ощутимо холодно. Во-первых, дуло от двери, менять которую бабушка отказывалась категорически, ну, а во-вторых: изгнанные из кухни, железом ли, Ваксой, чем-то ещё — в передней теснились Гости, плотно обступив дверь кладовки.

— «Хорошо, что они шепчут, — подумал я. — Если бы они говорили громко, я бы оглох. Точно…»

— Ничего не блымает, — растерянно проговорил Витя, сникая голосом в конце предложения. — Странно, я же видел, своими глазами! И он поковырял пол носком тапочка.

— Ты знаешь, нужно отвернуться, — сказал я, ощущая некое покалывание в ладонях. — Могу сказать, что оно будет справа.

— От тебя или от меня? — заинтересованно спросил Витя.

— От нас, — убежденно ответил я, предчувствуя Дар. И мы отвернулись от двери.

Перед носом у меня оказалась Гостья — высокая дама в платье с турнюром и потускневшим склаважем на шее. Лицо её выражало беспокойство. Гостья попыталась что-то сказать, сделала недовольную гримаску, провела рукой по горлу. К руке ее был примотан букет цветов — белый померанец: «Моя любовь будет вечной».

Я отмахнулся.

«Всё равно они не могут говорить прямо, — подумал я. — К чему эти загадки».

Я обернулся. Через правое плечо. Я всё время оборачиваюсь. Пару раз это чуть не кончилось плохо, но не сейчас. Около порога расцвёл тяжелым мрачным сиянием небольшой круг света. Я тихонько потрогал Витю — обернулся и он.

— Вот видишь, — возбужденно прошептал Витя и подергал уха — Я не перепутал!

— Нужен синенький цветочек, — зашептал я, двигаясь в сторону светящегося кружка.

— А слоник розовый тебе не нужен? — обидчиво спросил Витя. — А то метнусь.

— Синенькие цветочки открывают клады, — терпеливо пояснил я. — А вот если к тебе приходит розовый слоник, так поешь алоэ.

— Помогает? — осведомился Витя.

— Нет, — сказал я, — но очень противно. Кто хочешь уйдёт.

Витя с шумом прошел на кухню, хлопнул там холодильником, шкафом, зажёг бра и громко стуча тапками, принес блюдце, украшенное веночком из незабудок.