Но вот гусеницы вцепились в грунт, и, медленно перекатываясь по ним, трактора двинулись вперед.

Теперь главная помеха — валуны. Каждый надо объехать так, чтобы не зацепился буксир. То и дело приходилось спускаться ниже. Гусеницы шлепали, как пароходные плицы, разбрызгивая воду.

И еще тревожило: как там, на самой хребтине порога?.. Василий подымался на катере, несколько раз прошел взад-вперед. Но мог же остаться какой осколок незамеченный…

Степан Корнеич поднял флажок и держал его над головой. Это значило: баржа вышла на самую быстрину. Выжать из моторов все!.. Надсадный вой изнемогающего металла впивался в мозг. Не верилось, что когда-то была и когда-то снова наступит тишина… Время тащилось так же медленно, как проползающие мимо валуны…

Но все-таки оно шло своим чередом, и все-таки настала минута, когда, перекрывая гул моторов, донесся пронзительный звук сирены.

Отбой!..

Алексей перевел мотор на холостой ход и оглянулся.

Катер вел баржу на буксире по широкому плесу, направляясь к берегу. Варька бежала по палубе к носу баржи, махала руками и что-то кричала.

Изнуряющая усталость словно свинцом налила руки и ноги. Не хотелось ни шевелиться, ни говорить, ни даже думать. Собрав последние силы, Алексей спустился из кабины, сделал несколько неверных шагов и свалился ничком на прокаленный солнцем песок…

Вторую баржу вывели на плесо к полуночи.

Степан Корнеич, ни с кем не советуясь, объявил привал на ночевку. Впереди не было грозящих обмелением перекатов, а отдых все заработали трижды.

Алексей подошел к Варьке, кашеварившей у костра, и распорядился:

— Выдай всем… кому сколько надо, с устатку.

Варька повернула к нему лицо. Пламя костра отблескивало в ее смеющихся глазах.

— А тебе?

Он махнул рукой:

— Я без вина пьяный…

Алексей проспал остаток ночи и большую часть следующего дня.

Не слышал, как счалили караван и отплыли. Не слышал, как Варька подсаживалась к лежащему рядом Роману и разговаривала с ним. Не проснулся даже, когда они громко заспорили между собой.

Роман решил сразу же ехать обратно на базу катером Василия. Варька настаивала, чтобы остался в Порожной, вылежался в больнице. Роман возражал, говорил, что чувствует себя хорошо, а не встает только потому, что все равно делать ему нечего, раз теперь он безлошадный.

— Одного тебя такого не отпущу, — сказала Варька. — Поеду с тобой.

— А он… отпустит? — усмехнулся Роман и кивнул на спящего Алексея.

— Невенчанная, — ответила Варька.

— Ты же любишь его, — сказал Роман.

— Никого я не люблю, кроме самой себя, — с сердцем ответила Варька и отвернулась.

Алексей проснулся и по солнцу, которое уже прикоснулось к вершинам тонкостволых елей, тесно растущих по самой кромке высокого обрывистого берега, догадался, что день клонится к вечеру.

Упрекнул Романа:

— Хоть бы разбудили!

— Спи на здоровье! Старик сказал, за тем мысом Олений Ручей. А там до стройки рукой подать.

— Да, — подтвердил Алексей, — от Оленьего километров тридцать, не больше.

Он вспомнил, что до устья Оленьего Ручья проложена дорога. Можно сегодня же добраться до стройки, если подвернется машина. К ночи можно успеть домой.

Алексей представил, как он поднимается на голубое крылечко, как постучит, как, раздвинув занавески, с терраски выглянет в окно Фиса, как обрадуется ему…

Обрадуется?.. То-то много ей радости было от него… Сможет ли простить? Не так, чтобы для виду, а всей душой простить… Не одна вина перед ней. Весь в винах, как шелудивый в струпьях. Струпья усохнут и отвалятся, а обиды как забыть?..

Нет, не по силам ему сейчас встреча. На людях легче…

Когда пристали к берегу в устье Оленьего Ручья, Василий подвел катер к барже и окликнул Алексея:

— Довезу тебя.

— Спасибо. Утром.

— Гляди. А то еще дотемна успеем.

К ручью полого сбегала зеленая лужайка. Все обрадовались свежей травке. А то, сколько шли вверх по Порожной, где ни сойдешь на берег, все только песок да камни.

Полянка была невелика. С трех сторон ее окружал густой, словно сеяный ельник. Невысокие, четырех-пяти-метровые деревца, каждое чуть потолще бильярдного кия, росли так часто и так тесно переплелись ветвями, что между ними нельзя было протиснуться ни человеку, ни зверю. Кое-где между елями в такой же тесноте тянулись вверх тощие березки, белые стволы которых резко выделялись на фоне темной, почти черной хвои. Между комлями лилово-коричневых стволов, среди зелени травы, светились огненные чашечки жарков. А над синевой реки и над темными вершинами елей громоздились ржаво-бурые скалы, подпирающие голубое безоблачное небо.

Конечно, развели неизбежный костер. Мужики разлеглись на траве и закурили, а Варька сновала, как челнок, между костром и кухней.

— Хороша полянка! — сказал Степан Корнеич. — Как раз угодила ко времю. Последний вечер мы сегодня вместях…

— На прощанье угощу вас вкусненьким, чтобы долго помнили, — подхватила Варька и снова побежала на баржу.

— До чего старательная девка! — похвалил Степан Корнеич. — Минуты не посидит без дела. И уважительная! Ты скажи, как о родных печется!

Алексей поймал себя на горькой усмешке. Он хорошо понимал, что Варька хлопотами крадет время у невеселых дум. И позавидовал ей… У него не было под руками работы, за которой можно укрыться…

Пироги с картошкой, которые Варька ухитрилась испечь на костре, пришлись всем по вкусу. Тем более что Алексей и сегодня разрешил Варьке выдавать без нормы. И сам выпил вместе со всеми.

Ровно в восемь часов утра Алексей был в приемной начальника строительства.

Секретарша Тоня обрадовалась ему, как родному.

— Наконец-то! Елисей Назарыч третий день вас ждет. Сейчас позвоню ему в котлован.

Кравчук еще с порога загрохотал:

— Явился, пропащая душа! Ну, проходи, докладывай! — и пропустил Алексея в кабинет впереди себя. — Все в целости?

— Нет.

Кравчук резко откинулся на стуле.

— Что случилось?

— Катер утопил на Малом Шайтане.

— А дизеля?

— Дизеля целы. Доставили.

— Чего же ты мне голову морочишь! — закричал Кравчук.

И тут же озабоченно спросил:

— Жертв нет?

— Все живы. Моторист Храмцов… пострадал… Тоже на Малом Шайтане.

— Что с ним?

— Ударился головой. Сейчас уже выздоравливает.

Кравчук пристально всмотрелся в Алексея. Заметил его ввалившиеся глаза.

— Вижу, нелегко досталось вам… Ну хорошо… Подробно потом расскажешь. Где караван?

— Пристали у Оленьего Ручья.

— Отлично! Там и устроим вам встречу… Сколько вас всего?

— Семеро… — ответил Алексей, потом поправился решительно: — Восемь человек.

Кравчук вызвал Тоню.

— Найдите начальника техснаба.

Потом сказал Алексею, чтобы тот ехал на караван, готовил документы и груз к сдаче. Принимать приедет начальник техснаба.

Когда Алексей был уже в дверях, спросил:

— Был дома?

— Не был.

— Тогда скажу техснабу, чтобы ехал позднее?

— Пусть едет сейчас, — ответил Алексей.

Все распоряжения можно было отдать по телефону, но Елисей Назарович поехал в столовую сам. Фиса работала там кладовщиком. С ней надо было поговорить самому.

Пока ехал, шевельнулось сомнение: надо ли путаться в чужое дело? Сами разберутся, без посторонней помощи… Но тут же возразил сам себе: очень часто не хватает самого малого толчка, одного слова, одного намека, чтобы случилось то, чему по всей справедливости следует случиться.

Елисей Назарович несколько раз встречал на улице Фису с сыном и не мог не заметить, с какой неосознанной надеждой всматривается мальчик в каждого встречного мужчину.

Свои дети у Елисея Назаровича давно уже выросли и жили своей взрослой жизнью, и, может быть потому, что возле не было детей (именно детей, а не взрослых, пусть и родных), его так волновала безотцовская судьба маленького сына Фисы…