Анатолий встал, обнял жену.
— Хорошая ты у меня, Полинка!
Конечно, хорошая, а только где-то там на самом донышке шевельнулось: не меня, ее обнимаешь…
А ночью обнимала и ласкала его, как после долгой разлуки. И Толя был очень ласков с ней… Утром, собирая мужу завтрак, Полина ждала: снова заговорит о Фисе. Но Анатолий ничего не сказал. И сама Полина не стала возвращаться к вчерашнему разговору.
А когда Анатолий ушел на работу, Полина села у окна, и, попустившись хозяйственными хлопотами, задумалась.
Как теперь быть Фисе?.. Что она заработает?.. После Лешкиных-то тысяч… Да ничего не заработает, мальчонку куда девать?..
Полина на миг представила, что вот сама она осталась так, одна с ребятами… Подумать и то страшно… Так ведь родители есть, приютят с внучатами. А Фиса вовсе одна. Ни отца, ни матери… Мальчишка ее по рукам, по ногам свяжет… Сказать ей, чтобы пока приводила?.. Мальчик уже большой, по третьему году. Присмотреть за ним невелик труд. Где двое, там и трое… Толя был бы рад. Очень он огорчается Фисиной бедой… Но когда представила, как будет Фиса каждый день заходить в ее дом, как своя, и будут обе они рядом перед глазами Анатолия, ее мужа, поняла: нет, только не это! На такое сил не хватит!..
И Фису было жалко… А себя разве не жалко?.. Своя-то жизнь тоже одна. И хорошо заладилась. Как же такую жизнь не поберечь?.. От кого поберечь-то? Неужели Фиса такая?.. Она честная, совестливая. За чужим руку не протянет… И Толя такой же… От кого же оберегать-то? От кого напасти ждать?.. Только от самой себя. Разве хватит сил по самому краю ходить и не оступиться? Ходить рядом с бедой и виду не подать. Чтобы по сердцу кошки скребли, а слова говорить ласковые…
Нет, такая ноша невмоготу!..
Но еще не один раз за весь длинный день возвращалась мыслями к Фисе. И от всей души, по-женски, жалела ее.
Вечером Анатолий сказал Полине:
— Помочь ей надо. Клава мне сейчас в магазине сказала: она уж копейки считает, видать последние. Сходила бы ты к ней, Поля… Может, без куска сидят?..
«Теперь только о ней! — вспыхнула Полина. — Голову бы оторвать этому Лешке! Озолотить свою Фиску захотел, а мне расхлебывать!»
Чуть было не возразила: «Так уж без куска!» Но удержалась. Еще подумает, жадность заела.
Согласилась вполне спокойно:
— Конечно, надо помочь.
Анатолий обрадовался.
— Верно, сходи, Поля!
Рассердилась: «Так вот сейчас брошу все и побегу по сугробам!»
И сказала с усмешкой:
— А самому боязно?.. Иди сам!
Глава восемнадцатая
ПРИХОДИ, ХОТЬ НЕ ЧАСТО, ТОЛЯ…
На этой улочке Анатолий Груздев не бывал с тех пор, как поселился тут Алексей Ломов с молодой женой.
Анатолий не задавался вопросом, чей покой он оберегает: ее или свой? Понимал и знал — так надо, так лучше.
Были и у него минуты малодушия, когда тянуло хоть мимо пройти. Может быть, наудачу, на счастье, выйдет на голубое крылечко, — хоть издали взглянуть.
Но воли себе не давал. Особо строго стал следить за собой с тех пор, как Алексей уехал на золотые прииски и Фиса осталась одна. И так приучил себя к мысли, что и думать ему о Фисе не годится, что теперь, когда уже надо было пойти, не мог сразу решиться.
Всю смену просидел за рычагами задумчивый и хмурый.
Нехорошо Полина отнеслась, по-бабьи. Лучше бы ей пойти самой… Опять же, можно и ее понять. Не хочет домами знаться… Может, и права… И сказать: «Иди сам!» — ей тоже было совсем не легко…
Окончив смену, не заходя домой, пошел к Ломовым. По выщербленной тракторными гусеницами дороге спустился к центру поселка, пересек распадок и поднялся к «ихней» улочке.
За три дня, что прошли после запоздалого бурана, по улочке ни разу не проехали. Немятые сугробы подпирали крылечки коттеджей. Вдоль домов хозяева расчистили узкую и глубокую тропку.
Анатолий ступал, как по канаве, сминая снег полами длинной борчатки. Поднялся на голубое крылечко и не сразу осмелился постучать.
Он никогда не думал, что Фиса сможет так ему обрадоваться. Сам он не обрадовался, увидев ее. А огорчился и почувствовал себя виноватым. Сразу надо было прийти…
У Фисы было лицо ребенка, который в чем-то нечаянно провинился, обреченно ждал неминуемого наказания и вдруг понял, что наказывать его не будут, а, напротив, хотят ободрить и поддержать.
— Спасибо, Толя! — сказала она и отвернулась.
Анатолий подумал, что Полина умнее и душевнее его. Она, по-женски, правильнее все понимала.
Сказал бережно:
— Не надо убиваться… Анфиса Степановна.
Фиса посмотрела на него, виновато улыбнулась.
— Так уж и Степановна?..
У Анатолия слова комом застряли в горле. Черт его знает, как оно в жизни все получается!.. Мудрим друг перед другом, все боимся: не так поймут… Людям не верим или себе не верим?..
Фиса первая взяла себя в руки:
— Раздевайся, Толя. Садись. Давно я тебя не видела.
Анатолий снял свою борчатку, вернулся в прихожую, повесил подальше от Фисиной шубки. И тут только сообразил: надо же было зайти домой переодеться.
— Садись, Толя! — повторила Фиса.
Анатолий отставил стул подальше от стола, чтобы не коснуться опрятной белой скатерти, и сел.
Фиса тоже села. Молча смотрела на него. А он упер глаза в пол. Когда шел сюда, думал — самое трудное войти, а вот сказать еще труднее. Слов нет тех, какие надо сказать. Так получается: и доброе сделать нелегко.
Наконец осмелился:
— Не прими за обиду, Фиса… Советовались мы с Полиной. Вот, велела она тебе передать…
Боясь встретиться с Фисой глазами, подал ей завернутый в бумагу пакетик.
Увидел, как у Фисы задрожали губы.
«Говорил Полине… Поплакали бы вместе… все легче… А я что могу…»
— Фиса!.. Ведь мы от всей души…
Она улыбнулась сквозь слезы.
— Разве я от обиды… Беспонятный ты, Толя!..
Что хотела сказать?.. От догадки будто оборвалось в груди и сразу в жар кинуло…
И тут же выместил себе: где совесть?.. Она Алексея и мертвого любить будет…
И сказал вовсе невпопад:
— У тебя, наверно, и дрова кончились? А весна еще не греет…
Фиса отвела глаза, словно и смотреть на него больно. Встала, шагнула к нему, положила руки на плечи.
— Толя ты, Толя!..
И поцеловала ласково, как ребенка.
Он это понял, что как ребенка. И все равно невмоготу.
Весь задрожал и отшатнулся.
— Фиса!.. Фиса!.. Что ты, Фиса!..
И кинулся к двери.
Не удержать бы его. Но сам остановился. На крылечке грузно топали ногами, сбивая снег. Видно, много людей пришло.
Постучали смело.
— Есть кто дома?
Анатолий узнал по голосу Федора Шмелева.
Фиса вышла в коридорчик. Анатолий посторонился, пропуская ее.
Фиса приоткрыла дверь:
— Заходите!
Шмелев вошел первым, за ним Ленька Соколок, позади всех Семен Семенович Глазырин.
«Как люди пришли, — подумал Анатолий, — переоделись с работы, умылись».
— Здравствуй, Анфиса Степановна. Принимай гостей, — сказал Шмелев и обернулся к товарищам. — А нас уж опередили.
— Не ты один человек, — возразил Семен Семеныч.
Фиса пригласила гостей садиться и улыбнулась через силу. С этими, малознакомыми, было труднее, чем с Толей.
— Ну вот что, Анфиса, — хмурясь сам на себя, сказал Семен Семенович, — мы тебе долго докучать не станем. Первое дело, не убивайся. Над кем беда не рассыпалась.
Семен Семеныч, все продолжая хмуриться, оглядел товарищей, как бы ожидая, что кто-то из них подхватит разговор. Товарищи молчали. Шмелев сосредоточенно смотрел куда-то в угол. Ленька Соколок, потерявший всю прыть, не находил, куда пристроить длинные свои руки.
Семен Семеныч вздохнул и продолжал:
— Второе дело, опять не убивайся. На миру не пропадешь. Мы ведь тоже люди. Поможем. Пока Алексей грех свой отработает.
— Спасибо! — сказала Фиса. — Спасибо вам за доброе слово, за вашу заботу…
Голос у нее перехватило. Анатолия резануло по сердцу: сейчас заплачет.
