Потом обернулся к Фисе.

— И беду свою от людей не прячьте. Люди поймут.

Ветер заметно усилился, и запоздалая весенняя метель бушевала вовсю. Площадку перед зданием управления перемело сугробами. Ветер плясал по их верхушкам, и снега курились белым дымком.

Фиса, пока выбралась на дорогу, не раз проваливалась по колено и зачерпнула в валенки.

«А ему-то каково там?..» В ее глазах он был уже приговорен и заключен. И отрабатывал свою вину где-то там, в глубоких и холодных снегах…

Уже поднявшись на свою улицу, Фиса вспомнила, что пообещала Васильевне принести соли.

«Совсем беспамятная стала!..» — укорила она себя и повернула обратно, навстречу ветру.

В ларьке, по привычке именуемом магазином, не было никого из покупателей. Продавец, молодая женщина, которую в поселке звали «магазинной Клавкой», скучая от безделья, грела руки над выставленной на прилавок электроплиткой.

Фиса купила соли, потом вспомнила, чай весь вышел.

Клава подала ей красно-золотой кубик.

— Грузинский, высший сорт. Хорош чаек, без сахару пить можно!

Фиса вздохнула и попросила дать ей третьего сорта. Пришло время экономить на копейках.

Клава пожала плечами и выкинула на прилавок пачку в блекло-серой обертке.

И, конечно, Клава тоже спросила, скоро ли вернется хозяин.

— Не скоро… — ответила Фиса и, сама не зная почему, рассказала Клаве, с которой не так уж была и дружна, про свою беду.

Рассказала и сама подумала: «Зачем? Раззвонит по всему поселку…»

Клава пригорюнилась.

— Так вот и пропадают хорошие ребята… По своей дурости…

— Осиротил и нас и себя, — сказала Фиса.

— Суд был? — спросила Клава.

— Не было… Подумать боюсь…

— Теперь чего, бойся не бойся, — вздохнула Клава. — Думать надо, как перебиться до него. Как ни обернется дело, а не скоро придет.

— Я уж думала уехать отсюда, — сказала Фиса.

— Куда ехать-то? К родне?

— Нет у меня родни…

— Куда же ехать? Здесь все-таки знакомые люди. Здесь тебе легче перебиться будет.

— Елисей Назарыч так же мне сказал.

— И его известили?

— Сама я к нему ходила.

— Психанул?

Фиса посмотрела на нее с недоумением.

— Он все близко к сердцу принимает, — сказала Клава. — А твоего Алексея он часто хвалил и в пример ставил.

От этих слов Фисе стало так горько, что слезы навернулись на глаза.

Ничего не сказала, махнула рукой и пошла.

Всю дорогу стоном рвалось из души: «Зачем ты это сделал, Леша?.. Жили как люди. Все было так хорошо…»

Теперь вся прежняя жизнь — жизнь, отсеченная напрочь коротким, в одну страничку, письмом и сразу отдалившаяся настолько, что о ней надо было вспоминать как о давно прошедшей, жизнь, которая вовсе не была такой уж безоблачной, в которой были свои тяготы и трудности, — казалась теперь такой светлой и счастливой, что самая мысль о ней отдавалась болью в сердце…

«Жили как люди… Все было так хорошо…

А теперь? Как жить теперь?.. Клава говорит, перебиться. Елисей Назарыч говорит, помогут. Кто может помочь?.. Жалеют, трудно одной с ребенком. Да разве в этом беда?.. Кусок хлеба будет. Руки, ноги есть, с голоду не умрешь. Свои руки ослабнут, люди дадут кусок. Да разве в этом беда?.. Даже случись чудо и вернулся бы он, вот сейчас бы пришел домой?.. И все равно, придет не тот, которого проводила и которого ждала. Тот был самым хорошим, самым смелым, самым честным. А придет другой. Близкий, родной, но не тот… другой… А прежний, которого ждала, уже никогда не придет…

Кто тут может помочь? Никто не может… Как жить теперь?..»

Дмитрий Дмитриевич Самохин, работник гидростроительного главка, пожелал подробно ознакомиться со всеми объектами стройки.

— Мне придется докладывать начальнику главка и самому министру, — сказал он Кравчуку, — поэтому прошу не только показать товар лицом, но и посвятить меня во все ваши секреты.

— У нас все на виду, — возразил Кравчук, — секретов не держим.

Осматривать стройку начали с котлована, выгороженного перемычками в русле реки. Здесь работали бурильщики, вспарывали диабазовое дно, прокладывая траншею для бетонного зуба будущей плотины. Рабочих было немного, и они затерялись на дне огромного котлована.

— Не густо, — усмехнулся Самохин.

— По одежке протягиваем ножки, — ответил Кравчук, — лимитирует электроэнергия.

На правом берегу два экскаватора «уральца» выгрызали скалу, готовя русло подводящего канала.

Настоящий разворот строительных работ Самохин увидел только на строительстве гаражей и заводов: ремонтно-механического и бетонного.

— Вы все силы бросили на возведение вспомогательных объектов, а на основных сооружениях у вас затишье, — упрекнул Кравчука Самохин. — Это по меньшей мере странно.

— Потому они и называются вспомогательными, — возразил Кравчук, — что без их помощи не развернешь строительство.

— Святая истина, — снисходительно согласился Самохин, — но нельзя же форсировать вспомогательные сооружения за счет основных.

Кравчук сердито засопел и сказал:

— Академик Винтер на Днепре сперва построил жилье, дороги и заводы. И только после этого приступил к строительству гидроузла. И только поэтому на Днепре поставили мировой рекорд по укладке бетона!

— Вероятно, не только поэтому.

Окончательно расстроился представитель Госкомитета, когда приехали на участок жилищного строительства.

Нарядный вид уютных двухквартирных коттеджиков возмутил его.

— На кой черт эти кокетливые крылечки и верандочки! Это строится по третьей части генсметы. Временные сооружения. Временные!

— Академик Винтер как-то сказал: нет ничего долговечнее временных сооружений.

— Да что вы все со своим академиком Винтером! — рассердился Самохин.

— Неглупый был человек, — невозмутимо ответил Кравчук, — не говоря уже о том, что первоклассный гидростроитель.

— По третьей части генсметы полагается строить временные сооружения, — упрямо сказал Самохин. — Бараки!

— Пока я начальник строительства, — резко возразил Кравчук, — на Порожной не будет ни одного барака!

Самохин замолчал и, пока ехали обратно в управление, не произнес ни слова.

Когда вошли в кабинет, Самохин потребовал к себе начальника планового отдела с отчетом за первый квартал, тщательно просмотрел все таблицы. Выписывал что-то в блокнот, при этом многозначительно подкашливал и хмурился. От этого резкие морщины рассекали его высокий выпуклый лоб и степенно-благодушное выражение лица менялось на недовольное, почти брезгливое.

— Теперь я готов к разговору, — заявил Самохин, отослав начальника планового отдела с его папками.

Кравчук кивком подтвердил, что и он к разговору также готов.

— Положение дел предельно ясное и в то же время предельно неблагополучное, — сказал Самохин.

И, слегка склонив голову набок, посмотрел на Кравчука.

Кравчук не возразил и вообще ничем не выразил своего отношения к высказанной им оценке.

— Квартальный план по основным сооружениям выполнен на девятнадцать и шесть десятых процента!.. — Самохин внушительно выдержал паузу. — По вспомогательным объектам на сто двадцать четыре процента. А по строительству жилья… на сто девяносто два и семь десятых!..

— Совершенно верно, — спокойно подтвердил Кравчук.

— То есть вы, уважаемый Елисей Назарович, собственной властью решительно изменили направление капиталовложений. Средства, выделенные на возведение гидросооружений, вы использовали на строительство жилого фонда. Надо ли мне разъяснять вам, что такого права начальнику строительства не предоставлено. Меня удивляет, как Стройбанк не прекратил финансирование?

— В Стройбанке знают, что здесь не Южный берег Крыма, а Заполярье!

— К тому же вы, — продолжал Самохин, — перерасходовав лимиты по жилстроительству вдвое, план по вводу жилья выполнили только на сто восемнадцать процентов. Вы строите очень дорогое жилье. Вы транжирите государственные средства! Я уже обращал ваше внимание на балкончики…