– Мне очень жаль, мессир, – с искренним сочувствием сказала я. – Думаю, из вас вышел бы прекрасный лектор. Обещаю, если у меня получится изменить что-то к лучшему в этой жизни, то я сделаю все, чтобы вы стали лектором Академии, раз уж этого хочется и адептам, и вам...
– Мне? – возмутился магистр, и, надо заметить, весьма фальшиво. – С чего вы взяли? Да, я самую малость польщен, и, если признаться честно, когда-то, очень давно, мне хотелось стать преподавателем, но сейчас... Сейчас слишком поздно что-то менять в своей жизни. У меня целый кошель золота, я отправлюсь с ним на Юг и буду прожигать жизнь без памяти!..
Последние слова прозвучали настолько тоскливо, что я испугалась, как бы магистр Леопольд не зарыдал – Юг не так уж манил его, как он пытался показать. Но я не хотела бередить его душевные раны, повторяя, каким хорошим лектором он мог бы стать и как полезно для его здоровья будет некоторое воздержание – лишь бережно вернула ему свиток со словами:
– Выбросить его вы всегда успеете, а на нем отличная печать – может пригодиться для поддельного письма или договора.
– И правда, – голос магистра дрогнул и он спрятал свиток в свою сумку. – Думаю, мне придется вскоре вновь сменить имя, и кое-какие фальшивые документы мне не помешают...
"Аршамбо не обрадуется, когда узнает, что адепты от него отказались в пользу лжеаспиранта, – с тревогой подумала я. – А когда человек, завладевший короной Горбатого Короля, вдруг огорчается – неприятность из этого может выйти превеликая... Разумеется, это все мелочи, но...". И я, хмурясь и покачивая головой в ответ на свои собственные мысли, заставила Гонория ускорить бег – Козероги, как мне запомнилось, были совсем неподалеку.
...На этот раз поворот в сторону деревни я бы не пропустила, даже если бы камень с грозными рунными письменами не торчал бы на пригорке средь оголившихся ветвей кустов, точно бородавка на носу у старой ведьмы. Причиной этому стало отнюдь не присутствие рядом со мной Искена, знающего эту дорогу, как свои пять пальцев; не бурчание демона: "Мы слишком долго едем, вы явно пропустили нужный поворот"; и даже не унылые ответы мессира Леопольда, преисполненные безнадежности и сожаления: "Пропустим мы его, как же... Скоро покажется проклятущий камень, и все, нам конец!..". Самые недобрые предчувствия зашевелились в моей душе, когда я увидела, что дорога к Козерогам преграждена наспех сооруженной баррикадой, а около нее, у костра, сидит несколько угрюмых деревенских мужиков, глядящих на нас с явной неприязнью. Не успели мы подъехать поближе, как один из них трижды сплюнул на землю, и произнес со смесью торжества и досады:
– Говорил я, говорил, етить!..
– Что имеет в виду эта деревенщина? – не слишком-то понизив голос, спросил у меня Искен, тем самым словно признавая, что считает меня существом, стоящим к местным жителям куда ближе, чем он сам, и оттого понимающим их речь куда лучше.
Я покачала головой, не желая высказывать раньше времени свои скверные догадки.
Демон, ранее в Козерогах не бывавший, был озадачен совсем в иной степени, нежели мы с Искеном, и оттого не стал ходить вокруг да около.
– Что за непотребство! – громко объявил он, осматривая заваленную дорогу. – Уверен, в вашу деревеньку не рвутся десятки путников ежедневно, и даже если вы начнете приплачивать проезжающим – вряд ли они согласятся сделать крюк, чтобы полюбоваться на ваших коз, коров и чумазых детишек. Так на кой ляд вы повалили тут дерево, мешающее свободному проезду?
– Да вот из-за вас, мил сударь, и повалили, – хмуро отозвался второй мужик.
– Из-за меня? – опешил демон. – Никак в вашей деревне уродился ясновидец! Я и сам не знал поутру, что меня занесет в эти дебри, провалиться бы им в преисподнюю...
– Это уж ваши заботы, – был ответ. – А наше дело – больше никого стороннего к нашей деревне не пущать, и уж тем более – не давать более возле старого храма вертеться. Хватит ужо!
– Да что это мужичье себе возомнило? С чего вдруг такая перемена? Или вы позабыли, что у меня имеется разрешение на изучение вашего треклятого храма от Лиги Чародеев, заверенное в канцелярии светлейшего князя? – я услышала в тоне Искена знакомые нотки, обещавшие скорую вспышку ярости, которая ничем хорошим обернуться не могла. Несмотря на свой ум, понять это Искен все никак не мог, и раз за разом повторял одну и ту же ошибку, впрочем, свойственную большинству магов.
– А вот почему, – почти выкрикнул первый мужик, тыча пальцем в сторону молодого чародея. – Поначалу тут только вы сам-один господин обреталися, и оттого в деревне нашей случалось немало огорчений промеж мужиков, ведь девки наши только то и делали, что к храму бегали тайком! Но мы порешили, что негоже из-за бабского пустоголовия с чародеями столичными свару затевать, тем более, что позору не оберешься, как начнут дознаваться, чья жена, чья дочка вдоль старой стены поздним вечером гуляли...
Речь эта была настолько пламенной, что с головой выдавала крайне личные мотивы говорившего: наверняка то был отец сразу нескольких дочерей, и честь его семьи была не раз поругана за минувшие недели – оттого он и ярился пуще прочих. Искен ничего не ответил в ответ на обвинения, но и признаков раскаяния в его лице я не заметила. Не успела я сообразить, как чувствительнее его уколоть короткой репликой, притом не показав, что меня сколько-нибудь огорчает услышанное, мужик вдруг перевел палец в мою сторону.
– ...А опосля у храма появилась эта девка, в мужское платье переодетая – наши бабы сразу про то прознали. И как пошли по деревне вой да печаль великая... Недовольство в разы увеличилось – многие до того и не знали, какой интерес великий был у сродственниц ихних к храму. Мало в каком дому не кляли храмовые развалины и изыскания, которыми вы там, мил сударь, занимались без устали! – последние слова вновь были обращены к Искену, разумеется. – Но только мы уж начали думать, что ничего поганого более с этой стороны к нам не нагрянет, как тут уж вы втроем вернулись! – продолжал мужик все возмущеннее, видимо, пересказывая разговоры, которые уж давно велись средь его односельчан и оттого легко вводящие умы местного населения в состояние праведного кипения. – Кто прозорливее был – тот сразу сказал, что надобно ждать великих бедствий, хочь третий ваш сотоварищ по виду своему бабьему полу опасности не представлял, уж простите за прямоту, господин, – слегка поклонился крестьянин в сторону Леопольда. Поклон этот выглядел весьма непочтительно, и я, вспомнив, что магистр, ко всему прочему, еще и многоженец, в который раз сказала себе, что полагаться на впечатление, произведенное исключительно наружностью – исключительно глупо.
– ...Не успели мы обсудить, чего теперича ждать нам от гостей непрошеных, как получили мы за шиворот такого добра, что до сих пор отплевываемся! Пошто вы нечисти столько на деревню напустили? Откель вы ее взяли в таких количествах, а? Только стемнеет, как по двору нельзя пройти, чтоб за ногу какая дрянь не укусила али подойник с молоком не уволокла! Все пашни изрыты, птица домашняя уворована, дети по лавкам сидят – носу за порог не кажут, а уж если мерзопакость эта ваша колдунская в погреб подкопается – ничегошеньки не оставит, все начисто сожрет, точно брюхо у ней бездонное!
Тут уж прочие мужики принялись поддакивать и перечислять ущерб, понесенный всеми их знакомыми и родственниками за последние несколько дней – судя по рассказу этому, на деревню обрушилось истинное стихийное бедствие. Этого и следовало ожидать: болотные гоблины, оголодавшие за десятки лет в подземельях, выбрались наружу через тот провал, что появился благодаря нам на храмовом подворье, и отправились на поиски пропитания, отличавшегося в лучшую сторону от их обычного рациона – всяческих червей, личинок и землероек. В темноте, да еще собравшись в стаю, они представляли серьезную опасность – это я испытала на своей шкуре, – и, конечно же, жителям Козерогов пришлось несладко, когда нечисть добралась до их дворов.
