В то время мы с женой уже жили в Кумб Спрингс. Первого ноября 1941 года нас пригласили в Лайн. Успенский прислал письмо, в котором говорилось, что американская группа предоставила в его распоряжение большое поместье в Нью-Джерси, называемое Франклинские Фермы, с несколькими сотнями акров земли. Он испытывал большие трудности в организации работы из-за отсутствия опытных помощников, но надеялся создать в Соединенных Штатах постоянную группу. Он хотел, чтобы работа в Лайне велась на возможно высоком уровне, чтобы одна группа помогала другой. Он писал также, что главная угроза миру — это большевизм, и выражал беспокойство о будущем Европы даже в случае победы союзников.
Всех присутствующих охватило ощущение близости и симпатии в предвкушении тесной связи с работой в Соединенных Штатах. Я был огорчен политическими воззрениями Успенского. Было очевидно, что в будущем я все больше буду вынужден опираться на собственные силы. Требование поддерживать Лайн на «возможно более высоком уровне» и одновременное запрещение всякой личной инициативы явно было не выполнимо. Для меня Работа была чем-то динамичным, оставалась живой, только ширясь и углубляясь. История религиозных и духовных движений показывает, что, когда на смену поиску и движению вперед приходило стремление удержать и сохранить, раздавался похоронный звон. Взволнованное, приподнятое настроение, охватившее нас в Лайне, оказалось просто следствием какого-то происшествия после длительного периода затишья. Вскоре работа в Лайне стала медленно, но верно затухать, неизбежность чего была очевидна с самого начала.
Через несколько месяцев мои отношения с Успенским из плохих превратились в отвратительные. В его группе образовалась привычка, основанная на принципе «От Учителя нет секретов», докладывать обо всех, реальных или мнимых, провинностях других членов группы. Это не вызывало никаких серьезных проблем, пока Успенский был рядом и любые недоразумения быстро разрешались. После его отъезда в Америку эти добровольные доносы принесли всем нам большой вред. Я был лишь одной из целого ряда жертв. Естественное и оправданное недоверие Успенского к моей импульсивности было усилено сообщениями, что я читаю лекции и пишу книги о Системе. Первое указание на то, что в нашем последнем разговоре он не отговаривал меня, а запрещал писать, пришло в мае 1942 года, когда я получил письмо, в котором подчеркивалось, что никто не имеет право писать о чем бы то ни было без его разрешения. Я попытался на несколько недель прекратить свою работу и не использовал ее на своих занятиях. Это убедило меня в необходимости и полезности моих писаний. Я ответил Успенскому, напомнив, что обсуждал этот вопрос до его отъезда, и вернулся к своей работе. Я начал также читать лекции, на которые поначалу приходили люди, частным образом приглашаемые моими учениками. Раз в две недели группа собиралась в Кумб Спирингс для совместной работы. Я начал также обучать ритмическим упражнениям, которым научился в Prieure и Лайне и которые сейчас называются «Гурджиевскими Движениями».
Возможность общения с ближайшими учениками Успенского была резко ограничена войной. Я оказался очень занят устройством новых лабораторий в Кумб Спрингс, где мне предоставили полную свободу научных исследований. Несмотря на военное сокращение строительства, я смог внедрить некоторые идеи, почерпнутые в Фульхэме, и лаборатории были приспособлены как для небольших опытов, так и для пилотного оборудования, с помощью которого можно было разрабатывать программы коммерческого внедрения той или иной продукции. В 1942 году устройство лабораторий было завершено, их открывал сэр Эдуард Апплтон, секретарь научных и промышленных исследований при лорде президенте. Нашим же президентом был сэр Эван Уильяме, мудрый и опытный глава Ассоциации Углевладельцев Великобритании.
Я очень гордился своими сотрудниками, собранными в трудных условиях военного времени. Работа была мне по душе, и все же я не мог отделаться от мысли, что это преходящий интерес и преходящая ценность, в то время как мои группы могут внести вклад, пусть скромный и несовершенный, в общее благосостояние тех, кто ищет духовные ценности. Я никогда не относился к угольным исследованиям как к чему-то, на чем можно остановиться.
Как бы там ни было, Британская научно-исследовательская ассоциация утилизации угля ощутимо двигалась вперед. Было решено сконцентрировать усилия на выпуске более эффективного оборудования для домашнего использования угля. Мы сотрудничали с научно-исследовательским отделом Имперских химических предприятий в деле использования щелочей для увеличения реагирующей способности кокса и, таким образом, повышения его эффективности в газовых установках для железнодорожного транспорта. Мне пришлось увеличить количество сотрудников и закупить новое оборудование.
Все эти месяцы я продолжал мучиться своими дефектами и особенно бесполезными мыслями и действиями. Ретроспективно мои мучения выглядят глупо. В действительности, я хотел слишком много и обращался с собой беспощадно.
Несмотря на внешнюю гармонию, между мной и Ассоциацией Углевладельцев, могущественной организацией, от которой зависело будущее нашей Ассоциации, были заронены зерна непонимания. Я лично надеялся прекратить свою научную деятельность и посвятить себя обучению и написанию книг о Системе. Но мое стремление к быстрому расширению промышленных исследований казалось другим амбициозными планами заполучить от углевладельцев как можно больше денег на словах для Ассоциации, а на деле для собственного обогащения.
Однажды я обратился в Северо-западное отделение Института топлива, в котором говорил, что мы должны признать тот факт, что время дешевого угля миновало, и в скором времени с возросшими ценами придется бороться повышенной эффективностью. Я добавил, что мир неминуемо движется к уменьшению потребления угля. Это обращение, которое напечатали с благожелательными комментариями в финансовых колонках «The Times», вызвало неожиданную оплеуху со стороны Ассоциации горной промышленности. Мне сказали, что политика цен в промышленности не относится к сфере моих дел.
Я должен был распознать в этом зловещее предзнаменование, но так ни о чем и не догадался. Я знал, что не пытаюсь устроить себе тепленькое местечко в послевоенном мире, и из-за своей обычной неспособности понимать чувства других людей не подозревал о враждебности и недоверии, которые вызывали мои действия.
Прошла зима 1941-42 годов. Налеты на Лондон стали менее жестокими. Ситуация на фронте складывалась непростая, но мы готовились к возобновлению работы, убежденные, что победа союзников предрешена. Моя работа в Ассоциации процветала. В 1942 году я был избран председателем на Конференции научно-исследовательских ассоциаций, проводимой департаментом научных и промышленных исследований. Это была неожиданная честь, так как я был единственным директором из двадцати пяти руководителей научно-исследовательских ассоциаций, представляющих главные промышленные направления страны, без академических званий и долгого опыта научной работы. Меня выбрали благодаря моему умению видеть перспективы индустриальных исследований в Великобритании в гораздо большем масштабе, чем мои коллеги, которые боролись за получение прибыли в ближайшие десять-двадцать лет. Я понимал, что разрушительная война столь сильно ослабит Англию в финансовом смысле, что научный и технический гений нашего народа будет направлен исключительно на выживание. Научно-исследовательская деятельность из Золушки промышленности превратится в ее любимейшее чадо. Я хорошо усвоил урок де Кэя о том, что легче протолкнуть крупные проекты, чем небольшие. Я настаивал на необходимости планировать промышленные исследования, опираясь на миллионы фунтов, в то время как другие еще мыслили десятками или тысячами. Как почетный казначей Парламентского и научного комитета, я неоднократно сталкивался с необходимостью более масштабного подхода к научным и промышленным исследованиям.
В конце года я получил приглашение от председателя наиболее крупной Британской Угольной Компании провести несколько дней в его доме в Уэльсе. Он просил меня рассказать о собственных идеях научно-исследовательской политики Британской Угольной Компании. Возвращаясь, я чувствовал опасность быть захваченным общественными заботами, которые неминуемо отодвинут на второй план мои внутренние вдохновения. В поезде я записал молитву: «О Творец и все Твои Сознательные Силы, через которые проявляется Святая Воля, позвольте мне пробудиться ото сна, освободиться от механистичности и рабства и обрести прибежище в Сознательной Деятельности, откуда не может прийти зло. Позвольте мне повернуться от части к Целому, от временного к Вечному, от себя к Тебе».
