Примерно через две недели после моего приезда я серьезно заболел, в основном из-за обострения моей дизентерии, которой я заразился в Смирне четыре года назад. Я буквально воспринял Гурджиевские слова о том, что надо игнорировать возражения моего тела, и заставлял себя работать еще больше, чем остальные. Стояла засуха, и каждый вечер мы дополнительно должны были поливать огород, от которого в большой степени зависело наше пропитание. Я заприметил ручей всего в сотне ярдов от огорода, уровень воды в нем позволял использовать его для орошения. Я поделился этим с несколькими учениками, которые были возмущены предложением как-то облегчить нашу работу. Вскоре в огород зашел Гурджиев, и с замиранием сердца я спросил, могу ли устроить оросительные каналы подобно тем, что мы использовали в Анатолии. Он согласился без разговоров. На следующий день я построил запруду и начал рыть канал, но он должен был проходить по возвышению, и я понял, что уйдут недели на то, чтобы закончить его, работая в то небольшое свободное время, которое у меня было после ланча. Однако я посоветовался с Гурджиевым, и на следующий день он пришел в огород и устроил целое представление, говоря о тупости тех, кто носит воду, когда так близко есть ручей. Все принялись за работу, и на следующий день оросительная система была, в действии. Потом я слышал, как Гурджиев рассказывал о ней как об особой системе, о которой он узнал в Персии, и она стала одним из достопримечательностей Prieure, доказательством непреходящей Гурджиевской мудрости.
День ото дня мне становилось все тяжелее и тяжелее вставать с кровати по утрам, мое тело высохло от тяжелой работы на солнцепеке. Я очень ослабел от постоянного поноса, но как-то еще держался.
Наконец настал день, когда я просто не смог встать. Меня тряс озноб, состояние было самое жалкое; чувствуя, что сдаюсь, я сказал себе: «Останусь сегодня в постели», как вдруг понял, что мое тело встает. Я оделся и, как обычно, отправился на работу, чувствуя в то же время, что меня ведет Высшая Воля, а не моя собственная.
Все утро мы работали. В тот день я не мог завтракать. Вместо этого я лег на землю, раздумывая, умираю ли я уже или еще нет. Гурджиев как раз решил проводить занятия на свежем воздухе после обеда в липовой аллее. Ученики стали собираться под липами, я присоединился к ним. Пришли Гурджиев и Гартман. Из Дома Обучения шестеро человек вынесли роял. Я был одним из них и споткнулся, и чуть не потянул за собой остальных. Я весь горел и был жалок.
Мы начали работать над новым сложнейшим упражнением, с которым не могли справиться даже опытные русские ученики. Структура упражнения была символически изображена на доске: голова, ноги, руки и туловище должны были совершать ряд независимых движений. Для нас это было просто издевательством.
Гурджиев разозлился и остановил нас, сказав, что мы должны заняться ритмами. Гартман заиграл один ритм за другим. Надо было работать ногами. На меня навалилась страшная слабость, каждое движение давалось наивысшим волевым усилием. Один из англичан остановился и сел. Затем другой, и еще один. Вскоре я перестал что-либо понимать, кроме ритма и собственной слабости. Я повторял: «Еще одно движение, и я остановлюсь». Гартман продолжал. Один за другим сели все английские ученики и большинство русских женщин. Осталось шестеро или семеро мужчин и Жанна де Зальцман.
Гурджиев стоял, внимательно наблюдая за нами. Время потеряло значение до и после. Не было настоящего и будущего, только агония, заставляющая двигаться мое тело. Постепенно я понял, что Гурджиев сосредоточил все внимание на мне. Это было немое требование и в то же время ободрение и обещание. Я не должен был сдаться — даже если это убьет меня.
Внезапно я наполнился потоком безграничной силы. Мое тело словно бы превратилось в свет. Я не ощущал его в обычном смысле. Исчезли усилия,
боль, слабость, даже вес. Я чувствовал огромную благодарность, обращенную к Гурджиеву и Томасу де Гартману, но они уже тихо ушли, увели с собой учеников и оставили меня одного. Меня охватило ранее неизвестное мне блаженство. Оно отличалось от экстаза сексуального единения, поскольку было свободно и оторвано от тела. Оно было похоже на веру, которая движет горами.
Все пошли в дом пить чай, но я отправился в огород, взял лопату и принялся копать. Копание является испытанием наших физических возможностей. Сильный мужчина может копать очень быстро, но недолго, или долго и медленно. Но никто не может заставить свое тело копать долго и быстро без специальной подготовки. Я хотел испытать силу, наполнившую меня, и принялся под палящими лучами полуденного солнца копать, и копал около часа со скоростью, которую раньше я выдерживал в течение двух минут. Я не чувствовал усталости или напряжения. Мое слабое, непокорное, страдающее тело стало сильным и послушным. Понос прекратился, ушли и те мучительные боли, которые несколько дней преследовали меня. Более того, мой ум был ясен, как это изредка бывало со мной раньше, но случалось не по моей воле. Мысленно я вернулся на Вшвную дорогу Пера и обнаружил, что могу осознавать пятое измерение. Выражение «мысленный взор» приняло новое значение, когда я «увидел» вечностные паттерны каждого предмета, на котором я останавливал взгляд. Я посмотрел на деревья, растения, вод)', текущую в канале, даже на лопату и, под конец, на свое тело. Я увидел изменяющееся взаимодействие между «мной» и «моим паттерном». При изменении состояния сознания я и паттерн то приближались, то отдалялись друг от друга. Время и вечность были условиями нашего опыта, а гармоничное развитие человека, к которому вел нас Гурджиев, было секретом истинной свободы. Помню, я сказал вслух: «Теперь я понимаю, почему Бог от нас прячется». Но даже сейчас я не могу восстановить то прозрение, которое лежало за этими словами.
Во время нашей первой встречи в Куру Чешм Гурджиев сказал, что недостаточно знать, что другой мир существует, надо уметь входить в него по желанию. Сейчас я жил в Вечности и потерял связь со Временем. Я понял, что жизнь гораздо разнообразнее, чем может помыслить наш ум.
Ученики стали возвращаться в сад для вечерней поливки. Я перестал копать и отправился в лес. Я миновал каменоломню, лесопилку и пошел вверх по дороге, уходящей за Авон. Большие деревья, серые скалы, безоблачное небо и жужжание вечерних насекомых соответствовали моему внутреннему состоянию. Я не различал внешнего и внутреннего; все было там, где было, а не внутри, снаружи или где-нибудь еще. Я не хотел испытывать или доказывать, я хотел быть тем, кто я есть.
Огибая большую серую скалу, я столкнулся с Гурджиевым. Наша встреча казалась неизбежной, хотя я никогда не бывал в этой части леса раньше. Без всякого вступления он заговорил об энергиях, которые работают в человеке.
«Для работы над собой нужна энергия. Ни один человек не может совершать усилия без потребления этой энергии. Мы можем назвать ее Высшей Эмоциональной Энергией. Каждый человек естественным путем производит небольшое количество этой энергии ежедневно. При правильном использовании это позволяет человеку многого добиться на пути к самосовершенствованию. Но он может достичь только определенной точки. Настоящая полная трансформация Существа, необходимая человеку, решившему исполнить свое предназначение, требует большей концентрации Высшей Эмоциональной Энергии, чем та, которая достается ему естественным путем.
В мире есть люди, но их очень мало, которые связаны с Великим Хранилищем, или Накопителем энергии. Этот резервуар неисчерпаем. Те, кто связаны с ним, могут помочь другим. Предположим, что человеку нужно сто единиц энергии для трансформации, а у него есть только десять единиц, и больше он сам сделать не может. Он беспомощен. Но с помощью кого-то, кто связан с Великим Накопителем, он может занять еще девяносто. Тогда его работа становится эффективной».
Произнеся все это, он остановился и, глядя мне в глаза, сказал: «Те, у кого есть такая способность, принадлежат к высшей касте человечества. Придет день, когда ты сможешь стать одним из них, но тебе придется ждать много лет. До сегодняшнего дня ты знал обо всем этом теоретически, но сегодня ты испытал это на себе. Когда человек испытывает опыт Реальности, он отвечает за то, что делает в жизни. «
