— Очень хотелось бы помочь индейцам, — проговорил он.

— Может, и удастся что-нибудь сделать, — ответил отец. — Знаешь что? Я поговорю с юристом нашей фирмы, попрошу его разобраться в этом деле. Или, на худой конец, пусть посоветует, к кому обратиться.

— Спасибо, папа, — сказал Кен.

Проводник громко объявил, что поезд отправляется, и вскоре состав умчался в ночь. Кен пересек полотно и пошел на свет лавки. У входа мистер Симпсон наполнял бидон керосином. В лавке никого не было, кроме Муза Макгрегора.

Кен заговорил с ним и, сам того не замечая, — быть может, потому, что весь был переполнен событиями дня, — начал рассказывать лесничему о своей дружбе с Полем и о том, как он сочувствует оджибуэям.

Муз Макгрегор поначалу рассеянно кивал, но искренний порыв Кена тронул его, и он стал внимательно слушать.

— Да, — сказал он наконец, — ты прав. Индейцы — во многом замечательный народ. Я давно это понял, а Симпсон — задолго до того, как мы с тобой появились на свет.

Макгрегор подтянулся на руках и сел на прилавок.

— Индейцы, конечно, не похожи на нас, — сказал он, — и многие люди считают это отличие недостатком. Они даже не пытаются их понять. Не то они убедились бы, что у индейцев очень многому следует поучиться.

— Они гораздо сложнее, чем можно подумать, — сказал Кен. — В чем-то они как дети, а в чем-то бесконечно мудры.

Лесничий кивнул.

— Им ведомо многое такое, о чем мы не имеем ни малейшего представления, — сказал он. — Они ближе к природе, и они смело смотрят в глаза многим фактам, которые мы пытаемся скрыть от самих себя, а искоренить не в силах.

Вошел мистер Симпсон, входная дверь громко захлопнулась за ним.

— Я мало знаю Поля, — сказал Муз Макгрегор, — но если он хоть немножко похож на своего брата Джона, тогда ты обрел настоящего друга.

Лето шло к концу, и постепенно надвигалась осень. Каждый день, наполненный интересными событиями, был долгим, но в конце каждой недели казалось, что она пролетела незаметно.

Утята, что жили на другом берегу озера, теперь уже более уверенно плавали по воде.

В высокой траве у станции появились первые кузнечики. Ушла в глубокие воды щука. В лесу поспевала черника. Сережки держались коричневые, крепкие. Наливались зерна дикого риса. Начинали осыпаться одуванчики.

День за днем стояла отменная погода, небо было синим и безоблачным. Изредка на горизонте показывались зловещие тучи, но после свирепой бури, разыгравшейся в тот день, когда Кен и Поль в первый раз вместе удили рыбу, на Кинниваби не пролилось ни одной капли дождя. Нещадно палило солнце, иссушая траву, кусты и деревья. То тут, то там на кедре вдруг бурела листва, и на кустах у озера, предвещая осень, вспыхивала желтым или алым цветом какая-нибудь ветка. «Лани и лоси в поисках свежей травы спускались в низины.

Перед домом, где жил лесничий и где была его контора, висела табличка; стрелка на ней показывала, насколько велика опасность лесного пожара. К середине месяца Муз Макгрегор перевел стрелку впритык к красной полосе. Это означало: «максимальная опасность».

Как-то раз в конце июля Кен рано утром шел тропинкой к причалу. Не было ни малейшего дуновения ветерка. Где-то на холме стрекотала цикада, но в остальном царила тишина. Покрытая лаком лодочная скамья так сильно нагрелась от солнца, что на нее нельзя было сесть, и Кену пришлось сбегать в сарай за подстилкой.

Когда, обогнув мыс, Кен понесся к станции, на озере не было ни одной лодки. В индейском поселке на другом берегу тоже не было никаких признаков жизни, и даже костры, дымившие с утра и до вечера, казалось, погасли навсегда. Кен и Поль теперь много времени проводили вместе, но сегодня Поль уехал по какому-то делу с отцом.

Скалистые холмы за станцией были окутаны синей дымкой, и Кену показалось, будто в воздухе слегка пахнет гарью. Он слыхал, что в окрестностях было несколько лесных пожаров, в том числе один большой у озера Игл-Лэйк. Нещадная жара иссушила все, и казалось, будто весь мир вот-вот вспыхнет огнем.

«Как огромная пороховая бочка», — подумал Кен.

В лавке он узнал, что произошла еще одна кража.

— Это было на даче у судьи Барнхэма, — сказал мистер Симпсон. — Туда прошлой ночью забрались воры и украли много разных вещей. Унесли даже старое ружье, из которого вот уже полвека никто не стрелял. Если они попытаются из него выстрелить, то, право, взорвут все озеро. Не удивлюсь, если в дуле окажется птичье гнездо.

Симпсон тяжело опустился на свой стул за прилавком. Обычно старик держался бодро, сколько бы ни работал, но жара сморила даже его.

— Теперь уже здешний народ озлился не на шутку, — продолжал Симпсон. — Ворам мало было взять то, что они хотели. Они еще к тому же разорили всю дачу. Разбили окна, переколотили посуду, разбросали книги судьи. Просто какое-то дикое хулиганство! А ведь старого судью все уважают. Он столько горя хлебнул в прошлом году, когда у него умерла жена, да и сам он сейчас в больнице. Подлецы эти воры!

— До каких же пор будут продолжаться кражи? — воскликнул Кен. — Надо же в конце концов что-то предпринять!

— Вот люди и хотят что-то предпринять, — сказал мистер Симпсон. — Вечером на станции будет собрание. Я, правда, не уверен, что это так уж разумно. Когда люди взбудоражены и собираются, чтобы поговорить, они нередко накручивают друг друга, и не успеешь оглянуться, как уже и дров наломали!

Возвращаясь по перрону к причалу, Кен увидел объявление о предстоящем собрании. Выведенное аккуратными печатными буквами, оно было подписано мистером Палмером, секретарем Общества дачников Кинниваби. Стоя в тени вокзального навеса, Кен прочитал объявление. Собрание должно состояться сегодня в восемь часов вечера. Оно созывается «ввиду повторяющихся случаев грабежей и хулиганства» и, надо надеяться, приведет «к решительным действиям, которые положат конец этим безобразиям».

Читая объявление, Кен вдруг услышал голоса, доносившиеся из квартиры начальника станции. Несмотря на всю их сдержанность, в голосах звучала горечь и злоба.

— …Сколько раз я тебя предупреждал!.. — говорил мистер Морли. — Ты знаешь, Джэнет, ссоры с тобой не доставляют мне никакого удовольствия, но ради твоего же блага я должен защитить тебя.

— От чего защитить? — спросила Джэнет. — Я просто не понимаю тебя. Мы с Джоном Онаманом дружим всю жизнь и всегда будем только друзьями, не больше. Почему же ты добиваешься, чтобы я с ним поссорилась?

— Потому что я хочу, чтобы ты вышла в люди, — отвечал отец. — Для того я здесь и служу, чтобы иметь возможность отправить тебя в город и дать тебе образование. Я хочу, чтобы ты росла среди порядочных людей, в культурной среде. Я предпочел бы, чтобы ты вообще сюда не возвращалась, но раз уж ты приезжаешь, я позабочусь о том, чтобы ты не тратила время на всякий сброд вроде этого индейца.

— Но послушай! — воскликнула Джэнет. — Ты очень предубежден против индейцев. Что бы я ни говорила о Джоне, ты даже не слушаешь. Знаешь, папа, мне очень жаль, но я все равно буду считать его своим другом, что бы ты ни говорил.

— Пусть так, — сказал отец, — пусть так. Но ошиваться здесь я ему не позволю. Запомни это раз и навсегда! Я…

Кен услышал, как хлопнула дверь, и вскоре увидел Джэнет. Понурив голову, она медленно брела к озеру. Смущенный и огорченный тем, что ему невольно довелось услышать, Кен подождал, пока она не скрылась из виду, а затем спустился к причалу.

После ужина Кен снова поплыл по глади озера к станции. В безоблачном небе красным раскаленным шаром висело солнце. Над холмами теперь уже четко различалась пелена дыма, скрывавшая верхушки деревьев. Терпкий запах щекотал ноздри, разъедал глаза.

Когда Кен подъехал к станции, у причала уже стояло много лодок, на вокзальном перроне толпились дачники. Всех занимали только две темы: дымная мгла и кражи.

Все это казалось Кену чем-то неправдоподобным. Странное, будто искусственное, солнце, зловещая дымная завеса и, в особенности, толпа людей, неловко переминающихся с ноги на ногу в ожидании собрания. Чуждая и непривычная атмосфера царила в Кинниваби.