Потом он вскочил и побежал к лужайке, чтобы показать свою находку родным. Все порадовались вместе с ним, за исключением, конечно, тетушки Мэрион. Но, в отличие от Кена, ни отец, ни мать не ощутили таинственной связи с владельцем трубки.

— Мы, конечно, должны сообщить о твоей находке в музей, — сказал отец уже на обратном пути. — Им понадобится подробное описание всех обстоятельств, и, возможно, они даже пошлют сюда своего сотрудника, чтобы обследовать место находки.

Был уже вечер, когда Уоррены вернулись на дачу. Кен пошел искупаться, пока мать с тетушкой Мэрион готовили ужин. Трубка лежала на почетном месте над камином в ожидании того часа, когда отец возьмет ее с собой в город и передаст в музей. Взгляд Кена то и дело возвращался к ней. Он был глубоко взволнован находкой и думал о том, как прошлое, настоящее и будущее связаны между собой таинственными нитями.

Вечером за ужином не было и речи о том, какое сегодня в доме празднуется событие. Соблюдая правила игры, Кен делал вид, будто не замечает, что к столу подали его любимые блюда. Затем, после короткой паузы, когда с ужином было в основном покончено, мать принесла из кухни огромный именинный пирог, на котором горели пятнадцать свечек. Отец, мать и тетушка Мэрион запели: «Поздравляем, поздравляем Кена с днем рождения!» — и мальчик радостно улыбнулся. Но, странным образом, в это мгновение он вдруг подумал: «А у Поля был когда-нибудь такой день рождения? Дарили ли ему что-нибудь ко дню рождения? Хотел бы я знать, получил ли Поль хоть раз в жизни какой-нибудь подарок?»

Сумерки постепенно сгущались, и отец Кена зажег две керосиновые лампы. Потом родители вручили Кену подарки. От отца — продолговатую коробку, содержимое которой было для мальчика полной загадкой.

Распаковав сверток, Кен обнаружил фотоаппарат с вариообъективом и лампой-вспышкой. Он никогда еще не фотографировал и очень обрадовался неожиданному подарку. Кен бегло просмотрел инструкцию, решив изучить ее более тщательно на досуге. Поблагодарив отца, он стал распаковывать другую коробку, покрупнее, которую ему вручила мать.

Тут он еще больше обрадовался, увидев, что во второй коробке — полный набор принадлежностей для проявления фотопленок и печатания снимков: бачки, проявитель, закрепитель, фотобумага и все прочее, вместе с подробными инструкциями. Преодолев искушение сразу же приступить к изучению обеих инструкций, Кен поблагодарил маму и принял от тетушки Мэрион еще один подарок. В последнем свертке было шесть фотопленок — три черно-белых и три цветных.

Кен был очень доволен подарками и легко нашел слова, чтобы высказать близким свою радость. Еще несколько минут все посидели вокруг стола, обсуждая события дня. Потом, когда женщины принялись мыть посуду, Кен разложил свои фотопринадлежности на столе и начал тщательно изучать их назначение.

Чуть позже его внимание отвлеклось, и глаза снова остановились на индейской трубке. Он опять стал думать о кучке кремня на берегу озера Клаудз, о поселке оджибуэев и, конечно же, о Поле. И тут он снова вспомнил, что индейцам грозит изгнание. Радость, которую принес праздник, вдруг развеялась, и на душе стало пусто. Тщетно Кен пытался избавиться от этого чувства и вновь заняться только что полученными подарками. Смутная грусть не покидала его.

— Что ж, пожалуй, я пойду спать, — сказал он, направляясь в свою комнату.

— А ты здоров ли, сынок? — спросил отец. — Ты, случайно, не перегрелся на солнце или что-нибудь в этом роде?

— Нет, нет, — успокоил его Кен. — Я совершенно здоров. Просто устал. Спасибо огромное за все, папа, и, пожалуйста, поблагодари еще раз за меня маму и тетушку Мэрион.

Он даже не стал зажигать в комнате лампу, а быстро разделся и в потемках юркнул под одеяло. Он не чувствовал настоящей усталости, и сон не шел к нему. Недвижно лежа в постели, он рассматривал на потолке отсвет лампы из гостиной: над перегородкой, отделявшей его комнату, была большая щель.

Спустя несколько минут в комнату вдруг вошел отец и присел на край кровати.

— Сынок, — тихо проговорил он, — может, ты мне все-таки скажешь, что тебя тревожит?

Кен долго не отводил глаз от пятна света на потолке. Он не был уверен, что сумеет выразить свою мысль словами.

— Хорошо, — сказал он. — Конечно. Понимаешь, я все время думаю об индейцах. Это так несправедливо, что им придется уйти отсюда. И похоже, никому до них и дела нет. И от этого мне не по себе.

Отец ответил не сразу.

— Ты подружился с этим парнем, не так ли?

— Поль мне очень нравится. Конечно, я еще мало знаю его, но в нем есть что-то очень привлекательное. Но дело, конечно, не только в этом. Мне за всех оджибуэев очень обидно.

Отец поднес руку к голове и задумчиво потер лоб.

— Да, — сказал он, немного помолчав, — вижу, для тебя это гораздо важней, чем я думал. И я должен признать, что ты совершенно прав. Куда как просто сказать: «Мне очень жаль, но меня это не касается!»

— Но кого-то же это должно касаться! — вспыхнул Кен.

— Верно, — сказал отец, — ты прав. Я и не спорю с тобой. Человек — не остров; все люди между собой связаны — во всяком случае, так должно быть.

Несколько секунд оба молчали.

— Я подумаю, — сказал затем отец. — Я плохо разбираюсь в таких вещах. Но дай мне поразмыслить об этом до завтра, и, может, мы что-нибудь сообразим — по крайней мере, с чего начать.

На другое утро Кен проснулся рано. Он сбегал на озеро искупаться, а потом сам приготовил себе завтрак — остальные члены семьи еще спали. Кен радовался, что проведет весь день с Полем, и все же немного робел. Поль во многом был непохож на него, и, хотя основа для крепкой дружбы была заложена, Кен понимал, что от каждого из них потребуется много терпения и чуткости, чтобы они по-настоящему сблизились.

После завтрака, уложив в лодку рыболовные принадлежности, купальник и пару бутылок лимонаду, Кен направил ее к противоположному берегу. Стояло восхитительное утро. На небе не было ни единого облачка, и под мягким ветерком рябь искрилась в ярких лучах солнца.

«Будет жара, но духоты не будет», — подумал Кен.

Он легко работал веслом, радуясь утру и наслаждаясь тем, как быстро скользит по воде лодка. На одной из дач неподалеку от станции залаяла собака. В недвижном воздухе звонко отдавались крики детей, перед завтраком весело барахтавшихся в воде.

Но вот и берег. Нос лодки увяз в иле, и Кен шагнул вперед, держась руками за борта, чтобы сохранить равновесие. Привязав веревку к ветке поваленного тополя, он на всякий случай подтянул лодку немного выше и пошел в индейский поселок. Вырубка была неправильной формы и насчитывала метров сто в ширину и несколько больше — в длину. Дым от костров медленно поднимался кверху. Повсюду сновали люди, но никто не замечал Кена. И только сторожевые собаки подняли громкий лай.

Собаки смотрели подозрительно и настороженно, точно лисы или волки.

«Они ведут себя так, словно кругом одни враги», — подумал Кен. Из-за косматой шерсти и лихо торчащих ушей они поначалу могли даже показаться игривыми, но свирепый взгляд и тяжелый мощный загривок говорили о том, что эти собаки умели нападать и убивать.

Кен не знал, что ему делать. Оглядывая поселок, он видел людей всех возрастов. Неподалеку старая женщина разводила огонь. Чуть левее стояли два парня, покуривая и мирно беседуя. Около хижин играли детишки — со смехом и криками они гонялись друг за другом. Никто из них даже не взглянул на Кена, хотя, конечно, все давно успели его заметить.

Кен уже стал склоняться к тому, чтобы сесть в свою лодку и отправиться домой. У него было такое ощущение, будто между ним и жителями поселка стояла прочная, хоть и невидимая, стена. Он не знал, что это — враждебность, недоверие или равнодушие? Но стена была такой крепкой, что казалась физически осязаемой.

«Может, правда лучше повернуть назад и уехать домой? — подумал Кен, но тут же отверг эту мысль. — Нет, — сказал он себе. — Поль меня пригласил, и удирать я не стану».