- Марьяна, - зазвенел возмущенный голос сестры в трубке. На моё приветствие она не обратила ровным счетом никакого внимания. – Марьяна, меня уволили!

- Уволили? – повторила я следом за ней, переглянулась с Шурой.

- Да! Я сегодня пришла на работу, а мне документы на руки выдали! Как это понимать?

Вопрос Лили был поставлен весьма конкретно. А интонация требовала от меня немедленного объяснения. А объяснений у меня не было.

Я вздохнула.

- Я тебе говорила, - промямлила я, понимая, что совершенно не хочу со всем этим разбираться. Но также понимала, что придется, именно мне придется. – Говорила, что на работу нужно ходить по графику, а не когда тебе заблагорассудится.

- А я что, не работала? – тут же затараторила в трубку Лиля. Голос её становился всё звонче. – Я единственный раз… ну да, не пришла, потому что мама приехала! Мама! Ни у кого нет матери, кроме меня? Всего два дня, я же заявление написала на отгул! А сегодня прихожу, а мне документы на руки!

Я поморщилась. Попросила:

- Не кричи, пожалуйста. – И пообещала: - Я всё узнаю и тебе перезвоню.

- Нет, - выдала Лиля в гневе, - пусть они мне перезвонят! Перезвонят и извинятся!

В исполнении этого её желания я сильно сомневалась, но спорить не стала. Мне легче было закончить этот разговор.

- Уволили её, - услышала я ворчание Шуры рядом. – Работать нужно! Кричит ещё.

Комментировать я не стала, вместо этого, после недолгого колебания, набрала номер Марата. Интуиция подсказывала, что без его участия тут не обошлось.

Так и оказалось. После моего осторожного уточнения, Давыдов легко и четко ответил:

- Да, я распорядился, чтобы её уволили.

Я устало прикрыла глаза, а в трубку протянула жалобное:

- Зачем?

- Затем, что твоих родственников в компании не будет. Я, по-моему, довольно четко это обозначил, и даже не вчера. Не будет она здесь работать, Маша. Не будет.

- А мне теперь что делать? Снова искать ей работу?

- Тебе предлагаю успокоить свою сестринскую совесть, и дать взрослой девочке устроить свою жизнь самой. Так, как у неё получится.

- Мама будет просить за неё, - посетовала я.

- Ни минуты в этом не сомневаюсь. И за дочку попросит, и за себя попросит. За ней не застоится.

- Ты говоришь, как Пал Палыч, - обиделась я.

- И мы с ним оба правы.

- А что мне сказать Лиле теперь?

- Что ты не сможешь ей помочь, - подсказал Давыдов. – И, поверь, чем дальше она будет от тебя, тем лучше.

Конечно, ему легко говорить. Ему не нужно выслушивать от сестры и от матери, что я их не люблю, не ценю, что мне всё равно на их благополучие, и, судя по всему, они мне только мешают.

- Ты даже встретиться с нами не хочешь, - печально заметила мама, и я, сама не знаю как, согласилась пообедать с ней и с сестрой сегодня. Чтобы подумать, как решить проблему с Лилиным трудоустройством.

- А ты не хочешь устроиться на работу? – задала я матери вопрос, когда мы сидели за столиком в ресторане и ждали, когда нам принесут заказ. До этого минут десять я выслушивала жалобы родственниц на несправедливость и черствость работодателей, Марата Давыдова в частности.

- Это ведь по его указке меня уволили, - печалилась, едва ли не плакала, Лиля. – А мне нравилось там работать. Хорошая работа, хорошая зарплата.

- Работать нравилось, а ходить на работу не нравилось, - не удержалась я от замечания.

- Не говори так. Твоя сестра осталась дома на пару дней, чтобы меня поддержать. Всё-таки это непросто в моем возрасте решиться на переезд, изменить всю жизнь.

Я на мать смотрела, улыбалась, кивала. Потом повторила:

- Тебе тоже надо устраиваться в Москве.

- Что ты хочешь сказать? – удивилась Лиля. – Чтобы мама шла работать? В её возрасте?

- Маме всего пятьдесят, Лиля.

- Вот именно! И, по-моему, она заслужила, чтобы ей помогали дети. Ты и я. А не гнуть спину до пенсионного возраста. Разве я не права?

Я наблюдала, как мама протянула руку и накрыла ладонью руку младшей дочери. Попросила ту:

- Лиля, успокойся. Всё устроится. Дороги назад у нас всё равно нет. – Выдала бодрую улыбку. – Будем покорять Москву.

Они держались за руки, смотрели друг на друга с пониманием и поддержкой, а я чувствовала себя лишней. А ещё предательницей. Что могу, но не хочу помочь и поддержать.

- Мы что-нибудь решим, - проговорила я неуверенно, не зная, куда деть глаза.

- Ты ведь не хочешь ничего решать, правда?

Лиля вышла вместе со мной из ресторана, я собралась уезжать, а мама с сестрой, по всей видимости, вознамерились продолжить ужин. Я не слишком этому была рада, хотя бы потому, что посетители начали с любопытством поглядывать в нашу сторону. Метрдотель, судя по всему, новенький, в лицо я его не помнила, без конца подгонял к нашему столику официанта, в надежде поразить меня сервисом и обслуживанием, и ещё этим привлекал лишнее внимание.

В конце концов, я решила уехать, а вот мама с сестрой воспротивились. Заведение их впечатлило, а я зареклась встречаться с ними в дальнейшем в любимых мною ресторанах. Много знакомых, чрезмерное любопытство, всё на виду. И мне весь вечер казалось, что с нас глаз не сводят, точнее, с меня. Вроде бы кому какое дело, с кем я ужинаю, правда? Но дело было.

Да и разговаривать мне с мамой и сестрой особо было не о чем, сплошные просьбы, претензии и ожидания. От меня требовалось побеспокоиться, устроить комфортную жизнь, достать кошелек и эту самую комфортную жизнь оплатить.

Лиля достала откуда-то сигареты и закурила. Я на сестру смотрела. До этого она при мне не курила, как говорил Пал Палыч, всеми силами строила из себя девочку-подростка. Немного блаженную, а порой придурковатую. Я всегда с укором смотрела на начальника охраны после таких его умозаключений, но при этом понимала, что и возразить мне ему особо нечего.

Сестра снова на меня посмотрела и заявила:

- Ты не хочешь ничего решать.

Я тоже решила быть искренней и сказала:

- Я не считаю, что я должна.

Лиля удивленно взмахнула нарощенными, густыми ресницами.

- Не должна? – повторила она за мной. – Матери не должна? После того, как с ней поступили?

Я старательно подавила в себе раздражённый вздох.

- Я никак с ней не поступала, - сказала я сестре. – Я так же, как и ты, была ребенком. И меня никто ни о чем не спрашивал, и со мной не советовался.

- Но твой отец, - начала сестра в возмущении, а я её невежливо перебила:

- У тебя тоже есть отец. Почему ты к нему не предъявляешь претензий? Почему он не сделал маму счастливой, и не дал ей того, что она, как ты считаешь, заслуживает? Или мой отец обязан только по факту того, что умел деньги зарабатывать? Это несколько надуманно, ты не считаешь?

Лиля меня выслушала, смотрела на меня с напряжением, а когда я высказалась, некрасиво усмехнулась.

- Вот как ты заговорила. Решила от нас с мамой избавиться.

- Не говори глупостей, - укорила я её. – Я никогда не отказывалась помочь. Но не надо, Лиля, эту помощь ставить мне в обязанность. – Я сама понимала, что мой тон начинает звучать жестче, чем бы мне самой хотелось. Со мной порой такое происходило, в моменты, когда на меня начинали давить, во мне включалось сопротивление, будто само по себе. Это была отцовская черта. Вот и сейчас я разговаривала с сестрой, а сама внутренне начинала злиться и напрягаться. И скрыть это у меня не получалось.

- А разве ты не обязана? – удивилась Лиля. Выкинула недокуренную сигарету, а на меня глянула зло. – Не обязана матери?

- Может, матери и обязана, - ответила я ей. Коротко добавила: - Чем-то. Но не тебе, если уж на то пошло. У тебя есть и отец, и мать. Они дали тебе то, что смогли. Чего ты требуешь от меня?

- Ты просто, - вырвалось у неё гневное, - избалованная, мстительная и завистливая!

- И чему же я завидую, по-твоему? – решила полюбопытствовать я.

- Тому, что у других кто-то есть! Семья, друзья. А у тебя никого! Тебя любят только за деньги! Всю твою жизнь тебя любят только за папины деньги! Что ещё у тебя в жизни есть?