Мы вышли из здания гостиницы, спустились по широким ступеням крыльца, а Марат всё ещё держал меня за локоть. И кожа под его пальцами попросту горела.

- Отпусти меня, - попросила я.

Он глянул удивлённо, а потом поспешно убрал руку. Слишком поспешно. Я это для себя отметила, и мне стало немного неприятно от этого. Снова, снова начинается эта шаткая неопределенность в моей душе. Прошу оставить меня в покое, не трогать, не касаться, а когда он делает то, о чем я его прошу, меня обижает его беспрекословное послушание. Словно он и, правда, не хочет меня касаться.

Нас ожидало две машины с охраной. Две. Машины. И шесть охранников. Я даже приостановилась, созерцая эту маленькую армию. Во главе неё стоял Пал Палыч, едва ли не по стойке смирно. Прохожие на улице, оборачивались и глазели на нас.

- Зачем всё это? – поинтересовалась я.

- Потому что так положено, - сообщил мне Марат. – А не водитель и Пал Палыч, который тебе ни в чем отказать не может.

- Почему не может? – обиделась я за любимого начальника отцовской охраны. – Может.

- То-то я смотрю, что ты оказалась черте где и черте с кем. Вместо того, чтобы быть дома, под присмотром.

Я повернулась и глянула на Марата со всей серьёзностью.

- Я не заключённая. И делаю, что хочу. Ты мне тоже не указ.

Я ещё не понимала, что происходит, и почему он здесь, но то, что Марат Давыдов мне не указ – никак не обсуждалось. Он мне не хозяин, а я не его собственность. И он, кстати, тоже прекрасно об этом знал. Потому что промолчал в ответ на мои резкие слова, только губы недовольно поджал. У Марата даже вырвался недовольный вздох, после чего он указал рукой на ещё одну машину, довольно подержанный с виду внедорожник.

- Садись в машину.

Я посмотрела на Пал Палыча, будто спрашивая совета. Тот мой взгляд встретил, и едва заметно кивнул. Я поняла, что лучше согласиться. Направилась к странному автомобилю. Он оказался довольно высоким, и когда Марат открыл для меня переднюю дверь, мне пришлось подняться на подножку, чтобы сесть в салон. Марат хотел мне помочь, поддержать, подсадить, но я решительно отодвинула свой локоть, села сама.

- Пристегнись, - только попросил он.

Я пристегнулась. Окинула взглядом такой же потрепанный салон, будто пропыленный какой-то, а краем глаза наблюдала за тем, как Марат обходит автомобиль, чтобы сесть на водительское место.

Когда мы отъезжали от гостиницы, в зеркало заднего вида я увидела сестру, и всё-таки обернулась. Посмотрела на неё. Лиля явно была зла, расстроена и разочарована, стояла на широком крыльце, со своей сумкой с вещами, и смотрела нам вслед. На душе стало неприятно, меня кольнуло чувство вины и неловкости. Может быть, нужно было взять Лилю с собой. В конце концов, мне бы это ничего не стоило.

- Ты хотела взять её с собой? – спросил Марат.

Я, наконец, развернулась на сидении, стала смотреть вперед, на дорогу. А Давыдову честно ответила:

- Не знаю. Она хотела поехать.

Он хмыкнул, я услышала.

- Конечно, хотела, никто в этом не сомневается.

- Ты её совсем не знаешь, - сказала я ему.

- Не знаю, - кивнул он. – И маму твою не знаю. И всё же считаю, что их интересы больше корыстные, чем… родственные и душевные.

Я вздохнула, переложила свою сумку на заднее сидение, после чего откинулась на пассажирском кресле. А Марату сказала:

- Если я когда-нибудь встречу человека, который проявит ко мне душевность, не вспомнив о моих деньгах, я тебе непременно об этом сообщу. Сможем отметить этот день в календаре красным.

Марат глянул на меня, изучающе. И снова спросил:

- Маш, как ты?

Никто и никогда кроме него, не называл меня Машей. Никогда. И никто. И от этого стало ещё больнее и печальнее. Я отвернулась к окну, надеясь скрыть предательские слёзы.

Сказала:

- Папа умер.

Марат кивнул. Помолчал, вроде как не знал, что мне сказать.

- Твой отец был уникальным человеком. Очень умным, очень правильным. И очень душевным.

Что он прицепился к этому слову? Душевность, душевность!..

- Я думала, что вы с ним в ссоре, - осторожно заметила я.

- Это было давно, - ответил он. – И не имеет уже никакого значения.

Вот как. Не имеет значения. То, что отец не позволил нам пожениться, что заставил Марата уехать из Москвы на долгие пять лет, не имеет значения. Я до боли в глазах вглядывалась в то, что видела за окном. Пригород Ржева, со старыми домами и промышленными территориями.

- Как ты отнеслась к тому… что мать жива?

- А как я могла отнестись? – усмехнулась я. – Вся моя жизнь – сплошная ложь. Вот и всё.

- Не придумывай, - отозвался Марат. – Твой отец поступил так, как считал лучшим для тебя.

- Я знаю. Он всегда так поступал.

Между нами повисло неловкое молчание. Я уже успела пожалеть о том, что согласилась ехать с Маратом в одной машине. Нужно было ехать с Пал Палычем. У меня хотя бы было бы достаточно времени, чтобы обдумать его появление.

Я голову повернула, принялась Давыдова разглядывать. Всё-таки время наложило на него свой отпечаток. Я помню Марата моложавым, очень претенциозным, Давыдов всегда казался мне собранным, рассудительным, а ещё очень любящим свой комфорт и тщательно следящим за своим внешним видом. Моя память подсовывала мне воспоминания о его гладко выбритых щеках, аромате дорогого одеколона, напоминала о его любви к идеально выглаженным рубашкам и дорогим костюмам. Галстуки Марат не слишком любил, а вот костюмы очень уважал. Когда мы познакомились, он работал в престижной московской компании, и другой жизни, как столичной и офисной, для себя, кажется, не представлял. А сейчас… сейчас рядом со мной сидел повзрослевший, возмужавший Марат, с небрежной щетиной на щеках, с задумчивыми морщинками на лбу. Ворот темной футболки охватывал его шею, волосы чуть взъерошены, хотя, они куда короче той стрижки, которую он когда-то носил. И, вообще, Марат какой-то непривычный и незнакомый, пример небрежности по отношению к своему внешнему виду. Даже эта машина, на которой мы сейчас ехали, она была совсем не по характеру, не по привычкам тому Марату Давыдову, которого я когда-то знала.

- Что ты здесь делаешь? – спросила я его. Вопрос сам собой слетел с моего языка.

Он тоже голову повернул, глянул на меня. И ответил совершенно серьёзно:

- Я приехал позаботиться о тебе.

- Почему?

- Твой отец просил меня об этом, - сказал он и отвернулся.

Шура встречала нас с восторженной, проникновенной улыбкой. Вышла на крыльцо дома, услышав шум открывающихся ворот и подъезжающих машин. Я сама вышла из машины Давыдова, не стала дожидаться его помощи. К тому же, когда я открыла дверь, ко мне уже подоспел охранник и подал руку. Я спрыгнула с высокой подножки, порадовавшись, что удалось избежать помощи Марата.

Поездка, морально, выдалась очень трудной. По крайней мере, для меня точно. Я все ещё пыталась осмыслить сам факт появления Марата, меня мучило множество вопросов, я не знала, как на него посмотреть и что ему сказать. Мне казалось, что любое моё слово может показаться лишним и глупым. Я ведь не знаю ситуацию изнутри, не знаю его намерений, поэтому могу себе нафантазировать, что угодно.

Я и фантазировала, пока мы молчали в машине. Надумала себе много всего, но отсоветовала себе озвучивать свои мысли вслух. Чтобы, опять же, не попасть впросак со своими глупыми мыслями.

- Я так рада, что вы приехали. – Шура направилась ко мне, раскинула руки, и я позволила себя обнять. Хотя, кинула на экономку обвиняющий взгляд. И шепнула той:

- Могла бы и предупредить.

Шура вздохнула, совсем рядом находился Марат, и она не осмелилась при нём мне что-то отвечать. Вместо этого засуетилась:

- Пойдемте в дом. Я уже к обеду всё накрыла. – Я заметила, что её взгляд обратился к Давыдову, Шура в неловкости помедлила, затем аккуратно проговорила: - Марат Назимович, вы пообедаете?

Я стояла к Давыдову боком, он не мог видеть моё лицо, поэтому позволила себе закатить глаза. Меня душило раздражение. Оно было одуряющим, удушающим, у меня едва получалось с ним справиться.