- Я пойду к себе, - сообщила я. Шагнула в сторону двери, но голос Пал Палыча меня остановил.

- Марьяна, тебе надо покричать. Хочешь, на меня покричи, - предложил он.

Я глянула на начальника охраны. С сожалением.

- Мне убить хочется. Но страшно подумать о том, чтобы убить собственную мать.

Бутылка вина, которую я откупорила этим вечером, пряталась на подоконнике, за занавеской. От Шуры была припрятана. Сейчас мне было не до Шуры, я щедро плеснула в бокал, что стоял рядом, сделала несколько больших глотков. Вообще не полегчало. Вот вообще. И прав был Пал Палыч, хотелось кричать от возмущения и бессилия.

Странно, но мама ответила на мой звонок сразу. Я думала, что она не осмелится. Но она ответила, и голос её звучал проникновенно и заботливо.

- Я слушаю тебя, Марьяночка.

Прямой эфир, в котором она так славно поучаствовала, по всей видимости, закончился только несколько минут назад, и мне, куда благоразумнее было бы, не звонить ей, не общаться, хотя бы следующие пару часов, но я не смогла бы столько выдержать.

- Ты что наделала? – спросила я её, не обратив внимания на её ровный тон. – Ты что наделала?! – выкрикнула я в трубку.

- Не кричи, пожалуйста, - проговорила мама совершенно ровно. – Ты слишком бурно реагируешь.

- Бурно реагирую? – выдохнула я. – А как мне реагировать? Ты вышла и опозорила на всю страну отца, меня!..

- Я не позорила, - возразила она. – Я рассказала правду. Сказала, что я жива, что меня не хоронили двадцать пять лет назад, как того хотел твой отец.

Я зло рассмеялась.

- Да кому какое дело, жива ты или нет? – Я снова отхлебнула вина. – Ты пытаешься заработать на имени отца?

- Я сказала правду, - проговорила мама, и голос её заледенел. – И не надо на меня кричать.

- Это твоя правда, - отчеканила я. – А мне рассказывали другую правду. Ты хотела справедливости? Так появилась бы в то время, пока отец был жив. И рассказала бы свою правду, а он рассказал бы свою. Или так не надо? Так опасно? Побоялась?

- Я не понимаю, за что ты так со мной, - пожаловалась мама. – Неужели после всего, что я прошла, я не заслуживаю хоть немного сострадания?

- То есть, для сострадания ты выбрала всю страну? Чтобы высказаться, ты выбрала студию скандального шоу? Это ты так страдаешь?

- Не смей так со мной разговаривать! – потребовала она. – Ты сама виновата! Ты просто выбросила меня и сестру из своей жизни! Из-за какого-то мужика!

- Когда-то ты, из-за какого-то мужика, выбросила меня из своей жизни, - сказала я то, что думала, не скажу никогда. – Наверное, я похожа на тебя.

Повисла тишина, во время которой я подумала о том, что с этого момента, мы с мамой стали врагами. Наверное. Или, по крайней мере, конфликтными сторонами.

- Это твой отец всё сделал, - услышала я спустя минуту. – Он меня выбросил, как вещь, не пожалел!..

- Я не хочу это слышать, - пожаловалась я. И уверенно добавила: - И знать ничего не хочу. Всё, что я могу сказать, это то, что в моей жизни был только отец. Всегда, абсолютно в любой ситуации. А тебя не было. И я… - Я сделала вдох. – Я дочь своего отца. Я – Марьяна Дегтярева. И я стеной встану за его репутацию. Мама.

Это слово я проговорила как бы отдельно, и с особой интонацией. И почему-то подумала, что произношу его в последний раз в своей жизни. В ухо мне понеслись гудки, я опустила руку, в которой продолжала сжимать телефон. Допила вино в бокале. И разжала пальцы, когда пустой бокал из моей руки решили забрать.

- Хватит пить, - негромко попросил Давыдов.

Я даже не слышала, как он вошёл в мою комнату и когда, но, судя по всему, стал свидетелем какой-то части моего телефонного разговора с матерью.

Я на Марата посмотрела, из глаз потекли злые слезы.

- Зачем она это сделала? – задала я вопрос, на который и без того знала ответ.

- Потому что она на это способна, - ответил он.

Одним скандальным шоу не закончилось. Я подозревала, знала, что так будет, но всё равно надеялась на лучшее. Но, понятное дело, журналисты вцепились в сенсацию, касающуюся имени много лет безупречного Александра Дегтярева, как голодная собака в мясную кость. До меня добраться было трудно, практически невозможно, а вот мама с Лилей даже не старались прятаться и укрыться от неудобных вопросов. Потому что для них, судя по всему, неудобных вопросов не существовало. Для них обеих наступил звездный час. Даже когда всплыла информация о мамином нынешнем муже, которого она оставила в Ржеве одного, ради того, чтобы устроиться в Москве, она и то не смутилась. И как-то умудрилась вывернуть ситуацию так, что бросила свою налаженную жизнь только ради того, чтобы быть ближе ко мне. К когда-то отнятой у неё дочери.

Она годами ждала, надеялась встретиться со мной, а я оказалась такой же черствой и суровой, как и мой отец. Не пожелала знать бедную, настрадавшуюся мать. За следующую неделю я устала выслушивать подобные рассуждения и из её уст, и из уст моей сестры, и разных журналистов, и в какой-то момент просто перестала включать телевизор. Правда, это мало помогало, слухи до меня все равно доходили, так или иначе.

- Это когда-нибудь прекратится? – задавала я вопрос в пространство. Но кто-то рядом мне отвечал:

- Когда всем наскучит, и им перестанут платить.

Когда заговорили уже не о маминой несчастной судьбе, а моей личной жизни, я не выдержала. Всплыло имя Дмитрия Алексеевича, обсудили мои отношения с Давыдовым, какой-то псевдо-психолог в студии непонятной мне передачи с умным и очень серьёзным видом рассуждал о том, что у меня, из-за взросления под тотальным контролем отца-тирана, любившим меня странной, болезненной любовью, могли нарушиться границы дозволенного.

- Молодые женщины, оказавшиеся один на один с большими деньгами и чувствующие вседозволенность, в редких случаях будут задумываться о морали внутри семейных отношений. Вряд ли Марьяну Александровну сильно волнуют такие формальности, как штамп в паспорте её возлюбленных.

Я думала, что у меня случится полноценная истерика после услышанного. Но я лишь просидела в одиночестве в своей комнате несколько часов. И даже не плакала. Я сидела и размышляла о том, что за ерунда в моей жизни происходит. Я слышала осторожные шаги за дверью, знала, что Шура обеспокоена моим молчанием и мрачным выражением лица, которое не сходило с него последнюю неделю. И стоило мне где-то уединиться, она без конца подходила к двери и прислушивалась. Меня не трогала, но я представляла её, стоящей под дверью, приложившейся ухом, и меня это опять же раздражало.

В какой-то момент я не выдержала и позвонила Димке. Думала, что мы никогда с ним больше общаться не будем. Отношения наши, как и последний разговор, закончились не слишком хорошо, из компании Абакумов уволился, а я даже не поинтересовалась, на кого он нас променял. Честно, мне было не интересно. Я вздохнула с облегчением, когда поняла, что больше не нужно будет с ним общаться, смотреть друг другу в глаза и придумывать, что сказать. Но тут меня буквально потянуло с ним поговорить.

Когда Дмитрий Алексеевич ответил на звонок, и я услышала его голос, тут же поняла, что он моему звонку не рад. И совершенно точно знает, по какому поводу я звоню.

- Здравствуй, Марьяна, - сказал он, а я вздохнула. Потом сказала в ответ:

- Здравствуй.

И мы вместе замолчали. Я уже успела покаяться, что набрала его номер.

- Как у тебя дела? – спросил он.

- Не очень хорошо, - призналась я. И добавила: - Сам знаешь.

- Знаю.

- Дима, тебе звонили? – заставила я себя задать главный вопрос. – Что-то предлагали?

- Конечно, звонили. Как без этого?

- А ты? – осторожно переспросила я.

- Марьяна, неужели ты думаешь, что я стану участвовать в этой вакханалии?

Мне, правда, стало легче дышать.

- Спасибо, - со всей искренностью сказала я.

А Абакумов спросил:

- Неужели ты не можешь приструнить двух этих куриц? Марьяна, сделай что-нибудь!