— А не съездить ли мне на хутор? — высказала догадку неугомонная в таких случаях Нина. — У сестры что-нибудь да отыщется для нас.

— К нэпманам за подачкой? — удивился Церен. Эта фраза отрезвила Нину.

— Ты прав, муженек. Перебьемся, видно, на своем пайке… Зина, конечно, даст, но вслед посмотрит так, что кусок в горле застрянет.

— Разрешит ли еще Вадим Петрович свадьбу? — засомневался Церен.

— Как это не разрешит? — удивилась Нина. — Кто у кого должен просить разрешения? Мы ведь еще и согласия не дали на его предложение… Взгляни на сестренку, что с нею делается!

Нюдля сидела вконец растерянная, поглядывая то на брата, то на его жену: вместо радости принесла в их дом беспокойство. Глядишь, еще и рассорятся из-за нее с Вадимом…

Закончилось все хорошей вечеринкой. Приехали сокурсники Нюдли по институту. Кермен помогла Нине приготовить незатейливую, но вкусную еду. Подвыпивший Шорва принял на себя роль тамады.

На второй день после свадьбы Нюдля уже включилась в бригаду приехавших из Ставрополья медиков: делали прививки против оспы. Это бедствие навалилось на хотоны невесть откуда и было пострашнее голода…

За что бы ни бралась теперь Нюдля, в душе ее вместе с ощущением очень важной перемены в жизни нередко возникала тревога: «Счастлив ли со мною Вадим? Такая ли, как я, нужна ему спутница жизни?» И если замечала в его глазах веселые огоньки, когда встречались после напряженного для обоих дня, в душу ее накатывалась волна нежности, и Нюдля готова была обнять всех близких, делиться со всеми своим счастьем… И сегодня: первая мысль была о нем, ее муже, ее Вадиме, едва проснулась. Даже грохот сковороды, выскользнувшей из рук стареющей Евдокии Свиридовны, казался ей частью симфонии семейной жизни, а не раздражающим дребезгом оброненной посуды.

— Дочка, ты уже встала? Завтрак готов. Вадим Петрович приходил, но не решился будить тебя… Говорит, Нюдля допоздна работала на медпункте, пусть отлежится… Вот какого муженька тебе бог послал!

— Спасибо вам, тетя Дуня, за завтрак… Но нужно было накормить Вадима… Петровича.

— За стол без тебя не садится! — вытирая тарелку, с загадочным выражением лица сообщила Евдокия Свиридовна.

Нюдля тут же сунула ноги в шлепанцы, принялась взбивать подушки, застилать кровать. Она вдруг почувствовала себя виноватой — муж пришел на завтрак, а она еще в постели. «Какой же он… — думала счастливо. — Годами не молод, а в душе — ребенок!»

— Завтра я буду сама кормить Вадима Петровича, — весело объявила Нюдля. — И завтра, и всегда!

Эти слова обидели Евдокию Свиридовну:

— Выходит, что я не угодила?

— Я не то хотела сказать!.. Извините!

Дверь с шумом распахнулась. Раскрасневшийся от быстрой ходьбы Вадим рывком шагнул через порог, протянул руки к Нюдле. Она уже умылась и расчесывалась перед зеркалом. И замерла, услышав его частое дыхание, покраснела. Ей так хотелось обнять мужа, но она стыдилась Евдокии Свиридовны, не успевшей оставить их вдвоем.

— Хочет меня работы лишить, — шутливо пожаловалась та и, сделав вид, что обиделась, скрылась на кухне, но скоро вернулась со стопочкой чистых тарелок.

Вадим Петрович, Нюдля и Евдокия Свиридовна втроем сели за стол, покрытый льняной отглаженной скатертью.

Завтрак был не из сытных, но никто не остался в обиде: съели по тонкой скибочке ржаного хлеба с домашним вареньем, по тарелке пшенного супа — в нем больше плавало кусочков пряно пахнущего поджаренного лука, чем блесток жира. Евдокия Свиридовна пошутила, как извинилась за чересчур уж негустое варево: «Крупина за крупиною гоняются с дубиною!» Восприняв со свойственной ему веселостью уместную погудку, Вадим Петрович не преминул похвалить старание старшей в застолье:

— Очень даже вкусно!.. Нельзя ли прибавки?

Но разве у такой хозяйки, как тетя Дуня, не найдется для мужчины еще полковшика пахучего супа? Нюдля похвалилась:

— Завтра начну у Евдокии Свиридовны брать уроки стряпания… Сама все приготовлю.

— Ох, дети вы, дети! — вздохнула пожилая женщина, думая о чем-то своем, и принялась собирать посуду.

Вадим и за едой был озабоченным:

— Сегодня опять рано не ждите меня со Свиридовной!.. Поеду по хотонам, где особенно разгулялась оспа… Медиков наперечет. Кермен подключила свой женсовет.

— Эта женщина просто чудеса творит! — с восхищением произнесла Нюдля по адресу жены Шорвы. — Малышей двое, муж вечно в разъездах, сама учится и учит других в ликбезе… И женсовет, и оспа — до всего ей дело!

Вадим предупредил:

— Не вздумай пожалеть ее — обидится… Мы уж как-нибудь зачтем ее старание после, а сейчас оспа не щадит ни старого, ни малого. Ни от чьей помощи не откажемся.

Нюдля видела по утомленным глазам мужа: для него нет другой заботы, кроме эпидемии в хотонах, и без того обескровленных голодом. Вадим относился к этой повальной беде не только как партийный секретарь. Люди помнили: он — «доктор»… Нередко на обычный вопрос товарища Семиколенова: «Как живете?» — люди принимались толковать о своих немощах… Вадим с пониманием выслушивал «пациентов» прямо в степи, считая вполне логичным: если человек занемог, то страдает и дело его…

В последние дни с прививками стало сложнее, люди прятались от врачей. Как выяснилось, страх на степняков нагнали монахи. Богла-багша и оставшиеся в монастыре гелюнги разбрелись по степи, стращая божьей карой тех, кто обнажит свое тело для прикосновения злосчастных иголок… По улусам ползли слухи, что в стальных иголках русских докторов та же оспа, что и в крови людей, уже меченных страшной болезнью…

Однажды Нюдля и Кермен вошли в кибитку, откуда только что слышались детские голоса, но никого там не увидели. Заглянули в сарай, обошли подворье. Никого! Вдруг кто-то чихнул… В той же «пустующей» кибитке они обнаружили под кроватью троих детей и трясущуюся от страха старуху. Если бы не уговоры Кермен, Нюдле не удалось бы сделать прививки малышам — бабка с проклятиями гнала женщин, пришедших спасти от неминуемого лиха ее и ребят. Мать их к той поре уже свезли на кладбище…

Молодоженам было о чем поговорить в оставшиеся после обеда минуты. Нюдля с радостью замечала, как внимателен к ее несмелым подсказкам муж, как тепло лучатся его всегда задумчивые глаза, когда он смотрит на нее.

«Поцелует на прощанье или нет?» — загадала она, когда Вадим поднялся, чтобы идти. Муж оделся, но перед тем как надеть фуражку, обернулся и бережно привлек Нюдлю, шепнув:

— Ты — моя нежность…

Раздался телефонный звонок.

— Церен! Сотню Шорвы! — только и успел сказать Вадим, внезапно побледнев, и кинулся через двор в исполком улусного Совета.

Через несколько минут Нюдля пошла разыскивать Кермен.

В кабинете председателя исполкома Вадим застал парня лет двадцати, в пропитанной потом и пылью рубашке, простоволосого, обутого в стоптанные буршмаки. Парень еле стоял на ногах, его качало от долгой верховой езды на мосластой неоседланной лошади. Прикрыв за вошедшим Вадимом дверь поплотнее, Церен кивнул на парня:

— Только что из Кукан-хотона, гонец… Цабиров обосновался там, но дело тут не только в Цабирове.

Вадим, повидавший всякого на веку, чуть не вскрикнул от неожиданности, когда услышал от гонца, что в сборище том видели одного из служащих исполкома.

Обрадованный своей удачей, Бамбыш готов был тут же возвратиться в родной хотон, чтобы расквитаться с бандитами. Он жестикулировал длинными, жилистыми руками, наседал на Церена, требуя немедленно выступить на Кукан:

— Дайте мне десять бойцов, и я спасу того славного старика! — не унимался комсомолец, когда закончил свой рассказ о готовящемся нападении на обоз.

— Нет, Бамбыш!.. Все это не так просто! — ответил Церен. — За очень важные вести из стана Цабирова люди еще тебе скажут, и не раз, великое спасибо! А сейчас — отдыхай! Мне нужно кое с кем связаться! Объявляю тревогу!

Бамбыш нехотя ушел из улускома, взял с председателя обещание, что тот разрешит ему вместе с чоновцами выехать на охрану обоза.