Выбегают с мячом в степь, разбиваются на две группы. Один из вожаков, когда все встанут по своим местам, сильно бросает мяч и подает сигнал к началу. И тут первый, кому достался мяч, должен действовать изворотливо и осмотрительно, чтобы пронести цаган-модн в стан своих. А соперники стремятся во что бы то ни стало отобрать мяч. Невелик тот мяч, а крику и хохоту вокруг него, веселой возни, озорства хватает на всех, — и для того, кто бегает, и кто наблюдает за игрой. Здесь молодежь не только испытывает силенки, но и развивает сноровку, потому что играют в мяч пареньки и девушки разных возрастов, иной раз с разницей в два-три года.

Мяч мячом, но вот парень с победным криком устремляется за верткой, быстроногой девушкой и, отдалившись от остальных, успевает ей что-то шепнуть. А девушка, снуя перед глазами, как мышка, увертывается от горячих рук преследователя, отчаянно взвизгивает, а потом тоже кинет парню словцо-другое, да так, что издали не понять: шутка ли это или выстраданное наедине, вызревшее в душе заветное слово, от которого захватывает дух у парня.

Но — чур! Никому не полагается прислушиваться к этим мимолетным объяснениям, если они происходят за игрой в цаган-модн. Лишь бы не вела себя эта пара слишком развязно: юноша не распускал бы более положенного рук, а девушка не казалась чересчур доступной. Неважно, что они, бывает, порядком удалятся ото всех, погоня есть погоня: что это за девушка, которая, овладев мячом, так просто упустит его!.. Всю свою прыть вложит озорница в ноги, уведет юношу в сторонку, упадет невзначай, подстроит и ему падение, чтобы хоть миг побыть в объятьях давно приглянувшегося парня, услышать от него прерывистый от частого дыхания шепот: «Я люблю тебя». Успеет озорница отозваться, да так тихо, вперемешку с отчаянным визгом: «Я — тоже!» И мельком прижмется, обхватив вихрастую голову… Ночь есть ночь, хотя и светлой бывает иной раз. Кто там разберет издали, стукнулись ли головами упавшие в борьбе за мяч или парень коснулся губами заветных губ любимой, к щечке ее приложился, пьянея от такого прикосновения, забыв о выпущенном из рук мяче!

Поцелуй, правда, это уже чересчур! До такого старались не доходить. Преждевременным поцелуем, да еще на глазах у людей, можно все в один момент перечеркнуть. Пойдет молва, и родители уже не посчитаются с волей нарушивших запрет, будут решать сами, за кого отдать их целованную дочь. Чаще всего поступят наперекор нетерпеливцам, в назидание другим, подрастающим детям.

Ночь, когда молодежь устремилась по зову Сяяхли в степь, удалась не очень светлой. Месяц поиграл ясным ликом с вечера, а затем небо притуманилось, землю окутал сумрак. Нарма, удививший ровесников пляской, никогда не мог потягаться в беге. А здесь мяч то и дело попадался в руки проворной быстроногой Сяяхли — девушка и в этом не уступала другим или не хотела уступать сегодня.

Но вот каким-то чутьем Нарма угадал, что ему нужно сейчас, именно в эту минуту догнать Сяяхлю. Гибко изогнувшись, она увернулась от назойливого преследователя, отбежала в сторону Нармы, подразнила его мячом, как бы приглашая догнать. Нарма подскочил на месте и ринулся вслед — и почти тут же понял, что не угнаться ему за стремительной Сяяхлей.

Но сзади слышались подбадривающие крики. Гнались за Сяяхлей и еще двое дюжих парней. Вот один упал, зацепившись ногой за кочку, другой набирал скорость, был посильнее. В сумерках Нарма угадал Пюрвю: широкоплечий, большерукий, он бежал, не сбавляя скорости, загребая воздух ладонями, как веслами на воде.

— Пюрвя! — попросил Нарма соперника, дыша ему в затылок. — Оставь! Дай мне догнать! Ну, я тебя прошу!

— Как бы не так! — недобро покосился через плечо Пюрвя. — Не во всем тебе быть первым!

«Вот почему он просится у старшего табунщика проведать гагу!» — догадался Нарма. Злость прибавила сил. Нарма стал замечать: Пюрвя отстает… Вот они уже поравнялись, бегут рядом. А Сяяхля, будто степная серна, мчалась впереди своих преследователей, недостижимая ни для кого. Наконец Пюрвя, ругнувшись с досады, пропустил Нарму вперед, хотя было мгновение перед этим, когда выбившийся из сил Пюрвя хотел остановить соперника, раскинув руки, но Нарма с такой яростью посмотрел ему в залитое потом лицо, что Пюрвя отшатнулся. Нарма поймал себя на мысли, что если бы пришлось схватиться в драке, он готов был перегрызть сопернику горло.

Пюрвя стал отставать, впрочем не прекращая бег, а Сяяхля в своем белом платье уже не бежала, а как бы порхала, как ночная бабочка над землей. Вот-вот совсем оторвется и улетит в небо. «Все равно будешь моей, небесное создание!» — внушал себе Нарма. Пюрвя окончательно вышел из игры. Это почувствовала или заметила Сяяхля, уведшая того, кого хотела, подальше от остальных парней и девушек. И вдруг она упала, разбросав по траве руки, похожие на лебединые крылья.

— Где мяч? — спросил Нарма, тяжело дыша, рухнув рядом на колени.

Сяяхля насмешливо проговорила:

— Это ты за мячом так долго бегал по степи?

— Нет, я бежал за тобой! — простодушно оправдывался парень. — Я готов так бежать всю жизнь, но боюсь, что ты однажды оторвешься от земли и улетишь в небо!

— Зачем же нам небо, Нарма, когда на земле столько красоты!..

Сяяхля словно оборвала себя — и вдруг притянула к себе голову парня и поцеловала между бровей.

Нарма обалдел от счастья. В голове у него все перепуталось: «Не дай бог, кто увидел! Пропали оба!..»

— Только не задаваться, Нарма! — предупредила Сяяхля. — Это тебе за тот танец, в котором ты переплясал меня… А теперь бежим назад!

— Нет, ради бога, нет! — взмолился Нарма, боясь упустить этот неповторимый миг. — Я готов на все. Пусть меня казнят после!.. Убей меня сама!.. Но я не могу тебя никому отдать, это выше моих сил… Только одно слово… Ты — судьба моя! Я это понял с первого взгляда, еще у колодца… Люблю тебя больше самой жизни!

— Перестань, Нарма, нас услышат, — сказала девушка, освобождаясь от рук парня. — Что тебе еще нужно? Я ответила на твой вопрос еще до того, как ты его задал… Иди же, мой милый, иди поскорее прочь, иначе мы сами же себя погубим.

Она первой подхватилась на ноги и опять запорхала над землей. А Нарма бежал где-то рядом, но не за Сяяхлей, а сторонкой и не спешил, будто нес в себе неслыханные сокровища, дарованные ему самой судьбой.

В ту шумную веселую ночь судьба свела их еще на одну недолгую минутку, и Сяяхля успела сказать:

— Парень, который первым бросился за мною в степь, два года не отстает. Живет он в соседнем хотоне Ламы. Зимой и летом он часто приезжает в наш хотон. Приглядеться — совсем неплохой парень. Отец хотел было отдать меня за него замуж, но я уговорила не отдавать. Наверное, и отцу он не очень глянулся, иначе кто бы меня спрашивал… Два года я не играла в цаган-модн. Если бы не ты, не пришла бы сегодня на игрище.

— Но отец может выдать замуж и за кого-то другого! — шептал с отчаянием Нарма.

— До сегодняшнего дня он мог это сделать. Теперь не пойду даже за нойона! — Она покорно коснулась его руки, словно соединяя этим рукопожатием их судьбы навсегда.

Прошло два месяца после того удивительного вечера, и в хотоне Орсуд как бы прибавилось еще одним жителем. Нарма зачастил туда по всякому поводу и без видимых причин. Слова Сяяхли во время игры в цаган-модн сильно обнадежили парня. Он уже почти держал в своих руках сказочную жар-птицу. Но случается, и пойманная птица упорхнет, когда ей отворят дверцу не с той стороны. На пути между сердцами влюбленных вставали преграды, одна за другой. При втором появлении в хотоне у Нармы заметно поубавилось друзей, особенно среди парней. На танцы уже не звали, будто разлюбили его удаль. На расспросы Нармы чаще всего не отвечали или несли околесицу, только бы отговориться. Другие вообще отворачивались, будто и не знакомы.

По обычаю до самой свадьбы парень не имеет права представиться родителям невесты. А вне дома девушку невозможно увидеть месяцами. Встретишь на улице — не смей подойти. На зов не откликнется тем более — не принято.