— И то верно, — согласился я. Доктор наук? Однако... На вид так обычный раздолбай, где-то так вообще как студент-второкурсник себя ведет. Я всегда считал, что доктора наук — это такие серьезные седобородые дядьки, к которым на хромой козе не подъедешь. Обычно ведь портреты каких-то таких товарищей украшают школьные классы и холлы всяких научных учреждений. Хотя много я в этом понимаю, ага! Среди моих близких и дальних знакомых не было ни одного доктора наук. Кроме того, здесь имеется некоторый сбой определения возраста... Теломераза, или что там?

Мы прошли небольшую круглую площадь, клумбу в центре которой украшали три флага на высоких шпилях — красный с серпом и молотом, синий с символом атома и синий другого оттенка с белым силуэтом какой-то горы.

Прохожих на улице стало явно больше, и я с интересом разглядывал утренние лица. Они были разные, разумеется. У одних на лице блуждали мечтательные улыбки, кто-то хмурился и сверлил глазами неровный асфальт тротуара, чьи-то лбы расчерчивали глубокие борозды задумчивости. Женщины и мужчины, разного возраста и внешности спешили на свои рабочие места. Обычное утреннее зрелище во всех городах и странах. Но что-то такое здесь было... Неуловимое. Не как будто я в чужую страну попал, а словно бы в детство. Прямо словил то самое давно забытое ощущение, когда ранняя осень, выходишь из квартиры, впрягшись в тяжеленный ранец с учебниками и тетрадками, и шагаешь важно в школу. И другие тоже шагают.

— Сколько джи в центрифуге выдерживаешь? — спросил вдруг Эмиль.

— Не знаю, не проверял, — хмыкнул я. — В космонавты не готовили, в пилоты тоже.

— Понял, значит еще и в бэцэ тебя запишем, — Эмиль свернул в заросший рябиной скверик, и под ногами захрустела щебенка парковой тропинки. — Это Большая Центрифуга. Придется тебе ее тоже в тренировки вписать, иначе тебе в зоны «Каппа» и «Дзета» будет нельзя.

Я ничего не ответил. А что отвечать? Удивляться? Глупо как-то. Понятно, что я новичок, первые шаги делаю в качестве младшего научного сотрудника неясного пока что назначения.

— А у тебя правда есть боевой опыт? — тихо спросил Эмиль, но тут же как будто осекся. — Ты не отвечай, не надо. Наверняка же нельзя ничего рассказывать.

— Правда есть, — сказал я. Вот где-то Роман Львович молодец и доктор наук, а где-то мог бы и поднатаскать меня на общение с аборигенами. Я же не имею никакого понятия о последних событиях, да и о предпоследних тоже. Хорошо хоть название «своего» города запомнил. Нижнеудинск. Матерно звучит, надо заметить. Видать, это место сильно кому-то не понравились, раз его назвали Нижнехерском, считай. Вот начнет меня сейчас этот рыжий детина о чем-нибудь расспрашивать, и что я ему отвечу? Боевой опыт — это вроде как нормально, и даже хорошо. Вот только где, интересно, Советский Союз воевал? Бросил меня на произвол, можно сказать, судьбы. Дальше не придумал, импровизируй. Так себе легенда для внедрения.

Я встряхнулся и собрался. Тем более, что мы явно приближались к первой цели нашего сегодняшнего променада.

Парковая дорожка влилась в широкую аллейку, окруженную с обеих сторон гранитными постаментами с бюстами очкастых и бородатых серьезных дядек. Какие-то фамилии я знал — Бехтерев, Вернадский, Курчатов. Какие-то впервые слышал — Шумкин, Бердышев, Гупало. Явно все они ученые, причем из самых разных областей знания. Идолы великой науки. Аллея славы.

Впереди маячило простое трехэтажное кирпичное здание, похожее на школу или что-то подобное. Типичный такой советский казенный дом. На козырьке входа алел длинный транспарант «Невозможное сегодня станет возможным завтра».

На крыльце кучковались люди. Жизнерадостно так кучковались. Весело болтали, сидели на перилах крыльца, кто-то курил, кто-то смеялся. Ясное дело — пришли на работу пораньше, делятся новостями и идеями, свежие анекдоты рассказывают.

— Минут пять у нас еще есть, — сказал Эмиль, мельком глянув на прибор на своем левом запястье. Здоровенный квадратный монитор, явно какая-то сложная цифровая игрушка. Типа наручного смартфона. Для умных часов великовато. Как-то странно тут обстоят дела с технологиями, вот что. Навскидку окружающая реальность — это какой-то дремучий прошлый век. Ламповый аналоговый мир. Но не везде.

Формальности отняли у нас неожиданно мало времени. Мы миновали квадратный холл, украшенный здоровенным поясным портретом Корнея Романова, поднялись по скромной парадной лестнице на второй этаж, и остановились перед третьей по счету дверью в коридоре с простой и понятной табличкой «отдел кадров». Эмиль без стука распахнул дверь, и мы оказались в крохотной каморке, хозяином которой был внезапно... робот. Металлическое лицо, окуляры глаз, мерцающая диодами щель в том месте, где на человеческом лице должен быть рот. У робота был блестящий хромированный корпус с обозначенными мышцами, как на римских доспехах. И руки-манипуляторы с клешнями вместо кистей. А вот ниже пояса это был прямоугольный ящик, размером с письменный стол.

— Клим Вершинин, поместите правую руку в сканер, — раздался механичечкий голос. И в нижнем ящике с лязгом распахнулось дверца. Как для приема купюр. Я пожал плечами, сунул туда руку. Почувствовал мягкое касание к подушечкам пальцев, потом что-то укололо меня в основание ладони. Раздался писк.

— Процедура окончена, — механически сказал робот.

— И что, это все? — я недоуменно посмотрел на Эмиля.

— А ты ждал чего-то другого? — рыжие брови здоровяка взлетели вверх. — Это если бы у тебя были бумажные документы, пришлось бы побегать по кабинетам. Но ты прошитый, так что все быстро. Ну что, идем?

— Ну да, не будем мешать работать товарищу роботу, — хохотнул я.

Когда мы вышли на парковку, мне пришлось призвать все свое хладнокровие и собранность, чтобы не начать обалдело разглядывать местный «автопарк». Только сейчас я понял, чего мне не хватало в вчерашней и сегодняшней прогулке по городу — машин! Здесь совсем не было машин. Дороги для них были, но никто по ним не ездил. Только пешеходы на тротуарах. И вот сейчас мы шли мимо рядов таких странных механизмов, будто я попал на выставку ретросамоделок. Автомобили были совершенно не похожи друг на друга. В некоторых, особенно грузовых, можно было угадать знакомые очертания зилов и камазов, только каждую из них будто прокачивали какие-то безумные механики. В безумной же автомастерской.

— Нравится? — усмехнулся Эмиль с некоторой гордостью. — Наш директор собрал чуть ли не всю коллекцию экспериментальных машин начала двухтысячных. «Феникса» нигде в Союзе больше нет!

Я выдохнул с некоторым облегчением и принялся крутить головой. «Феникс», в который мне ткнул пальцем Эмиль, был вездеходом на здоровенных, как у белаза колесах. Красный глянцевый корпус смотрелся на них изящным, как спорткар. А сзади у этого монстра имелся «хвост», составленный из блестящих металлических «перьев». Назначение этой конструкции от меня ускользало. Как, впрочем, и нескольких квадратных раструбов на крыше.

Эмиль остановился рядом с пятнистым авто, отдаленно похожим на уазик. На шипастой решетке «кенгурятника» блестели буквы «ОЗО». Что бы это ни значило.

— Долго нам ехать? — спросил я, забираясь на пассажирское сидение.

— Минут сорок, — отозвался Эмиль. Двигатель зафырчал, как только он сел на место водителя. — Дорога так себе, так что пристегнись.

— А что там, учебка какая-то? — спросил я.

— Да нет, какая еще учебка? Мы же не армия, — Эмиль выкрутил руль и аккуратно повел «ОЗО» между рядами машин. — Мы же не армия. У нас индивидуальный подход. Специфика такая, понимать надо.

— А центрифуга и прочее? — спросил я.

— Там же, на месте, — сказал Эмиль. — Тренировки нам все время нужны, так что полигон у нас свой. Когда в «тридцать вторую не ходим», тренируемся. Чтобы... Ну, сам понимаешь.

Я не понимал. Ну, то есть, понимал, но пока не очень. Эти все пространственно-временные флуктуации были пока что чем-то из области научной и не очень фантастики. И центрифуга еще зачем-то. На истребителях нам что ли летать придется? Я заткнул мысленный фонтан тупых вопросов. Какой в них смысл? Скоро все узнаю.