«Гуманизм... тыкался, как бездомный котенок...» — вспомнил я слова Романа. Поморщился мысленно, но говорить ничего не стал. «Вот тебе, дружочек, выбор между котлом и сковородкой...» Но при этом меня больше уже не тянуло вставать в позу, кричать, чтобы меня вернули, откуда взяли, ставить условия и обещать, что настучу на их дикое какое-то самоуправство в соответствующие органы.

Меня зацепила вся эта история. Стало интересно до одури и любопытно до тошноты. Даже в какой-то момент моргнул в голове страх, что если я сейчас упру руки в бока и заявлю, что вся эта бодяга — это нарушение моих прав, и что я буду жаловаться в ООН, суд по правам человека и еще в «Спортлото» напишу, то эта задорная парочка стушуется, извинится, стукнет меня чем-нибудь по голове незаметно. А потом я очнусь в больнице на окраине Петрозаводска. Израненным стариком, которого больше по состоянию здоровья на войну не возьмут, а ничего другого я не умею.

Впрочем, моего согласия тут, кажется, никто и не ждал. И не спрашивал.

За меня все решили. С одной стороны, это сидело этакой болезненной занозой в голове, но с другой... Сопротивляться чисто из принципа? Размахивая флагом свободы выбора?

— ...в жилой корпус провести пока не можем, — закончила свою мысль Настя, и я понял, что прослушал начало, когда погрузился в свои мысли.

— А гостиницы в Соловце разве нет? — спросил я, быстро сообразив, что речь идет о месте моего временного пребывания до завтрашнего утра.

— Неа, — помотал головой Роман. — По идее, тебе пока вообще здесь не положено находиться, это же закрытый город. И нам надо тебя отвезти в Петрозаводск, там гостиница есть, но...

— Но это лишние хлопоты, — вместо него закончила Настя и посмотрела на меня очень внимательно. Ну да. А еще, если отвезти меня в Петрозаводск без подготовки, то я могу совершенно случайно накосорезить так, что им потом проблемы придется лопатой разгребать. Да и мне, возможно, тоже. Я пока довольно мало знаю про эту версию Советского Союза, чтобы просто так разгуливать.

— Я понял, — криво ухмыльнулся я. — И какие предлоежния? Палатку поставим на берегу Онеги? Погодка так себе, но в нормальном спальнике можно и поспать...

— Нет-нет, мы уже все придумали, — быстро возразила Настя. Они с Романом переглянулись. И Роман постучал по одному из толстенных бревен того самого дома с крохотными окнами, рядом с которым мы стояли. На вид это, кстати, жилым помещением не выглядело. Скорее уж какой-то амбар или склад. Причем из построенных еще до революции.

— Казарма, — подсказала Настя. — Когда-то была. Сейчас здесь в каком-то смысле дом престарелых.

Удивляться я не стал. Как и подозрительно зыркать. Да понятно уже все, что каждая нота в этом представлении была продумана заранее. Что эти двое вовсе не лопоухие гуманисты, решившие чисто по доброте душевной и в пику безжалостному резюме ученого совета, извлечь обреченного на безвестную смерть меня. Все у них было продумано. И черномазый доктор, вкативший мне коктейль этого, как его там... Антитела, ингибиторы теломеразы и наноботы. Ночной кошмар антипрививочника. И еще наверняка много кто в курсе. Вот и сейчас мы у этой бревенчатой халабуды явно не случайно оказались.

Тоже мне, открытие.

Так что я не удивился, а просто шагнул следом за Настей в распахнувшуюся со скрипом калитку в заборе. Пригнулся, чтобы башкой не треснуться.

Просторный двор вообще был не похож на сельское подворье. Скорее напоминал декорацию к историческим фильмам, где обучали гладиаторов или еще каких мечемашцев. У дальней стены стояли три крестообразных «болвана». У одного вместо головы — глиняная крынка. А у остальных двух — деревянные, из чурбаков.

Никаких хозяйственных построек, типа сортира или, там, бани было не видать. Впрочем, это не значит, что их нет. Просто они, наверное, во внутреннем дворе. А здесь, кроме болванов, имелась еще потемневшая от времени доска размером с газетный разворот. А чтобы никто не перепутал, для чего это предназначено, сверху были закреплены аккуратно вырезанные из дерева буквы «ПРАВДА». Но газеты на стенде не было. Вместо нее висел тетрадный листок, на котором корявыми печатными буквами было написано «СОБАКУ НЕ КОРМИТЬ!».

Саму собаку было не видно. А вот будка была, и довольно внушительная. Лезть внутрь, чтобы узнать, какой породы собака там прячется, я не стал.

Еще во дворе имелось некое транспортное средство размером примерно с «буханку». Но машину под брезентовым чехлом было не видно.

— Дом престарелых? — хмыкнул я, оглядываясь.

— В каком-то смысле, — уточнила Настя. — Просто этих ветеранов не всякое заведение выдержит, вот и отдали им в бессрочное пользование этот памятник деревянного зодчества.

— Слушай, Насть, что-то я теперь засомневался, — Роман нерешительно остановидся в двух шагах от крыльца. — А что если старики буянить начнут?

— Не начнут, — уверенно заявила Настя. — Они нормальные дядьки. И до полнолуния еще далеко.

— А полнолуние здесь причем? — спросил я.

— Так они старенькие уже, — сочувственно улыбнулась Настя. — Жизнью поломанные, нервничают. На полнолуние, на магнитные бури, на марс в Козероге. Клим, не слушай Рому, он паникер. Отличные деды, миллион баек знают, тебе интересно будет, обещаю! Давай, шагай вперед!

Я толкнул деревянную дверь. Звякнули подвешенные на ручке ржавые бубенчики. Изнутри пахнуло теплом, головокружительным ароматом домашней еды, и в приоткрытую щель тут же сквозанула рыжая кошка.

— Нойда Павлович зовут главного, — вполголоса подсказала из-за плеча Настя.

— А откуда я узнаю, кто из них главный? — тихо спросил я, быстро-быстро моргая, чтобы глаза быстрее привыкли к густому полумраку казармы.

Двухъярусные нары занимали примерно половину внутреннего помещения. Во второй половине вольготно расположился здоровенный дощатый стол, за которым сидели трое.

— Ладно, понял, — пробормотал я, разглядывая колоритных стариканов. — Вопрос снимается, как дурацкий и преждевременный.

Ведь обычно не помнишь ни одного из тех, кого победил, но запоминаешь каждого, кто победил тебя.

Джон Ирвинг «Семейная жизнь весом в 158 фунтов»

— Здрасьте! — сказал я и замер на месте. Три пары глаз уставились на меня. Прозрачные светлые, похожие на выцветшее карельское небо, принадлежали невысокому коренастому деду в очках и с седым ежиком волос. Одет он был в линялую тельняшку, а на груди висело множество разных странных штук. Типа амулетов, наверное. Только я бы окрестил это как «мусор на веревочке». Реально, всякая фигня висела — комок как попало смотанной проволоки, цоколь разбитой лампочки, вороний череп, связанные бечевкой куриные кости, ожерелье из плоских камешков... Темные глаза с подозрительным прищуром смотрели с длинного лошадиного лица, которое мне как-то сразу не понравилось. Этот старикан был одет в выцветшую гимнастерку с краповыми отворотами с бордовыми ромбиками в петлицах. А на столе рядом с ним лежала синяя фуражка. У меня даже глаз задергался. Это же форма НКВД, как на картинке! Третьи глаза тоже были темными и раскосыми. А у хозяина глаз были длинные седые волосы, и вообще он был похож на какого-то индейца. Даже перо за ухом у него было.

Одного взгляда было достаточно, чтобы субординация стала яснее ясного. Старикан с белым ежиком и в очках сидел во главе стола. И перед ним стояла самая большая кружка. Кажется, сделана она была из гильзы от снаряда. НКВД-шник на пенсии был чином помладше, ну а «настоящий индеец» — что-то вроде мальчика на побегушках.

— Нойда Павлович? — сказал я, глядя в прозрачные саамские глаза. Ну, на всякий случай. Чтобы убедиться, что чутье меня не подводит.

— Ну ладно, Клим, ты осваивайся, а мы с Ромой пойдем, — сказала Настя. Придала мне небольшого ускорения, легонько толкнув в спину, и дверь за моей спиной захлопнулась.

— Так это за тобой, сталбыть, Настенька просила нас присмотреть, так? — скрипучим голосом проговорил НКВД-шник. — Ну заходи, садись. Жрать хочешь?