— Я это заметила, — кивнула София.

Глаза ее были такими грустными, что Мали тут же пожалела о сказанном.

— Это просто минутная слабость, — торопливо заверила она подругу. — Я буду работать над тем, чтобы этот бумеранг занесло в какое-нибудь недоступное для нас место.

— Нет, нет, — испугалась София. — Гец так страдает из-за того, что случилось с Надин.

— Об этом я и не думала! — так же испуганно прошептала Мали. — Ну может же найтись какой-нибудь Ванюшка-дурак, который приедет за нашей красавицей на самоходной печи. Согласись, это было бы неплохо. А мы бы пожертвовали на это дело последний золотой рубль Геца и пуховое одеяло.

— Даю вдобавок две подушки и скатерть. Но слишком уж это невероятно, — раздумчиво сказала София. — Однако курица и баран все-таки появились из твоей головы. Продолжай пробовать, но будь осторожна.

— Я постараюсь, — обещала Мали. — Только бы Юцер не вышел из берегов. С этим я совершенно не умею справляться.

А Юцер как раз в это время беседовал с Гецом.

— Пойми, — убеждал его Гец, — если вы вернете нам Перл, моя жизнь превратится в ад. У них с Софией биологическая несовместимость. Один из нас сядет в тюрьму за убийство, и никак нельзя предсказать, кто это будет.

— Я постараюсь успокоить Мали, — обещал Юцер.

Придя домой, он долго выжидал, прежде чем приступить к разговору с женой.

— Присутствие Паши в нашем доме, — начал объяснять он, — даже полезно Любови. Перед ребенком нужно все время держать как самую высокую, так и самую нижнюю планку.

Он говорил это, время от времени оглядываясь на дверь в столовую, где Паша писала очередную статью в газету. Мали надоумила ее писать статьи и посылать их в газеты под псевдонимом. «Что видишь, то и описывай, — объясняла Паше Мали. — Драка в очереди — опиши. Беспорядок в аптеке — освети. Только без имен и адресов. Этого не надо».

Паша занималась творчеством часами, отрываясь только для того, чтобы проконсультироваться относительно очередного псевдонима. Казалось, что она погружена в это занятие с головой, но уши ее вибрировали, втягивая все раздававшиеся в доме звуки.

— Так это я — нижняя планка? — визгливо крикнула Паша, просунув голову в дверную щель. — И кто это говорит?! О, моя бедная мама, если бы ты это слышала! Ты пригрела на сердце змею! Да, я низко упала телом, но мой дух еще парит над зловонием этого дома! О, если бы я могла описать те безобразия, которые тут происходят!

— Это будет твой последний подвиг в этом мире, — угрожающе произнесла Мали.

— Меня можно запугать, но нельзя опорочить! На сей раз я подпишусь псевдонимом «Чуткая душа». Тебе нравится?

— Лучше подпишись «Чуткие уши», — не поднимая глаз от вязания, ответила Мали.

Паша с шумом захлопнула дверь.

— У нее это называется: «Я сказала правду им в лицо!». Юцер, эта планка лежит так глубоко подо всем, что есть человеческого в нашем мире, что лично я поступилась бы ею, не раздумывая, — сказала Мали.

— Помни о Надин! Если бы я был к ней более внимателен, возможно, Надин была бы сегодня с нами.

— Ты тут ни при чем. Ты ничего не знал о намерениях Надин. А кроме того, не скажешь ли ты мне, от кого это Надин бежала в тайне от всех? Не от Пашки ли? Поверь мне, советская власть мешала ей меньше, чем это чудовище!

— Ш-ш, — приложил Юцер палец к губам, — у стен есть уши.

— Чуткие уши! — громко сказала Мали.

Умение никому не нужных людей занимать мысли людей полезных друг другу и обществу, непостижимо. В тот же час и ту же проблему обсуждали, сидя в гостиной за чашкой кофе, Гец и София.

— Я чувствую себя жутко неловко из-за истории с Перл, — сказал Гец, отложив газету. — Мы посадили ее на чужую шею, и у этой истории нет конца.

— Юцер и Мали нам не чужие, — ответила София чуть резче, чем ей хотелось бы. — Фактически, Юцер и ты — братья.

— Может быть, но Перл ему не сестра.

— Давай снимем ей комнату.

— У кого? Приличные люди не согласятся, а подонки ее кому-нибудь сдадут или куда-нибудь запрячут. Она же идиотка.

— Но вредная. Может быть, побоятся?

— Не стоит рисковать. Может быть, возьмем ее к нам? Можно выделить для нее комнату с отдельным входом. Смотри, я уже все придумал и нарисовал. Мой кабинет переходит в столовую, мы отнимаем всего полтора метра у Адинки, получается коридор. А тут мы прорубаем дверь.

— Кухня.

— Что — кухня? — переспросил Гец.

— Остается общая кухня. Гец, в качестве приживалки она еще терпима, а в качестве полноправного члена семьи — нет! Мы долго шли друг к другу, а она опять нас разведет. Прошу тебя, оставь эту мысль.

— Как ты можешь смотреть в глаза Мали?

— Стараюсь этого не делать.

— А я не могу больше играть с Юцером в шахматы! Все время прислушиваюсь, не стоит ли Перл за дверью.

— Играйте здесь. Что касается взгляда в глаза — вы уже на такое друг у друга насмотрелись…

Эти разговоры в обоих домах возникали и погасали неоднократно. Вопрос все же решился, неожиданным для всех образом.

— Значит так, — сказала Паша однажды вечером, — Я уезжаю в Израиль через Польшу.

— То есть как? — поразилась Мали. — Поразилась она не столько Пашиным словам, сколько совпадению. С тех пор, как поляков начали выпускать в Польшу, Мали все время пыталась найти в своей голове жениха для Паши. Образ не появлялся. Никакое лицо не казалось достаточно ужасным, чтобы совершить над ним подобное насилие.

— А так, — гордо произнесла Паша. — Поляки едут в Варшаву. Из Варшавы пускают, куда берут, а берут сегодня только в Израиль. Я уже нашла себе фикцию, и он будет приходить каждый вечер дотемна, потом я буду выводить его из дома тайком, как ты выносишь сумки из гастронома. Соседи должны думать, что фикция живет с нами. Я не скажу тебе, что он хороший человек. Он пьяница и паскудство. Но это хорошо, потому что раз я никогда не была замужем, мне могло бы это понравиться, а он — гой.

— Нормальные люди так не поступают, — сказала Мали. — Нормальные люди советуются со своей семьей и друзьями, прежде, чем принимать такие решения.

— Нормальные люди не заставляют родных сестер прислуживать в чужих семьях, не женятся на змеях и не воспитывают чужих кукушат, — отпарировала Паша. — Мне не о чем советоваться с Гецом, я могу только советовать ему, но он пускает мои советы вокруг ушей. А вы мне не семья, и что я делаю, это не ваше дело!

Фикция оказалась большим темным и мрачным мужчиной в мятых штанах и клетчатой рубашке. Звали фикцию Болек. Он долго пробовал на зуб последний золотой рубль Геца, потом засунул его за щеку и раскупорил бутылку водки.

— Плюнь или напиши расписку, — потребовала Паша.

Скорее всего, Болек не умел писать, потому что промаявшись над пустым листом минут пять, он выплюнул на него монету.

— Подавись! — сказал он Паше. — И лучше спрячь это жидовское золото, а то я его пропью.

Паша обтерла монету и положила ее в лифчик.

— Держи, пока не поедем в Израиль, — приказал ей новоиспеченный муж. — Ты думала бросить меня в Варшаве? Фиг! Я поеду с тобой, потому что мне сказали, что там всегда есть работа для поляка в субботу, когда жиды празднуют. За работу платят деньги, а водка там дешевая, потому что жиды ее не пьют. И кроме того, там всегда есть кому дать в морду, потому что жидов много.

— Гевалт! — крикнула Паша. — Вы же понимаете, что я не повезу этого Ашмодая к сынам Якова, даже если из-за этого моя жизнь будет разбита!

— Надо было смотреть, что берешь, — расхохотался Болек. Зубы у него были только в глубине рта. Спереди торчали черные корешки.

— Какой ужас! — шепнула Мали Софии. — По-моему нужно доплатить за немедленный развод и вызволить Пашку.

— Ты забыла, что рубль был последним? — холодно справилась София. — Нам не на что ее выкупать, и это к лучшему.

— А знает ли уважаемый пан, — вкрадчиво спросил Юцер, — что жиды заставляют работать на себя в субботу, но обычно не платят? Кроме того, дешевой жидовской водки не бывает, а если бывает, то она выходит боком тому, кто ее пьет. И еще: единственное, чем может похвастаться сионистский жид, так это тем, что он научился давать сдачи.