В и к т о р (издевательски). Тем более старший научный сотрудник, да?

Б а р м и н. Ах, вот оно что.

В и к т о р. Вот именно, то, самое.

Б а р м и н. А чего вы волнуетесь?

В и к т о р. По вашим условиям игры — лучше не спрашивать. А то я выскажу все, что говорят у вас за спиной. Хотите услышать? Или трусите?

Б а р м и н. Вы и так уже наговорили здесь много лишнего. (Хочет уйти.)

В и к т о р. Значит, струсили. А я все-таки скажу. Он, видите ли, старший научный сотрудник. А Максим Павлович, значит, младший. И вам не стыдно было обойти его, которого вы даже не на голову, а на две головы ниже?! Бегаете к нему по каждому пустяку. Ничего сами не можете! Я уже не говорю о том, что он ваш руководитель. У вас, видите ли, жена и дети. А идеи? Будете попрошайничать у Карпова?!

Б а р м и н (внешне спокойно). Так. Это все?

В и к т о р. Вам мало? Могу добавить. Сейчас, друзья, главное для научной карьеры — это уметь без мыла… И знать — куда, когда, где. Ясно? А за науку беспокоиться не надо. Науку будет двигать Максим. Поскольку безответный. Его и обирать не стыдно. Вот теперь все.

Б а р м и н. Что же, я все выслушал. Запомнил. И скажу следующее. Вам не удастся вывести меня из себя. Я не хлопну дверью и не сделаю ничего лишнего. В отличие от вас.

М а ш а. Ох, Глеб Владимирович, вы только не обижайтесь. Он не то говорит. При чем тут жена, дети, деньги? Это просто чтобы вам легче было занять положение, да? Кому что: Максиму наука, а вам…

Б а р м и н (сквозь зубы, тихо). Дура! (Быстро выходит, хлопнув дверью.)

В и к т о р. Взбесился-таки!

М а ш а. А что я такого?..

В и к т о р. Ох, Машка! Ты гениальная старуха!

А л е к с е й. Да, похоже, что устами младенца, как говорится.

М а ш а. А что я такого сказала?

В и к т о р. Сказала! А я, признаться, думал, что он мне врежет по роже.

А л е к с е й. Не беспокойся, врежет. В свое время. И чужими руками.

М а ш а. Не пойму, о чем вы говорите? И вообще все это чепуха, мелочи — СНС, МНС! Ну что это по сравнению с Проблемой, которую мы только что решили?!

В и к т о р. Нет, Машка, ты все-таки дура. Она решила! Мы пахали!

М а ш а. Да! И мы тоже! Прикоснулись!.. Приобщились!.. Ведь такие, как Максим Павлович, — это элита!

В и к т о р. Ну и что? Значит, можно не считаться с его достоинством, так, что ли?

А л е к с е й. Маша! Витя! Оба вы не понимаете главного. Не в том только зло, что обошли достойного. А и в том, что вместо его нвознесли недостойного! Доколе, спрашивается?

В и к т о р. А до тех пор, пока мы все всё будем кушать молча. И проглатывать.

М а ш а. Ну, ты не проглотил. Выложил все Бармину. И что?

В и к т о р. Облегчил душу. Уже человек!

Входит  М а к с и м.

М а к с и м. А шеф как сквозь землю провалился.

Пауза.

Что тут у вас произошло?

В и к т о р. Ничего. Просто Бармин вылетел пулей.

М а к с и м. И большой был скандал?

Все молчат.

Виктор, я вас спрашиваю?

В и к т о р. Средний.

М а к с и м. Алексей?

А л е к с е й. Не очень.

М а к с и м. Маша?

Маша пожимает плечами.

Представляю себе.

Входит  Л а в р о в.

Л а в р о в (видя на столе газету, Максиму). Что? Очень огорчены? Я был у директора. Поток объяснений, извинений…

М а к с и м. Копеечное дело, Евгений Дмитриевич. Не об этом речь. Я вас искал и сбился с ног! Все в порядке, Евгений Дмитриевич! Проверка показала идеальное совпадение!

Лавров внимательно оглядывает всех по очереди.

В и к т о р. Полный порядок.

М а ш а. Чудеса!

А л е к с е й. Все сошлось.

Л а в р о в (после паузы). Ну молодцы… (Максиму.) Вы, конечно, главный молодчина. (Остальным.) И вы не лыком шиты. И между прочим, я тоже. (Максиму.) Что задумались?

М а к с и м. Странное какое-то ощущение… Нечто вроде невесомости.

Л а в р о в. Я, пожалуй, понимаю, какое у вас сейчас ощущение. Помните восхождение на Ушбу? Карабкаешься, ползешь, вся физия в крови. Думаешь: «Господи, чтобы я еще когда-нибудь полез! Да пропади все пропадом!» Но лезешь, лезешь. Со стороны — бессмысленное дело. Отвесная стена. Кое-где проходишь, что называется, «на когтях». Срываешься. Висишь, как паук на паутине. Ночуешь на карнизе. Клянешь все на свете и себя — в первую очередь. «Ну зачем, зачем мне такая каторга?!» А взошли, оглянулись — и вокруг тишина… Никакой суеты. И чем больше было мучений, тем больше распирает от гордости… Вот она — невесомость-то! Мы взошли! Мы ее решили. Проблему. Мы — первые! И это превосходно! Если хотите знать, это даже ве-ли-ко-леп-но!

Пауза.

У меня идея. В моем кабинете в шкафу налево стоит шампанское. Виктор, вот вам ключи и тащите все, сколько сможете. И фужеры не забудьте! Маша, а вы приведите Реброва. И вообще всех, кого найдете! А вы, Алексей, закажите разговор с Кукушкиным. Скажем, часов на десять вечера. Ну — быстро!

Алексей, Виктор и Маша поспешно выходят. Остаются Лавров и Максим.

М а к с и м. Евгений Дмитриевич… Я понимаю, что это совсем невпопад… Не в дуду, как говорится… Ну, вразрез, не к месту… Перпендикулярно всему, если хотите… Но я должен это сделать сейчас… Вот… (Вынимает сложенный лист бумаги и подает Лаврову.)

Л а в р о в. Ну-ну, любопытно. (Ищет очки, надевает их.) Что тут? (Разворачивает бумагу.)

М а к с и м. Заявление об уходе. Подаю в отставку.

Лавров растерянно смотрит на Максима, а затем долго читает бумагу.

Л а в р о в. Максим… Это вы сгоряча… Одумайтесь…

М а к с и м. Нет, у меня было время подумать, дорогой Евгений Дмитриевич… Наш дорогой шеф… Наш дорогой Лавр… Это бесповоротно.

Л а в р о в. Я бы на вашем месте поступил иначе.

М а к с и м. Я бы на вашем — тоже. (Уходит.)

1975

Д м и т р и й  Н и к о л а е в и ч.

И г о р ь  М и х а й л о в и ч.

Л ю б о в ь  С е р г е е в н а.

Время действия — наши дни.

На сцене слева буква «М» московского метро. Справа — памятник Пушкину, что стоит в Симферополе. Но эти символы Москвы и крымского города могут отсутствовать, если удастся обойтись без них.

На авансцене — садовая скамейка.

Появляется элегантный, седой и моложавый мужчина — Д м и т р и й  Н и к о л а е в и ч  с письмом в руке.

Д м и т р и й  Н и к о л а е в и ч (зрителям). Я адвокат. За долгие годы я распутал немало жизненных узлов. И, клянусь, всегда искал только справедливости. Но стоило простой житейской истории коснуться меня самого — да что там коснуться, прокатиться по мне, я один из ее участников, — и я беспомощен. Перечитываю это письмо и не знаю — что ответить? Надо ли отвечать? Что двигало мною с самого начала? Боязнь одиночества? Поздняя любовь?.. Остаток любви, так и не израсходованный за всю мою жизнь? Или вечное стремление к юности, даже ценой того, что готов продать свою душу дьяволу? Свою душу?.. Если бы только свою… А началось все так. Летом прошлого года, проездом в Мисхор, я сделал остановку в Симферополе. И отправился погулять по городу, к которому издавна отношусь с симпатией. Многое изменилось. Появился памятник Пушкину. Не знаю почему, но этот памятник, может, именно своей сдержанностью — Пушкин попросту сидит в кресле, опустив левую руку и оперев правую на ногу, — сразу пришелся мне по душе, и я сел неподалеку. (Садится на скамейку.) Что за нетленный феномен! Время идет, и не стареет созданное им. Наоборот, становится все более современным. И нужным. И это в наше-то время, когда всему хотят найти материальный смысл… Не успел я, однако, присесть, как вижу — приближается мой московский знакомый. Зовут его Игорем Михайловичем, но я — Игорем. Обаятельный малый, и хотя значительно моложе меня, но опытный адвокат, ничего не скажешь.