Что-то тяжело заскрипело позади нее, вниз по улице. Точно на помощь аутовагенам, уже проигравшим битву, спешила крестьянская подвода, нагруженная всяким хламом. Подвода или… Выронив мешок со злосчастным гомункулом, Барбаросса рухнула на колени, прижимаясь к земле, пытаясь стать крохотным насекомым, способным просочиться в щелку между булыжниками мостовой. Небрежно обтесанные булыжники, не отполированные даже за триста лет подошвами башмаков и покрышками, немилосердно впились ей в щеку, но сейчас она не замечала этого. Замечала лишь страшный гул камня, к которому приникла.

Существо, несущееся по улице, напомнило демона. Огромного, в три раза больше самого голема, грохочущего на выбоинах, исполненного холодной ярости, которой Ад обыкновенно наделяет самых больших и смертоносных своих исчадий. У него не было ног, его исполинская туша, колышущаяся и поскрипывающая на ходу, возвышалась на массивных зубчатых колесах — каучуковые покрышки попросту не смогли бы выдержать ее веса. Во лбу этого демона сверкал большой хрустальный глаз, внутри которого мелко дрожал, чуть не выпрыгивая за его пределы, зрачок. Барбароссе потребовались три долгих мгновения вечности, чтобы понять — это не зрачок, а беснующийся в кабине человек, тщетно орудующий рулевым колесом, чтобы вернуть себе управление.

Аутоваген. Тяжелый грузовой экипаж, который обогнал ее давным-давно, едва не раздавив, но теперь спешил вернуться на запах боя.

Большие твари часто медлительны. Эта спешила присоединится к бою, который не разгорался, а лишь едва чадил, пытаясь нагнать уже упущенное время. Никчемное усилие, запоздавшее и бессмысленное. Но силы, которая кипела в нем, приводя в движение огромную скрипящую тушу из дерева и стали, было достаточно, чтобы все живое, едва только увидев ее, спешило убраться с дороги.

Кроме сестрицы Барби, вжавшейся в каменную стену.

Голем тоже попытался отступить в сторону. Безмозглый, примитивно устроенный, он, видно, был наделен зачатками инстинкта самосохранения, но только не скоростью. Ржавые шарниры его доспеха и изношенные потроха не дали ему возможности отступить. Он лишь пригнулся, наклонив свой бронированный торс, выставив вперед лапы, готовясь к страшной встрече — и…

Барбаросса не заметила столкновения, успела лишь заметить надпись «Обеды на дом от ресторации господина Кальтенбруннера», пронесшуюся перед глазами. Глаза сами собой плотно зажмурились, пальцы впились в камень, тело напряглось.

Такого грохота не издали бы даже все колокола Броккенбурга, если бы им вздумалось начать звонить всем сообща в единый миг. Это было похоже на столкновение адских легионов — воинства Белета и воинства Гаапа, сошедшихся посреди города на смертельную битву. Обломки прыснули в стороны с силой пушечных осколков, загрохотали разлетающиеся колеса и стальные латные пластины, протяжно взвыла сталь.

Барбаросса прижалась к стене, зажмурив глаза, молясь всем существующим владыкам Ада, каждому из семидесяти двух обещая свою покорность до скончания дней. В какой-то миг она едва не обоссалась — мочевой пузырь скрутило колючей обжигающей судорогой, едва не выжав его содержимое в ее брэ. Ей даже показалось, что-то рядом захлюпало, но это, должно быть, хлюпали ее собственные внутренности, вырванные из груди, просто боль запаздывала, не в силах нагнать ее…

Окна над ее головой лопнули, исторгнув звенящие водопады стеклянных осколков и щепы, хлынувшие ей за шиворот, забарабанившие по спине и крестцу. Рядом что-то страшным голосом ухнуло, заскрежетало, пыхнуло жаром, закрутилось, затрещало, взвизгнуло…

Дайте мне уцелеть, владыки Ада! Дайте мне уцелеть — и сестрица Барби, выбравшись из этой истории, отплатит вам сторицей. Разожжет каждому по черной свече из бараньей крови, опустошит кошель, не поскупится даже на собственную кровь, только дайте ей уцелеть, уберегите от всей той херни, что она сама обрушила на собственную голову…

Даже когда все стихло, она по меньшей мере минуту лежала ничком, прижав лицо к холодному камню, боясь пошевелиться. Наверняка ее тело изувечено и раздавлено, стоит ей пошевелиться, как боль искромсает ее тысячей тупых зубов, заставит беспомощно выть посреди улицы…

Боли не было. Барбаросса несколько раз напрягла мышцы бедер, потом осторожно, ощупала собственные пальцы, успевшие покрыться коркой из пота и грязи, но как будто бы целые. И только после этого осмелилась приподняться.

Ржавый Хер, ее преследователь, исчез. На его месте в окружении чадящих обломков мертвых аутовагенов, принявших на себя его гнев, возвышалась бесформенная груда, в которой глаз с трудом выхватывал лишь разнородные фрагменты — обрывки тлеющего полотна, торчащие сломанными костями колесные спицы, раскаленные валы, все еще гудящие от страшного удара, изогнутые и искореженные самым причудливым образом. Среди всего этого можно было разглядеть изогнутые, потемневшие от пламени пластины брони.

Барбаросса даже не удивилась, обнаружив голову господина с капелевскими усами. Лишившаяся тела и большей части черепа, похожая на пустой чулок, она равнодушно наблюдала за небом чудом уцелевшими глазами, ни в малейшей степени не интересуясь сестрицей Барби.

Ржавого Хера не было.

Мертв. Сдох. Отправился в Ад.

[1] Здесь: примерно 1,4 м.

[2] Клепсидра — водяные часы, прибор в виде сосуда с отверстием, через которое выходила вода.

[3] Артур Капель (1600–1649) — английский политический деятель, роялист, казнен в 1649-м как государственный изменник.

[4] Фрактура — разновидность готического письма, возникшая в XVI-м веке.

[5] Здесь: примерно 16 метров.

[6] Капоте (исп. Capote) — тяжелый двусторонний плащ, часть костюма матадора.

Она не ощутила облегчения. Только пронзительный сквозняк где-то между печенкой и ребрами. И еще отчаянную боль в коленках, когда смогла наконец подняться на ноги. Коленкам она тоже поставит по свечке — за то, что эти чертовки подвели ее сегодня, но это будет позже, много позже…

Спаслась. Уцелела. Стараниями неведомо каких сил Ада сохранила жизнь. Дьявол, об этом определенно стоит сложить миннезанг. Барбаросса хохотнула, ощущая, как трещат немилосердно саднящие легкие.

Гомункул!..

Эта мысль обожгла ее, точно свистнувшая розга. Чертового ублюдка в хрупкой стеклянной банке наверняка раздавило во время стычки, она и позабыла, где кинула мешок. Барбаросса выругалась, ощущая предательскую теплую слабость в пятках, от которой тело пошатывалось и спотыкалось на каждом шагу. Крохотная частица удачи, которую она выдернула вслепую, сохранила ей жизнь, оборвав череду сегодняшних бед, но и только. Когда она найдет мешок, то обнаружит в нем горсть битого стекла, липкую жижу питательного раствора да бесформенный комок мяса. Неважный дар для профессора Бурдюка, таким прельстятся разве что уличные крысы.

Мешок обнаружился в трех шагах от нее. Перепачканный, засыпанный битым стеклом и обломками, он выглядел жалким, но как будто бы неповрежденным. Барбаросса поспешно схватила его, запустив руку внутрь, опасаясь нащупать лишь осколки, но обнаружила целехонькую колбу, приятно охладившую разгоряченную, покрытой все еще горячим потом, ладонь.

Цел. Гомункул цел. Толика удачи оказалась даже существеннее, чем она предполагала.

Не доверяя собственным дрожащим пальцам, Барбаросса вытащила банку из мешка, ощупывая ее и прижимая к груди, точно величайшее сокровище. Ублюдок внутри спокойно покачивался в водах питательного раствора и здесь, в свете уличных фонарей, показался ей даже больше, чем в затянутой вечными сумерками гостиной старикашки.

Разбухший человеческий плод с несоразмерно большой головой и крошечными ссохшимися ручонками. Глаза его были широко раскрыты, но глядели не на следы учиненного големом побоища, не на руины, оставшиеся от аутовагенов, чьи выпотрошенные механические туши перегородили улицу, и не в низкое небо Броккенбурга, стремительно чернеющее и украшенное сизыми клочьями облаков. Темные, влажные, похожие на углубления от козьих копыт, полные застоявшейся болотной воды ее родного Кверфурта, они в упор смотрели прямо на нее. И выглядели куда более разумными, чем те комки слизи, что помещались в глазницах у Мухоглота. Эта тварь была разумна и совершенно верно понимала происходящее. Мало того, судя по тому, как топорщилась под крохотным носом ее полупрозрачная восковая кожа, она находила происходящее чертовски забавным. Она улыбалась.