Плевать, решила Барбаросса, стискивая кошель, точно кадык врага. Денег она заработает еще. Может, теперь эти сладко звенящие кругляши достаются ей не так просто, как в старые добрые времена, когда она еще не была «батальеркой», но щедрый Брокк отсыплет сестрице Барби ее толику, в этом можно не сомневаться. Она еще помнит, на какие места в этом блядском городе нужно нажать, чтобы выжать из него немного меди и серебра…

В какой-то миг, развязывая тесемки кошеля, Барбаросса ощутила смутное беспокойство. Ей никогда не приходилось покупать гомункулов, но что-то ей подсказывало, что в роскошных лавочках Эйзенкрейса ее гроши могут оказаться не в ходу. Одна только улыбочка напудренного приказчика-скотоложца сама по себе тянула крейцеров на двадцать…

— Три гульдена, госпожа ведьма.

[1] Габриеле Фаллопий (1523–1562) — итальянский врач, приписывающий себе изобретение презерватива; «ночной колпак» — один из эвфемизмов для его обозначения.

[2] Рута — древнегерманская мера длины, различавшаяся в разных землях и княжествах. Саксонская рута — 4,5 м. Здесь: примерно 1125 метров.

[3] Шеффель — древнегерманская мера объема, равная приблизительно 10–17 литрам.

[4] Фусс (фут) — старогерманская мера длины. Саксонский фут равен 0,28 м.

[5] (ит.) «Немного теплее, чем в безднах самого Ада, уважаемый профессор».

[6] В спагирии «душой» растений называется группа эфирных масел.

[7] Психотрия — род тропических растений, содержащих алкалоиды, в том числе психоактивные.

[8] Фердинанд II (1578–1637) — император Священной Римской империи из династии Габсбургов.

[9] Пфунд (фунт) — старонемецкая мера веса, равнявшаяся 467 граммам. Здесь: примерно 2,3 кг.

[10] Мюллерова вода («Жидкость Мюллера») — консервирующий раствор, использовавшийся для сохранения медицинских препаратов в XIX-м веке — по имени немецкого анатома Генриха Мюллера.

[11] Сома — ритуальный опьяняющий напиток.

[12] Брагета — треугольный кармашек для гениталий на штанах или шоссах, часть европейского мужского костюма.

[13] «Хитрый фехтовальщик» — немецкий фехтбук (книга по фехтованию с иллюстрациями), созданный Теодоро Веролини в 1679-м году.

[14] Линия — древнегерманская мера длины, составляющая 1/12 дюйма. Здесь: примерно 4 мм.

[15] Вальдглас — «лесное стекло», стекло зеленоватого цвета, получаемое по распространенной в Средневековье технологии с добавлением древесной золы.

[16] Атанор — алхимическое оборудование, специальная печь, обеспечивающая равномерный прогрев препарата.

[17] Антимоний — алхимическое название для хлорида сурьмы.

[18] Аргентин — смесь нитрата серебра, хлорида аммония, натрия и пр. Сплав, часто использовавшийся в качестве фальшивого серебра.

Кажется, ее сердце зашкворчало, точно свиная шкварка на сковородке. Острые грани монет больно впились в ладонь прямо сквозь вощеную кожу.

Три гульдена? Барбаросса едва не взвыла, точно пронзенный охотничьим копьем волк.

Три золотых гульдена за этот исторгнутый чужим чревом плод порочной страсти человека и ослицы? Во имя всех блядей ада, не много ли этот ублюдок с самодовольной ухмылкой вообразил о себе и своей лавке? Барбаросса, застыв соляным столбом, принялась лихорадочно считать, беззвучно шевеля губами.

Один гульден — это два талера, один талер — двадцать пять грошей, один грош — два крейцера… Она никогда не могла похвастаться способностями в области счета, но сейчас, обратившись в звенящие монетки, числа складывались друг с другом удивительно споро и послушно. Но с каждой секундой их жизнерадостный чистый звон делался все более тяжелым и траурным.

Все содержимое кошеля, еще недавно казавшегося ей бездонной сокровищницей Оппенхейма[1], не стоило и одной ручки этого злосчастного розовощекого ублюдка, презрительно взирающего на нее из своей отполированной банки. Позвольте, позвольте — Барбаросса стиснула зубы — одним только кошелем ее капитал не исчерпывается. Есть еще дюжина грошей, спрятанная ею на черный день за печью в Малом Замке. Мелочь, но тоже деньги с клеймом Белиала. Еще четыре гроша Гаррота продула ей в кости третьего дня, этот должок пора бы предъявить ко взысканию, если она не хочет доплатить собственными зубами. Еще изрядную горсть можно вытрясти из Саркомы. Родители недавно передали ей деньги с посыльным, так что если она еще не успела спустить все деньги на свои чертовы музыкальные кристаллы…

В конце концов, есть еще тайник в погребе, вспомнила она. Там, за трухлявой доской, припрятан, надежно обернутый в промасленную мешковину, колесцовый пистоль с клеймом Эдмунда Хекклера. Наследие тех времен, когда Броккенбург знал сестрицу Барбароссу совсем под другим именем… Клеймо наверняка поддельное, на счет этого она почти не сомневалась, но сам пистоль приличный, рейтарский. В Унтерштадте за него дадут не меньше двух талеров, хоть и не сбудешь такую штуку так быстро…

Барбаросса ощутила выступивший на затылке ледяной пот. Получалось не просто мало — получалось оскорбительно мало. Даже если бы ей вздумалось вытряхнуть всю эту груду грязного серебра, аргентина и меди в одну кучу, вышло бы самое большее два гульдена.

— Три гульдена? — переспросила Барбаросса небрежно, — Это его цена?

— Три гульдена, — подтвердил приказчик, ничуть не переменившись в лице, не потрудившись даже убрать с него улыбочку, которую Барбароссе хотелось уже сорвать с мясом, — Три рейнских гульдена, госпожа.

Рейнских!..

Еще и уточнил таким деланно небрежным тоном, ублюдок. Как будто она пыталась всучить ему «яблочные» гульдены[2] или презренные тирольские «погремушки»!

Барбаросса ощутила недобрый гул в сжавшихся кулаками пальцах. Прекратив ощупывать кошель, они поползли ниже, туда, где в ее бриджах были устроены потайные карманы, скрытые полами дублета. Некоторые суки носят в таких карманах кружевные платки, но Барбаросса давно нашла для них другое применение.

В левом помещалась «Кокетка», в правом — «Скромница». Эти милашки не выглядели ни опасными, как нож в ее башмаке, ни тяжеловесными, как короткий разбойничий кистень, принятое в некоторых районах Броккенбурга средство разрешения уличных споров. Скорее, они выглядели как изящные и аккуратные украшения из матового металла. «Кокетка» — восемь унций чистейшей латуни, которую она когда-то самолично выплавляла тайком в университетской алхимической лаборатории после занятий, «Скромница» и того меньше, семь с половиной, зато хороший золлингеновский баббит[3] с вплавленными вместо шипов подшипниками, тоже премилая и изящная штучка. Вот только следы, которые оставляли эти дамы на своих жертвах, не назвать ни изящными, ни аккуратными. Скорее, безобразными, как раны, оставленные тупыми зазубренными когтями гарпий.

Когда-то давно, два года назад, еще только привыкая к броккенбургским нравам и порядкам, она, как и многие бойкие девчонки, искала оружие себе по руке, охотно примеряя те экземпляры, что были в ходу среди сверстниц. Пятнадцать лет — сопливый возраст, но Броккенбург очень быстро и доходчиво объясняет юным девам, едва выпорхнувшим из-под материнских юбок и увлеченно дегустирующим все пороки, которые он может предложить, что далеко не каждой из них суждено пережить первый год обучения. Старый добрый Брокк — мудрый наставник, воспитавший не одно поколение ведьм, и он же — безжалостный палач, древний как гора под ним, отправивший в Ад больше девичьих душ, чем дюжина последних войн и эпидемия чумы.

Он быстро вбивает в полные розовых соплей головы своих неофиток, еще не отвыкших тискать кукол, одну простую нехитрую мысль, которой суждено продлить их никчемные жизни. Если ты хочешь дотянуть хотя бы до второго круга, лучше тебе держать в ридикюле помимо пакетика карамельных орешков, платка, ленты для волос, табакерки, кондома из телячьих кишок, маменькиного амулета и всего прочего, что держат при себе хорошие девочки, что-то посущественнее — просто на тот случай, если Ад уготовил тебе сегодня не самый удачный день. У тебя впереди очень много таких дней — где-то по триста шестьдесят в каждом году. А хорошие девочки на этой чертовой горе очень часто превращаются в хороших мертвых девочек.