Барбароссе захотелось всадить «Скромницу» ей в переносицу, чтобы тяжелый хруст заглушил эти слова. Но одна мысль о том, чтобы вновь прикоснуться к украшенному пизденью лицу, вызывала отвращение.

— Иногда, когда нужно продолжить род, мы оплодотворяем их. Не сами, конечно. Наши железы в такие дни начинают вырабатывать особенно сильный запах. Мы находим на улицах мужчин, очаровываем их и приводим в свои уютные гнездышки. Не ради их денег — ради их семени. Мы заставляем их оплодотворять наши яйца. Не силой, они и сами рады сделать это. Наши соки разрушают какие-то центры в их мозгу, делая их покладистыми и послушными, как домашний скот. Иногда мы приводим и женщин — когда кладка большая, ей нужна обильная кормежка. А после…

Барбаросса не была уверена в том, что хочет слушать дальше. Мертвого ребенка у розенов не достать, этого довольно. Ей надо спешить прочь, невидимые часы неумолимо тикают. Но она почему-то задержалась, глядя на хлюпающую и давящуюся своей кровью Кло.

— Что потом?

— Когда из яиц выбираются наши отпрыски, они совсем маленькие и беззащитные. У них тонкие покровы, они похожи на полупрозрачных моллюсков с крохотными лапками. Им требуются месяцы тепла и заботы, чтобы вызреть в полноценных розенов, обрести те черты, которые позволяют им походить на людей. Тепла, заботы и… — размозженная челюсть Кло ощутимо скрипнула, — … корма. У нас нет возможности заботиться об их судьбе, мы оставляем это нянькам. Никто не заботится о наших детях так прилежно и старательно, как эти няньки. Они делятся с нашими отпрысками своим теплом, своей любовью, своей плотью. Согревают их, перетаскивают с места на место, облизывают от выделений, щедро вскармливая собственным мясом. Они не страдают от этого, не мучаются болью, напротив… — глаза Кло, темные внимательные глаза ключницы, на миг сделались светлее, чище, — Они счастливы. Так счастливы, как только может быть счастлив родитель, дарующий свои силы новой жизни. По сравнению с этим счастьем даже самая крепкая сома и самая изысканная спорынья — никчемное дерьмо. Их счастье длится долго, очень долго. Иногда — два-три месяца. Одно сплошное блаженство. Оно заканчивается только после того, когда они уже не в силах ничего отдать, отщипнуть от себя хотя бы немного плоти. Но они пытаются. Пытаются до самой последней минуты, уж можешь мне поверить. Любовь — страшная сила, девочка, страшнее многих сил Ада…

Кло закашлялась, отчего ее челюсть едва не отломилась. Барбаросса поспешно поднялась, чтобы кровь розена не коснулась ее.

— Я тоже должна была стать нянькой? — спросила она, — К этому вы меня готовили?

Кло попыталась покачать головой.

— Нет. Мы никогда не берем в няньки ведьм — еще один старый договор. Не с городом — с Большим Кругом. Хотя я бы охотно посмотрела на тебя… Нельзя связываться с ведьмами, чтобы не прогневать ваших адских сеньоров. Мы бы просто придушили тебя в подворотне и обчистили карманы.

— Спасибо, — Барбаросса коротко кивнула, поправляя на пальцах «Скромницу», — Ты охеренная подруга, Кло. Я знала, что могу на тебя положиться. А теперь — извини. Наверно, будет немного больно, но ты не переживай. Представь, что маленький комарик просто поцелует тебя в лоб…

Кло осклабилась, хрустнув месивом из зубов и костей.

— Иди ты нахер, вяленная манда.

— Барби! Эй, Барби!

[1] Петанг (петанк) — распространенная в Западной Европе игра, участники которой мечут на специально огороженной площадке шары, добиваясь попадания шаров-снарядов по шарам-мишеням.

[2] Здесь: примерно 10 000 м.

[3] Эль — старогерманская мера длины, около 56 см. Здесь: примерно 3 м. 36 см.

[4] Центнер — в старогерманской системе означает «сто мер», т. е. сто фунтов; саксонский центнер имеет 51,4 кг. Здесь: примерно 514 кг.

[5] Здесь: примерно 616 кг. и 1028 кг. соответственно.

[6] Гуммиарабик — твердая прозрачная смола растительного происхождения.

[7] Бхайрава — один из обликов (аспектов) Шивы, индуистского божества.

[8] Инфибуляция — калечащая операция на женских половых органах, заключающаяся в удалении половых губ и зашивании влагалища.

[9] Битва при реке Кацбах (1813) — сражение между французскими и российско-прусскими армиями, которое из-за проливных дождей частично происходило в глубокой грязи. Командующим французскими частями выступал маршал Макдональд.

[10] Битва при Мергентхайме (1645) — одно из сражений Тридцатилетней войны между французской и баварской армией. Баварскую возглавлял Райнхольд фон Розен, французский генерал немецкого происхождения, предводитель веймарских наемников.

Кажется, она едва не вздрогнула. Голос был мелодичный и чистый, он никак не мог принадлежать кому-то из числа шлюх, над которыми потрудились ее кулаки. Слишком звонкий, слишком разборчивый, чтобы его могла исторгнуть свороченная челюсть. Досадуя из-за того, что позволила застать себя врасплох, Барбаросса нарочито медленно повернулась, небрежно отряхивая кастеты от крови.

Если тебя застукали за чем-то дрянным, веди себя достойно, учила Панди, не маши крыльями, как перепуганная курица. Этим ты ничуть себе не поможешь. Затаись, навостри ушки и будь готова. Ад милостив, он откроет тебе тропинку для бегства, если ты будешь внимательна и терпелива. Скули, облизывай сапоги, пусти слезу, если сможешь. Выжидай момента, когда можно будет садануть ножом под ребра и броситься прочь.

Переулок за «Фавналией» был глухим местечком, здесь не было оборудовано зрительских мест. Но, кажется, у их размолвки были свидетели, которых она в горячке драки упустила из виду. Свидетельница, мрачно поправила себя Барбаросса. Одна единственная, но она выглядела так, что могла заменить собой целую толпу.

Пышное платье из собранной складками парчи цвета пламенеющего железа здесь, в Нижнем Миттельштадте, выглядело охеренно неуместно, но его обладательница держалась так свободно и невозмутимо, будто шествовала по Эйзенкрейсу, и не одна, а в сопровождении целой свиты из угодливых пажей и компаньонок. До хера парчи, бархата и атласных вставок, целый ворох лент, какие-то хитрые цветы, сложенные из складок, рюши, торчащие из-под манжет изысканные брабантские кружева, от одного вида которых Барбаросса ощутила что-то наподобие изжоги — она не разбиралась в сортах этого дерьма, но что-то подсказывало ей, что одни только эти кружева стоят больше, чем все имущество, что помещалось в ее небольшом сундучке в Малом Замке. Может даже больше, чем три гульдена, которые просили за гомункула…

— Барби! Это я, Кузина! Привет-привет!

Волосы ее были заплетены в огромное высокое сооружение, пышное, как кремовый торт, обильно переложенное кружевами и лентами. При одном только взгляде на него Барбаросса ощутила, как у нее чешется скальп. Не прическа, а какой-то блядский дворец для вшей. Кажется, броккенбургские модницы именуют такие штуки «фонтанж». Она сама охотнее носила бы на голове перевязанную ленточками дохлую крысу, чем что-то подобное. А уж от одной мысли о том, что можно передвигаться, затянув себя в такое количество ткани, со всеми этими шуршащими нижними юбками, пышными рукавами, стоячим, давящим на шею, воротником…

Кузина приветливо помахала ей рукой в кружевной перчатке. Она шествовала по переулку с достоинством герцогини, ничуть не смущаясь необходимостью огибать скорчившиеся тела розенов. Даже это она делала легко и изящно, приподнимая юбки кончиками пальцев, будто шла через бальную залу, обходя танцующие пары. Как и все ведьмы из «Ордена Анжель де ля Барт», она выглядела хорошенькой изысканно одетой куколкой. И, как и все из них, была смертельно опасна — как ядовитая змея в кружевах.

Она была безоружна, но Барбаросса не сомневалась, что в складках ее пышного наряда, такого несуразного на фоне ее собственного поношенного дублета, наверняка таилось множество отравленных игл и проклятых амулетов, а уж коллекции ядов в ее ридикюле должно было хватить, чтобы умертвить любой ковен в полном составе.