Он заметил Барбароссу, вжавшуюся в стену, но не заметил рычащий приземистый «Ханомаг», с грацией пантеры устремившийся к нему с другой стороны. С ловкостью, кажущейся удивительной для его потрепанного подрессоренного корпуса «Ханомаг» на полном ходу врезался в бок голема, и вложил в это больше сил, чем мог выдержать — оба его передних колеса хрустнули, разлетевшись пополам, а кузов опрокинулся навзничь, обнажив узкое деревянное брюхо. Голем раздавил его одним ударом ноги.

Большая ошибка, господин Ржавый Хер, подумала Барбаросса.

Надеюсь, последняя в твоей изрядно затянувшейся жизни.

До этого аутовагены еще колебались. Возбужденные своими охотничьими инстинктами и близостью катцендрауга, вопящие от голода и ярости, они не осмеливались пойти наперекор предохранительным чарам, выгравированным у них на боках, но смерть собратьев перекалила и расплавила сдерживающие их оковы. Выплеск меоноплазмы подстегнул их, точно огненной плетью, превратив из стаи ворчащих хищников, настороженно наблюдающих за добычей, в одну рычащую и страшную орду, подчиненную единой цели.

Они набросились на него всей сворой. Не соблюдая порядка, забыв о всех писанных и неписанных законах Ада, не обращая внимания на муки, причиняемыми жгущими сигилами, они атаковали голема со всех сторон, и каждый был похож на осатаневшего волка, ждущего возможности вцепиться в свою добычу.

Они мешали друг другу, сталкиваясь и отталкивая более слабых сородичей с дороги, они калечили дорогие кузова, безжалостно обдирая лакированные панели и начищенные медные фонари, они не обращали внимания на зловещий скрежет переломанных рессор и валов. Все, что их заботило вышедших из подчинения адских духов — визжащий катцендрауг, висящий на забрале голема, отчаянно полосующий когтями обесцветившуюся выгоревшую сталь.

Барбаросса прижалась к каменной стене так сильно и страстно, как прижимаются к любовнику, острые углы впились ей в ребра, но она не замечала этого. Прямо перед ней разворачивалось сражение, более яростное и безумное, чем многие сражения Оффентурена и Четырнадцатилетней войны. Оно не шло ни в какое сравнение с принятыми среди ведьм стычками, оно могло переломать ей все кости, если бы задело хотя бы краем, а еще — сжечь, раздавить, выпотрошить и разорвать в клочья…

Пытаясь добраться до шипящего катцендрауга, повисшего на забрале голема, аутовагены сшибались яростно и страшно, так, точно были созданы в адских кузнях для того, чтобы сокрушать крепостные укрепления и ощетинившиеся пиками порядки пехоты, высвободив все свои смертоносные инстинкты, которые прежде держали в узде.

Крохотный, похожий на игрушечную карету, «Трабант», чей кузов был украшен затейливым орнаментом из золотой фольги, так спешил принять участие в расправе над големом, что опрокинулся, загремел по мостовой, и почти тотчас был раздавлен собратьями, успев лишь хрустнуть да исторгнуть из себя клубы сернистого дыма.

Холеный, выкрашенный в сочный небесный цвет берлинской лазури, аутоваген, клеймо которого удостоверяло его принадлежность к свите «Даймлера», выплевывая из щелей огненные сполохи, атаковал голема точно огромная ракета, но недооценил прочность его бронированного тела — сам отлетел в сторону с раздавленным передком и смятыми всмятку фонарями. Еще хуже пришлось его незадачливому хозяину. От резкого удара стекло его экипажа разбилось вдребезги, превратившись в стеклянную шрапнель, искромсавшую его лицо до такой степени, что то походило на сочащуюся кровью ветошь.

Тяжеловесный «Ханза-Лойд», пузатый и основательный, точно толстый барон, совершив хитрый маневр, ударил голема в спину и даже заставил пошатнуться на стальных ногах, но оказался недостаточно ловок, чтобы избежать ответного удара — лапа голема, скрипнув шарниром, переломила его пополам, лишь хрустнули, складываясь как бумажные, резные панели на его боках.

Голем крушил своих противников хладнокровно и сосредоточенно, механически орудуя лапами. В его движениях не было грациозности, спрятанные под доспехом шарниры натужно скрипели от всякого усилия, но эффект каждого его движения был неизменно сокрушителен.

Аутовагены, влекомые осатаневшими от ярости демонами, отлетали в сторону с расплющенными передками и отшибленными колесами, волоча за собой по брусчатке дребезжащие радиаторные решетки и фонари, истекая маслом из смятых букс и кровью из размозженных кабин. Самые сообразительные хозяева успели выбраться и броситься наутек, менее сообразительные так и остались сидеть на своих местах, уже не пытаясь ничем управлять — безжизненные манекены с раздавленными всмятку грудными клетками и комично подергивающимися головами.

Это было жутко и вместе с тем прекрасно. Точно вокруг нее, сестрицы Барби, вжавшейся в каменный угол, разыгрывалась пьеса в декорациях из «Безумного Максимилиана 3», которую они с Котейшеством как-то раз смотрели в постановке баварского театра. Треск, грохот, смрад тлеющих покрышек. Хруст развороченных кузовов, тяжелый надсадный гул сминаемого железа…

На глазах у Барбароссы кряжистый старый «Голиаф», давно не чищенный, с поцарапанными боками и залихватской надписью на кузове «Я не пьяный, я просто так езжу», ударил голема в правое колено, с такой силой, что то едва не вывернулось в обратную сторону. Отличный удар, сильный и расчетливый. Угоди он в человека — только кости бы и хрустнули. Но голем — даже старый, изношенный, покрытый ржавчиной — был слеплен из совсем другого теста. Закаленный в пламени Второго Холленкрига, он успел испытать на себе зубы своих собратьев и потому сражался расчетливо и хладнокровно, не поддаваясь слепой ярости, что управляла его противниками.

Старый, примитивный, отчаянно упрямый механизм.

Такой прогрызет мейле броккеновского камня, лишь бы добраться до обидчика.

Покачнувшись, он сумел сохранить равновесие, а миг спустя ударил своей ручищей прямо в середку «Голиафа», пробив кузов насквозь, так легко, точно это был непропечённый мясной пирог, вырвав из его недр бронзовую капсулу с запечатанными демонами и раздавив ее. Исторгнутые в воздух демоны визжали и рычали, мечась гаснущими искрами над полем боя.

Господин с капелевскими усами тоже принимал деятельное участие в схватке, пусть и не как полноценный воин, а как деталь реквизита. Прилепившись намертво к ноге погубившего его голема, превратившись в подобие истрепанного плаща из серого и алого сукна, при каждом движении Ржавого Хера он взметался, точно капоте[6] в руках матадора, горделиво развеваясь и пятная поверженных врагов каплями бордовой жижи. На раздавленном его лице в складках обожжённой и порванной кожи Барбароссе почудилась торжествующая усмешка…

Голем быстро разделывался со своими противниками. Не имеющие ни оружия, ни конечностей, которые могли бы его держать, вооруженные лишь своей дикой демонической злобой, аутовагены мало что могли противопоставить механизму, созданному для обжигающего горнила адских войн, закованному в броню и смертоносному как мушкет работы самого Бехайма.

Он разделается со всеми, поняла Барбаросса, ощущая, как острый каменный выступ, впившийся ей в спину, трется о позвонки. Потратит еще полминуты — и добьет последних. А потом…

Катцендрауг пришелся чертовски кстати, но уже утратил свою силу. Какой-то из аутовагенов, подскочив на бордюре, ударил всем своим весом в забрало ржавого ублюдка, едва не вмяв его внутрь яйцеобразного шлема. Сталь выдержала, но плоть, пусть и созданная Котейшеством при помощи могущественного Флейшкрафта, оказалась слабее. Раздавленный катцендрауг прилип к забралу Ржавого Хера, превратившись в ком окровавленной шерсти. Неважная наживка для демонов.

Свора из аутовагенов стремительно таяла. Дюжина покореженных экипажей, которые голем небрежно отшвырнул в сторону, была достаточно весомым знаком для их несущихся по улице сородичей, чтобы не встревать в свару, верно оценив свои силы. Сообразительные твари. Здесь пахло не добычей, здесь пахло смертью, горящим деревом и тлеющим каучуком — совсем не те запахи, которые могут соблазнить юрких и наглых городских хищников. Сейчас он прикончит последних, поняла Барбаросса, а потом…