— Сука.
Бригелла вздохнула, вновь склонившись над ней. Ее лицо было так близко, что кончик деревянного носа едва не оцарапал ей лоб.
— Что такое, Барби? Уже потекла от страха? Так быстро?
— Дай мне нож и посмотрим, кто из нас потечет первым, рваная манда…
Барбаросса ожидала нового удара, успела даже стиснуть зубы, не зная, куда он придется в этот раз — в глаз? в висок? в шею? — но его не последовало. Вместо этого Бригелла мягко прикоснулась пальцем к ее груди. Но в этот раз ее интересовал не ее дублет, а то, что укрывалось под ним.
— Как вам на новом месте, монсеньор Цинтанаккар? Вы находите вполне удобными свои покои? Где вы обосновались? Тут? — мягкие пальцы «шутовки», пахнущие миндальным маслом, совершили короткую прогулку по ее груди напротив тяжело ворочающегося в грудной клетке сердца, — Или тут? — они вывели полукруг где-то в районе печени, опустившись на пару дюймов, — А может, ниже, тут…
Прикосновение пальцев Бригеллы к промежности было не таким уж неприятным, как она думала. Мягкие пальцы «шутовки» были умелы и осторожны, как у опытной арфистки, они скользили по ткани почти беззвучно, аккуратно надавливая в некоторых местах, кружили, выписывали на ее коже сигилы неведомого ей языка. Умелые прикосновения, на которые ее плоть, пусть даже избитая до состояния фарша, онемевшая и обессилившая, явственно отзывалась — к ужасу самой Барбароссы.
Давай, подстилка, развлекись на полную, зло подумала она, тщетно пытаясь сбросить с себя руку Бригеллы, притащи бутылочку вина, поставь какую-нибудь модную увертюрку, похвали мои духи…
Ласка Бригеллы была недоброго свойства. Пока ее пальцы мягко двигались по промежности, аккуратно прощупывая тело под тонкой тканью бриджей, ее глаза горели, но совсем не тем маслянистым огоньком, что зажигает обычно похоть. Другим, холодным, резким, напряженным. Это был взгляд хирурга, не любовника.
— Монсеньор Цинтанаккар, — Бригелла произнесла это слово немного нараспев, — Должна сказать, я не имела возможности любоваться вашими предыдущими работами, но считаю себя большим вашим поклонником. Вы не садист и палач, как считают некоторые, вы великий резчик, творящий не из холодного мрамора и гранита, но из горячей плоти и крови. Я хочу увидеть ваш талант, хочу увидеть, что вы сможете сделать с этим телом, каким немыслимым пыткам и страданиям его подвергнете…
Барбаросса ощутила, как крохотная дробинка в ее грудине едва заметно вибрирует, отзываясь на эти слова. Крохотная, твердая дробинка, поселившаяся в ее теле. Она вырвет ее раскаленными щипцами, едва только вернет себе способность двигаться. Нет, сперва она проломит голову Бригелле, а уж потом…
— Мне кажется, это будет захватывающий опыт для нас обеих, — промурлыкала «шутовка», мягкими касаниями стирая пыль с ее груди, теребя ворот дублета, игриво цепляя ногтем сорочку, — Только вообрази, как обогатится твоя палитра чувств на протяжении следующих часов, Красотка… Ты узнаешь очень многое о своем теле и о тех пределах, которые известны твоей плоти, узнаешь больше, чем многие суки из Броккенбурга в силах узнать за всю свою жизнь. Кроме того… — она внезапно посерьезнела, — Я ведь оказываю тебе немалую услугу, если подумать.
— Правда?
Бригелла резко поднялась.
— Конечно. Избавляю тебя от необходимости бороться с самой собой и тем куском тухлятины, что ты таскаешь с собой в мешке. Ох нет, я говорю не про гомункула, что ты утащила у старика, Красотка, я говорю про твою гордость. Поверь, если бы я не избавила тебя от мук выбора, твоя блядская гордость причинила бы тебе уйму хлопот! Как причинила бедной Панди перед смертью.
Бригелла вновь взяла в руки постромки и проверила на разрыв. Кожа была хорошей, пружинистой и прочной, так и вьющейся в ее ловких пальцах. Наверняка она мастерски умеет вязать узлы, отстраненно подумала Барбаросса, пытаясь мыслью нагреть обмякшие мышцы. И не только это. У маленькой Бри до хера скрытых талантов…
Бригелла несколько секунд молча играла с постромками, то сооружая какие-то хитроумные самозатягивающиеся петли, то беззаботно раскручивая их вокруг себя, точно обычная девочка, играющая на улице с бечевкой.
— Мы привыкли считать, что гордость — это маленький изящный зверек сродни мангусту, на деле же это зубастая тварь, которая охотно пускает в ход зубы, причиняя нам дополнительные страдания. Монсеньор Цинтанаккар в своей милости отпустил тебе срок в семь часов. Поверь, если бы не я, все это время ты металась бы по Броккенбургу, как металась несчастная Панди, разрываясь между болью и гордостью. Боль влекла бы тебя к дому старика фон Лееба, сдаваться, каяться и просить его милости, гордость — в противоположную сторону. Человек, мечущийся между болью и гордостью, похож на несчастного, которого терзают сразу два хищника. И знаешь, что? — Бригелла доверительно понизила голос, — Боль всегда оказывается сильнее.
— Иди нахер, Бри.
— Мы обе знаем итог этой битвы, Красотка. Ты сдалась бы. Как сдалась Панди. Твоей гордости в какой-то момент пришлось бы заткнуться. И ты поползла бы на карачках на Репейниковую улицу, в обоссанных штанах, воя от ужаса и боли, моля о снисхождении…
— Херня! — Барбаросса едва не клацнула вновь зубами, — Пандемия не вернулась бы к старику даже если бы ее душила дюжина демонов!
Бригелла улыбнулась.
— Ты взрослая девочка, а все еще веришь миннезангам. Это в песнях героини бесстрашны и всегда идут до конца, не останавливаясь перед тем, чтобы броситься в пропасть с вершины крепости, и пусть весь мир горит огнем!.. Жизнь устроена совсем по другим правилам, дорогуша. Панди могла сколько угодно воображать себя принцессой среди воровок, швырятся монетами, пускать пыль в глаза, шалить и соблазнять простушек вроде тебя своей показной удалью и презрением к смерти. Но только лишь до тех пор, пока не ощутила удавку на своей шее. Монсеньор Цинтанаккар живо взял ее в оборот. Он умеет урощать строптивых девчонок, уж поверь мне. В его руках даже самые хитрые оторвы быстро становятся шелковыми.
— Панди сожрала бы любого демона, не моргнув глазом.
Бригелла кивнула.
— Некоторых — возможно. Но не таких как Цинтанаккар. Он не просто демон, он великий зодчий боли, ваяющий новые формы искусства из скучной и опостылевшей человеческой плоти. Он знает больше тайн тела и разума, чем известно нам, и, поверь, он чертовски серьезно относится к своей работе. О да, наверняка Панди сдалась не сразу. Гордость заставила ее помучиться. Уверена, она не один час металась по Броккенбургу, ища помощи и защиты, пока не вышел отпущенный ей демоном срок. Да и как она могла сопротивляться? Все хитрые трюки и проверенные уловки из ее арсенала бессмысленны против существа, которое сидит в твоем собственном нутре. Вся ее хитрость и презрение к смерти ничего не стоили против демона, которому дана власть над твоим телом и разумом. Панди проиграла, Красотка.
Херня, подумала Барбаросса, отчаянно пытаясь сжать кулаки. Онемевшие пальцы повиновались, но чертовски медленно, и были так слабы, что не смогли бы задушить и птенца.
Херня. Только не Панди.
Панди презрительно смеялась в лицо самым страшным порождениям адской бездны. Она презирала опасность. Не замечала боли. Панди не поползла бы к старику просить прощения даже если бы демон, просочившийся в ее тело, принялся бы рвать ее в мелкие клочья. Скорее, она раздобыла бы большой рейтарский пистолет — и превратила подсохшие, как сыворотка, мозги старикашки фон Лееба в изысканное панно на стене в его бедно обставленной прихожей…
Бригелла хмыкнула. Игриво обвязав постромки вокруг талии, она сделала несколько замысловатых па, завершив их изящным, почти балетным, фуэте.
— Не веришь? Сомневаешься? Зря. Я видела Панди в тот день, говорю же тебе. Она дрожала от страха, как бродячая собака, а ее глаза были глазами мертвеца, ходящего среди живых людей. Она сразу все поняла, наша умница Панди. Поняла, но была бессильна сопротивляться. Цинтанаккару не сопротивляются. Демон ел ее кусок за куском — не только тело, но и рассудок. Вся ее кичливая разбойничья доблесть, которой она привыкла щеголять в трактирах, заставляя юных шлюх пускать слюни, облезла с нее, словно фальшивая позолота с грошового подсвечника. Оставив только насмерть перепуганную девочку с мешком в руках. А потом демон сожрал ее, лишь хрустнули тонкие косточки.
