— Пшеничные зерна в холодной ладони, — пробормотал вельзер, потерев стальной лоб, такой тяжелый, что им впору было взламывать крепостные ворота вместо тарана, — Мышиный помет и ветка розмарина… Да, Второй Холленкриг едва не пустил их состояние, нажитое за триста лет, по ветру. Адские легионы Гаапа и его свиты, вторгшиеся в сорок пятом году и терзаемые жаждой мести за все подвиги Белиала в разоренной им России, уничтожили подчистую поля Друденхаусов в Нижней Саксонии, превратив их в лужи ртути и отравив землю на пятьдесят тысяч лет вперед. Не говоря уже о демонах Белета, которые учиняли налеты с сорок третьего, полчища которых подчистую выжгли серным огнем алхимические мануфактуры фон Друденхаусов в треугольнике Лойна-Буна-Биттерфильда[1]… Восемь сломанных козьих ног и сухой чертополох!..
Барбароссе не улыбалось слушать историю краха фон Друденхаусов. Эта тема не была запретной в «Сучьей Баталии», но все, от хитрой как змея Саркомы до наделенной полузвериным разумом Гаргульи соображали, что под сенью Малого Замка стоит воздержаться от разговоров на эту тему. Однако перебить вельзера оказалось не так и просто. Тот словно и забыл об ее присутствии, знай болтал, кивая самому себе стальной головой, с хрустом ломая сухие пальцы.
— Второй Холленкриг погубил многих из династии фон Друденхаусов, обратив их в пепел и слизь. А те, что выжили после поражения, уже никогда толком не оправились, отягощенные наложенными Гаапом, Белетом и Столасом репарациями. Конечно, репарации эти были наложены на Белиала, как зачинщика войны, но и его земным вассалам пришлось не сладко… Серая сыпь! Стертое седло и умирающая мышь с раздувшимся животом… Состояние фон Друденхаусов, некогда одно из самых богатейших во всей Саксонии, захирело и пришло в упадок. Крепости — те, что уцелели после вторжения адских легионов — были проданы за бесценок. Поля — отравлены и непригодны для сева. Мануфактуры разорены. В голодный год хозяин забывает про золотые шпоры и прочие игрушки. Вместе с родом фон Друденхаусов пришла в упадок и «Сучья Баталия», а ведь когда-то она могла состязаться в роскоши не только с «Обществом Цикуты Благостной», но и с «Орденом Анжель де ля Барт»!.. Прискорбно, госпожа ведьма, очень прискорбно… Тимьян и три отрубленных пальца в холодной росе!..
— Поблагодарите всех владык Ада, что здесь нет Веры Вариолы, — процедила Барбаросса, — Уверена, она живо заставила бы вас взять эти слова назад.
Возможно, ты и великий умник, подумала она, мастер всевозможных подсчетов, да только встреться ты с Верой, наверняка провел бы остаток жизни в попытке подсчитать количество дырок на своем теле!
Вельзер ничуть не смутился. А если и смутился, то не выдал это ни движением, ни голосом. Легко маскировать чувства, когда вместо лица у тебя огромная железная банка…
— Я бы с удовольствием с ней поболтал, госпожа ведьма, если бы только Вера Вариола фон Друденхаус соизволила навестить мою скромную контору, но едва ли смею на это надеяться. Насколько я знаю, она не так-то часто наведывается в Броккенбург.
— Уж если наведается, непременно заметите, — зловеще пообещала Барбаросса, — Хотя бы потому, что ваша контора превратится в пепелище, а ваша голова…
— Виноградная кисть, лопнувшая под железным колесом… Наш разговор начался с того, что вы упомянули правила чести вашего ковена, вот я и решился развить эту тему. Правила чести рода фон Друденхаусов делают вас его заложниками. Друденхаусы никогда не бросят свою игрушку. Может, уничтожат, но не бросят. Знаете, почему? Потому что они Друденхаусы. И этим уже довольно сказано.
— Я пришла сюда не за этим, — нетерпеливо сказала Барбаросса, — Я хотела бы…
Вельзер развалился на своем кресле, позволив телу обмякнуть, спина его болезненно затрещала. Неудивительно, подумала Барбаросса, целыми днями таскать на плечах этакую стальную колоду, тут у любого позвонки полопаются…
— В германских землях числится тринадцать главных родов оберов, — произнес вельзер, не обратив на нее ровно никакого внимания, — Окровавленная узда, сухой хлеб, горячий туман… Конечно, мне не составит труда назвать их все — фон Вюрцбурги, фон Фульда, фон Триер, фон Брамберг, фон Эсслинген, фон Эльванген, фон Роттвейд, фон Деренбург, фон Мергентхейм, фон Роттенбург, фон Визинтейг, фон Друденхаус. Тринадцать блистательных родов, представители которых первыми склонили колени перед архивладыкой Белиалом, признав его власть. Тринадцать новых династий, воцарившихся в мире, в котором с пришествием Оффентурена все прежние владыки были низвергнуты или уничтожены. К этим тринадцати, конечно, мне следовало бы прибавить еще сорок шесть младших родов, именами которых я также вынужден засорять свою память, но пощажу вашу, а также пятьдесят три сомнительных рода, в причастности которых к оберскому племени есть основания усомниться. Слизь на детских губах. Иззубренный нож. Мертвая луна над ночным морем.
Мне похер, хотела было сказать Барбаросса, но вынуждена была сдержаться. Судя по тому, как ловко болтал этот хер с раздавленной всмятку головой, содержимое жестяного ведра состояло не только из собачьего корма, этот тип и верно мозгляк, каких поискать. Значит, может быть полезен сестрице Барби с ее бедой. Пожалуй, не стоит дерзить ему от порога. Может даже, стоит и выслушать, если он, конечно, не завелся трепаться на целый час.
— Что с того? — спросила она без всякой охоты.
— Что с того? — вельзер рассмеялся, и смех у него был дребезжащий — расколотые зубы и костяные осколки терлись о грубую сталь шлема, — Род Веры Вариолы — не просто самый древнейший из всех известных, он восходит к самому Оффентурену, вам это известно? К благословенному и проклятому тридцать второму году семнадцатого века!
Барбароссе не было это известно.
Есть люди, которые обожают копаться в старье, собирая в своих сундуках залежи лежалого тряпья и никчемного мусора — свечные огарки, отрезы давно испорченной ткани, какие-то никчемные бечевки, истлевшие галеты, сношенные башмаки, выдохшееся масло и списанные перья. Некоторым, которым и того мало, принимаются собирать старье иного рода, набивая сундуки истлевшими останками своих предков. Они доподлинно помнят своих пращуров — кто за кого вышел замуж, кто кого обрюхатил, кто кого родил, часами тренируются в изображении давно позабытых вензелей и с закрытыми глазами способны нарисовать древо своего рода вплоть до тех времен, когда Ад надоумил тупую пизду Еву съесть запретное яблочко…
Ей было плевать, куда там восходит род Веры Вариолы, как плевать и на то, что творилось на земле триста лет тому назад. Если Вера Вариола помнит своих никчемных предков до седьмого колена, вплоть до самого Оффентурена, пусть гордится этим. В ее родном Кверфурте довольно было и того, что знаешь, кто твой отец — да и на счет этого нередко имелись серьезные сомнения…
— И что? — осведомилась она грубовато.
— Сушеный послед и обломок устрицы! Наверняка вы не знаете и того, что предок госпожи Веры по материнской линии — Доротея фон Друденхаус, урожденная Флок. В тысяча шестьсот двадцать девятом году Доротея Флок, добропорядочная супруга и верная жена Георга Генриха Флока, была уличена в колдовстве и, несмотря на возражения мужа, бывшего магистратским советником, заключена тюрьму города Бамберга для особ, обвиняемых инквизицией. О, это была совершенно особенная тюрьма, совсем не похожая на те жалкие строения, что возводились обыкновенно для этой цели. Впоследствии она получила многие имена — Малефицхаус, Труденхаус, Хексенхаус — но прежде всего ее знали как Друденхаус, «Дом ночных духов». Она была возведена по проекту епископа Фёрнера, горячего в своей вере борца с ересью и я, пожалуй, не погрешу против истины, если скажу, что Друденхаус был произведением искусства германских мастеров, далеко превосходящим размахом и продуманностью прочие учреждения своей эпохи, тесную эссекскую «Клетку» и сырую салемскую «Дыру».
Возводил ее бамбергский князь-епископ фон Дорхейм, частично на деньги Бамберга, частично на свои собственные и, говорят, потратил на это тысячу двести гульденов, но каждая монета пошла в дело вплоть до последнего крейцера. Выстроенная в тысяча шестьсот двадцать седьмом году, эта тюрьма своими размерами могла бы поспорить с некоторыми замками. Вообразите себе, она имела двадцать шесть одиночных камер, а также несколько общих, пристройку, именуемую «зданием тщательных допросов», три малых залы и дюжину кабинетов, собственный архив, пыточный инструментарий и множество прочих помещений, необходимых для хорошо организованного процесса, даже сараи для сушки бревен для костра. Великолепная продуманность и прекрасная архитектура! Надпись, выполненная над входом Друденхауса на запрещенном ныне латинском наречии гласила «Пусть это будет напоминанием о том, чтобы научиться справедливости, а не игнорировать богов!». Разве не внушительно?
