— Да, — коротко отозвалась она и натянула вежливую улыбку.

Когда Нарцисса устроилась на сиденье, она вдруг спросила:

— Зачем тебе это?

Либо Натаниэль действительно не ожидал подобного вопроса, либо его актёрскому мастерству позавидовали бы даже артисты королевского театра. Но изумление тут же сменилось весёлым благодушием.

— Не знаю. Просто захотелось, — его губы дрогнули в едва заметной улыбке. — Не веришь?

— Не верю, — честно ответила Нарцисса и открыто и пристально посмотрела в его лицо. Словно пыталась понять, что скрывалось за маской благодушия.

«И откуда мне ждать удар в этот раз?» — подумала она. Помнится, в последний раз, когда она доверилась мужчине, всё закончилось тем, что хочется забыть. И как можно скорее.

Натаниэль усмехнулся и, отодвинув бархатистую занавесочку на окне экипажа, выглянул на улицу.

— Что такого они сделали с тобой, что ты стала такой? — как бы между прочим поинтересовался он и искоса бросил на Нарциссу взгляд.

Вопрос ударил злой иглой в самую больную точку — её лицо окаменело, а взгляд стал непроницаемым. Нарцисса интуитивно вытянулась в сиденье и напрягалась.

— Мы же не говорим о прошлом, помнишь? Это первое условие, — Нарцисса насмешливо наклонила голову набок и улыбнулась.

Однако Дрейку виделась не женщина — змея в боевой стойке. Даже взгляд тот же, змеиный — из непроницаемого превратился в изучающий. Будто она выискивала слабое место, в которое можно ударить.

Интерес разгорелся со скоростью сухостоя, подожжённого в знойный день. Натаниэль почувствовал, как под кожей пробежал озноб острого мучительного азарта. Он ожидал, — нет, знал! — что ответ, скорее всего, будет прост и тривиален до тошноты. Соблазнил, обесчестил и сбежал с другой красоткой, оставив обескураженную девушку наедине с разбитым сердцем и иллюзиями. Как бы истории чужого падения и подлости не ужасали других, они не были редкостью. Более того, вызывали у общества нездоровый интерес. Их могли часами смаковать с каким-то злым удовольствием чужого горя.

Но Дрейка не занимали подробности чужого прошлого, а то, что он увидел в реакции Нарциссы.

— И всё же, — он вопросительно заломил бровь и оценивающе скользнул по напряжённому лицу женщины.

Чуть вытянув губы, Нарцисса возвела глаза к потолку кареты и снова уставилась на Натаниэля.

— А вам это зачем? — в голосе сочился неприкрытый яд. — Хотите знать, выглядите ли в более выгодном свете, чем они? Чтобы оправдать собственные промахи? Или чтобы успокоиться, узнав, что ваши ошибки не столь ужасны на их фоне?

— Кобра, — Нарциссе послышалось в голосе Дрейка смесь восхищения и веселья. — Настоящая яманская кобра.

Так лихо его ещё никто не ставил на место. Натаниэль негромко рассмеялся, глядя на недоумение, отразившееся на лице Нарциссы. Каштановые завитки, выбившиеся из-под шляпки, сердито подпрыгивали в такт движению кареты. Какая несносная женщина! Дрейку вспомнила яманская поговорка: не дёргай кобру за хвост, если не уверен, что хватит сил с ней совладать.

— Сочту за комплимент, ваша светлость, — холодно отозвалась Нарцисса и отвернулась к окну, давая понять, что разговор закончен.

Экипаж выехал на набережную. Бирюзовая река, закованная в серый гранит, казалась спящей змеёй с переливающейся чешуёй. Мосты казались ажурным кружевом на цветастом одеяле домов и цветущих садов. Неудивительно, что короли во все столетия мечтали заполучить Драконий Чертог. Эрвендейл смотрелся настоящей красавицей — лёгкой, кокетливой и яркой. В то время как столица Велирии выглядела, как измождённая недугами старуха.

Да, многое изменилось за двадцать пять лет, и Натаниэль внезапно ощутил горьковатый привкус печали. Он так стремился бежать из этого места, а теперь вдруг столкнулся с тем, что все эти годы ему не хватало именно красоты родного края.

— Как здесь красиво! — прошептала Нарцисса и, по-детски смутившись, заметила: — Как бы я хотела здесь остаться.

Натаниэль удивился и открыл было рот, но ответить не успел. В эту минуту земля содрогнулась, и от оглушительного грохота заложило в ушах.

Земля утробно завыла, и в ту же секунду экипаж подбросило в воздухе, словно спичечный коробок.

Удушливое прикосновение пламени заставило Натаниэля прийти в себя.

Реальность превратилась в скомканную салфетку. Небо угрожающе полыхало алыми языками. Вонь гари и палёного мяса забивала ноздри, и Дрейк несколько раз глубоко вдохнул ртом, стараясь подавить подкатывающую тошноту. Дышать становилось всё труднее, будто лёгкие набили стеклом. От боли сознание затягивало кровавым маревом. Сквозь невыносимый звон пробивались человеческие вопли, однако слова сливались в гудящий хаос.

— Ваша светлость! — кто-то тряс его. Натаниль с трудом разлепил глаза и попытался сфокусироваться на человеке, склонившимся над ним. — Ваша светлость… Вы меня слышите?

— Нарцисса… — слова застревали в горле. — Что с Нарциссой? Где она?

— С ней всё в порядке. Ваша светлость…

«В порядке… Всё хорошо», — промелькнуло в сознании, прежде чем кроваво-серое беспамятство затянуло в себя.

Бесцветное безмолвие покачивало на волнах, нежно, как материнская рука качает детскую колыбель. Тонкая такая, с белоснежной кожей и голубыми венами.

«Месяцок выходит, баю-баюшки-баю,

В сны он зазывает деточку мою».

Эту колыбельную пели в семьях Драконьего Чертога. Когда-то пела леди Амелия — черноволосая, статная женщина с большими синими глазами и мягкой улыбкой. А ещё возле нее удивительно тепло. Ему казалось, что рядом с матерью мир опутывала невидимая паутинка уюта.

Сердце болезненно сжала тоска. Когда пришло письмо о смерти матери, Натаниэлю вдруг показалось, что мир разом потерял все краски.

«Котенька ложится справа от меня,

Сказки он расскажет про дальние края».

Медовые отблески огня скользили по руке, качающей колыбель. От неё струилось тепло. То самое, забытое и как ему казалось, давно утерянное. Но рука не принадлежала леди Амелии.

Тьма постепенно рассеивалась.

Нарцисса тихонько напевала колыбельную и ритмично качала люльку. Она заворожённо смотрела на огонь в камине, не обращая на Дрейка никакого внимания. По хрупкой спине струилась каштановая волна волос. Тёплый аромат розмарина и бергамота успокаивал, и светлая тоска внезапно затопила сердце Натаниэля. Словно терял нечто важное, ценное, но что, он никак не мог понять.

— Не ходи на обрыв! — Дрейка вдруг охватил леденящий ужас, граничащий с паникой. — Слышишь! Пообещай мне, что ты никогда не пойдёшь на тот прокля́тый обрыв!

Внезапно песня оборвалась, и Нарцисса медленно повернула голову. В слепых глазах отражался огонь, а на побелевших губах играла улыбка, безмятежная и пугающая, как улыбка безумца.

— Каково быть не таким, как все? Каково быть жертвой, а не охотником? — улыбка превратилась в оскал, обнажив острые, как иглы, зубы, а каштановые волосы раздулись подобно змеиному капюшону. — Защитный лунатизм… Ведьма, которую нельзя отличить от простых людей… Месяцок выходит, баю-баюшки-баю, в сны он зазывает деточку мою…

Натаниэль не успел ответить. Удушливая серость обступила со всех сторон и смяла комнату, превратив в зияющую бездну.

— …я останусь здесь. В конце концов, рядом должен быть человек, которого он знает. И не спорьте со мной. Я, знаете ли, тоже пострадавшая и мне нельзя нервничать.

Нарцисса говорила жёстко, безапелляционно, будто гвозди забивала. Дрейк обрадовался: жива, здорова и даже нашла жертву для препирательств. Значит, всё хорошо.

Он открыл глаза и осторожно шевельнулся в постели. Потолок мерно плавал перед взором, отчего казалось, что крылатые локсы, похожие на перекормленных младенцев с луками в руках, пытаются прицелиться друг друга.

Откуда-то слева выплыла дородная сестра милосердия в белом переднике на сером платье и светло-серой косынке. В руках она сжимала миску с болтающейся на краю белой тканью.

— Очнулись, ваша светлость? — мягко проворковала сестра, и приятная влажная прохлада коснулась лба.