— Похоже, это тебе хочется с ним съехаться.

Том замахнулся на меня своей ложкой, и я уклонилась, едва избежав меткого попадания шоколадного молочного сгустка, который расплескался по стойке.

— Я бы хотел переехать, поверь мне, — согласился он. — И как только закончу этот чертов диплом по экономике, так и сделаю. А пока…

— Ты будешь жить со Злой Ведьмой Востока. — Я усмехнулась, вытирая намеренно пролитую им жидкость кусочком бумажного полотенца.

Том засмеялся.

— Мама не такая уж плохая.

— Для тебя — нет. — Моя улыбка исчезла. — Она меня ненавидит.

— Завязывай. Она не ненавидит тебя.

— Нет, ненавидит. — Я вздохнула. — Потому что я напоминаю ей о папе.

Том скривил лицо.

— Ты говорила это раньше. Но если бы это было правдой, она бы возненавидела… то есть не смогла бы со мной жить. Я же парень. Я должен напоминать ей отца гораздо больше, чем ты.

— Не думаю, что пол имеет к этому какое-то отношение. — Я выдержала паузу. — Уверена, что у меня его манеры, понимаешь? Мимика, жесты, все такое. По крайней мере, мама обвиняла меня именно в этом. — Я положила пакетик чая в кружку. — Но я не такая, как он. Я никогда не изменяла. Я бы точно не стала изменять Лиаму. У меня нет привычки играть в азартные игры. И я бы точно никогда не бросила своего партнера. — Я вздохнула. — Я люблю Лиама.

Том усмехнулся.

— Я же тебе говорил. Ты становишься совсем мягкотелой.

— Я не шучу… Я на самом деле его люблю. И это пугает меня до чертиков.

— Почему?

Я вскинула руки.

— Почему нет? Что если это еще одни отношения, которые я испорчу? Я не хочу, чтобы это случилось… Я сделаю для него все что угодно, Томми. Все что угодно.

Том хмыкнул и закатил глаза.

— Кроме как попросить его переехать к тебе.

Я ударила его своим полотенцем для посуды.

— Мы даже полгода не встречаемся. В любом случае… Как София? И я говорю серьезно. — Он скривился, и я подняла брови. — Опять поссорились?

— Да.

— Значит, она по-прежнему собственница, параноик и, ну, немного странная?

— Звучит довольно точно. — Том засмеялся.

Я снова подняла руки вверх.

— Почему ты стараешься? Ты ненавидишь конфликты.

— Ну, это не удивительно? — Том положил руку на сердце. — Моя бедная душа получила серьезную травму после всех ваших с мамой ссор.

— И именно поэтому я съехала. Прошло пять лет, а я все еще слышу, как она кричит на меня. — Я подтолкнула Тома локтем. — Но мама любит тебя, так что ее сердце лишь наполовину сделано из камня. А может, оно на два размера меньше. — Том не ухмыльнулся, как я ожидала, поэтому добавила: — Как у Гринча, который украл Рождество. Папа читал нам эту книгу. Помнишь?

Он опустил глаза и сгорбил плечи, став похожим на брошенного щенка, который стоит под дождем и ждет, когда его впустят в дом.

— Хотел бы я его помнить, — тихо сказал он. — Как следует, я имею в виду. Хотелось бы знать, где он был все это время.

— Я знаю. Я тоже.

Я покачала головой, вспоминая тот день, когда мой отец ушел, обычный день во всех других отношениях. Все, что касалось того дня, все еще живо, как будто кто-то вытравил это, вплоть до мельчайших деталей, в моем сознании. День, когда все изменилось, навсегда остался в моей памяти.

Это случилось во время школьных каникул, через несколько недель после девятого — моего десятого — дня рождения Тома. Казалось, песня «Upside Down» Дайаны Росс постоянно крутилась по радио, и я знала все слова наизусть, напевая их как можно громче при каждой возможности.

— Прекрати это петь! — стонал Том накануне, хлопая меня по затылку каждый раз, когда я вступала в припев. Но это был один из тех прилипчивых мотивов, который невозможно выкинуть из головы. Даже хождение по дому, напевая мелодию из «Маппет-шоу», не помогло. Хотя — и это меня порадовало — я заметила, что Том теперь не переставая напевает эту песню. Это стало расплатой за то, что он бил меня по голове.

Мальчик, который мне нравился, сидел со мной на качелях в парке в тот день, когда папа ушел. Дерек Стоукс ростом едва превосходил меня, хотя был старше почти на два года. Впрочем, он выделялся большими изумрудно-зелеными глазами и самыми милыми ямочками-полумесяцами, которые я когда-либо видела. Я жадно ловила каждый его взгляд, бросаемый в мою сторону, и хранила их так глубоко в памяти, что могла вспомнить и десять лет спустя. Дерек действительно вывернул меня наизнанку и заставил все мои чувства бурлить.

Даже мои воспоминания о погоде остались яркими. Я почти чувствовала морось, мягко падающую на мои щеки, когда мы с Томом шли домой из парка. Видела раздувающиеся облака, которые висели в воздухе до самого вечера, когда, наконец, пробилось солнце. Всякий раз, когда это случалось, я думала, что впереди нас ждет только хорошее. В конце концов, если солнце всегда побеждает дождь, значит, должна быть надежда и на все остальное. Обязательно.

Мы ужинали. Мы вчетвером — мама, папа, Том и я — сидели за нашим квадратным столом с вазой нарциссов посередине и красно-белой клетчатой скатертью с сигаретным ожогом на левой стороне, тремя квадратами вверх. Я не могу сказать, что мы ели в предыдущий или последующий вечер, но в тот день у нас были тарелки дымящегося домашнего томатного супа, хлеб с маслом, толстые ломтики сыра чеддер и сладкие корнишоны. Много-много сладких корнишонов.

Мама не вела себя, как обычно, тихо. Папа не кричал. На самом деле, они вполне вежливо разговаривали о политике. Моей маме с трудом верилось, что актер может стать президентом Соединенных Штатов, тогда как отец настаивал, что Рейган — именно тот человек, который должен править страной возможностей.

Нам с Томом было наплевать на политику. Мы корчили друг другу рожи, когда родители не смотрели, и болтали о том, как провести остаток летних каникул. Ни один из нас не хотел возвращаться в школу. Учеба помешала бы играть в прятки, пока не зажгутся фонари — дольше, если удавалось увильнуть. Или играть в цирк с золотым лабрадором миссис Беннет и моим серебряно-розовым полосатым хула-хупом.

— Пойдем на улицу, — предложил Том, вылизывая свою тарелку от последних остатков супа, оставляя оранжевые усы над губами. — Покатаемся на велосипедах. Мы сможем погонять по «смайлику».

Ему не пришлось просить дважды. Как только мама выразила свое одобрение в виде отрывистого кивка, мы поспешно запихнули посуду в кухонную раковину и побежали к входной двери, игнорируя мамины указания быть осторожными.

Несколько дней назад Том нашел желтый мяч, и мы нарисовали на нем черным фломастером большую улыбающуюся рожицу. Мы затолкали мяч в яму посреди нашей улицы, так что торчала только верхняя половина, а потом снова и снова проезжали по нему, смеясь и подпрыгивая на велосипедах. Мы оба знали, что один из нас упадет. В этом и заключался весь смысл. Вопрос в том, кто упадет первым. Мой брат, вероятно, поспорил с другими детьми, что это буду я. Он не ошибся.

В тот вечер я в седьмой раз проехала по мячу, и он лопнул с громким «ка-бум». Я подпрыгнула. Велосипед покачнулся, мои руки слишком сильно ударили по тормозам, я потеряла равновесие и упала на землю.

Том смеялся, пока не услышал мой плач и не увидел кровь на моих коленях. Он спрыгнул с велосипеда и подбежал ко мне.

— Жуть, — проговорил он, глядя на мою ногу.

Я заплакала сильнее, крупные жирные слезы покатились по щекам.

— Я вижу кость, — заявил он, и я задохнулась, а потом завыла. Том снова засмеялся. — Нет. Это камешек.

— Не смешно! — завопила я.

Том усмехнулся.

— Тебе лучше перестать плакать, а то мама отрежет тебе ногу.

Я утерла нос тыльной стороной ладони, оставляя мокрую полосу от костяшки пальца до середины руки.

— Уже не плачу. Помоги мне встать.

Несмотря на то, что Том был на год младше, он уже имел невероятный рост и силу. Положил руки мне на талию, он потянул вверх. Я старалась не обращать внимания на кровь, вытекающую из моих коленей и стекающую по ногам, пачкая мои пыльные носки.