– Что со мной будет?

– Сейчас ты уснёшь. Только не по-настоящему. А проснувшись, забудешь, что Андрес Ресья вообще существовал на свете. Отныне у тебя будет только один хозяин и бог – я. Ты станешь делиться со мной всем, что тебя беспокоит. Днём ты будешь вести себя как обычно, но каждый раз, когда я произнесу: «Здесь становится слишком шумно, моя дорогая», контроль за твоими действиями будет переходить ко мне. Ты не сможешь ни возразить мне, ни отказать или не подчиниться. В обычном состоянии, как только ты соберёшься мне противоречить, к тебе будут приходить воспоминания, как мы занимаемся любовью. Едва я вот так щёлкну пальцами, – муж изобразил этот жест, – и произнесу: «Ты очень мило выглядишь сегодня», ты снимешь с себя одежду и попросишь овладеть тобой. Иногда тебе придётся умолять – это тоже будет частью игры. Но до тех пор, пока я не возьму тебя, ты не сможешь ни есть, ни спать, вообще ничем заниматься. Все твои мысли будут сосредоточены на мне…

Он говорил размеренным усыпляющим тоном ещё несколько минут, а жена слушала, сидя на стуле с закрытыми глазами. Бледность её лица не пугала Омара Лалие, он был хорошим заклинателем с большим опытом. Тренировались и он, и Хусейн – десятилетия назад, и предки Хусейна Лалие на слугах. Пятиминутный сеанс помогал снять любую боль и удалить крамольные мысли. Талант подменять чужую волю своей, как с гордостью говорил Хусейн сыну, перешёл к нему от прапрапрадеда – великого колдуна берберского племени. Чтобы дар гарантированно передать по наследству своим детям, колдун, перемещаясь со своим кочевым народом, отыскал самую искусную из восточных ведьм и женился на ней. Легенда умалчивает, что случилось в дальнейшем с супругами, обладавшими равным могуществом и равным коварством. Иногда Хусейн рассказывал, что колдун, стремясь, чтобы жена не обучила детей своим заклинаниям и зельям, отрезал ей язык и кисти рук. Но время от времени в легенде брала верх ведьма, превратившая своего мужа-колдуна в пустынную змею, но лишь после того, как понесла от него. В противном случае не родилось бы самого Хусейна, и множество людей, почитающих его сейчас, осиротели 6ы, так и не узнав об этом.

– Ты придёшь ко мне сегодня, любимая, – Омар Лалие говорил медленно, чтобы ни одно слово не проскользнуло мимо её сознания. – Придешь, мечтая, чтобы я овладел тобой. Сейчас я уйду, а ты отправишься к себе и будешь спать еще около часа. Первым желанием, которое ты испытаешь, открыв глаза, – принять меня в своё тело. Но при этом ты будешь знать и помнить всё, что помнила до внушения, будешь знать, что это навязчивое желание внушено тебе, и попытаешься бороться с ним. Ты, разумеется, проиграешь, но игра от этого не станет менее интересной. Я предполагаю, что ты не продержишься и трёх часов. Это будет даже любопытно. А для тебя – и поучительно. Спи спокойно пока, моя дорогая… и добро пожаловать в Ад!

Она лежала, вытянувшись во весь рост на чём-то мягком; воздух словно застыл вокруг, оцепенев мёртвой тишиной, и страшно чесался нос. Дав мозгу время усвоить первые впечатления, Элиза попробовала приподнять руку, но та казалась налитой свинцом. Нос чесался всё сильнее, из глаз готовы были хлынуть слезы.

– Поросячьи хвостики! – женщина оглушительно чихнула. И открыла глаза.

Она лежала на кровати в гостевой спальне – очень милой комнате, оформленной в серебристо-голубых тонах. Как она тут очутилась? Вроде бы день начинался для неё в гостиной возле камина – а потом всё, провал в памяти длиной в… Элиза мельком глянула на стенные часы. Так, замечательно. Девяносто минут как корова языком слизала. Что с ней происходило в это время? В начале вечера в одной комнате с ней находился Омар Лалие. Однако – Лиз оглядела себя – судя по тому, что вся её одежда в прежнем порядке, он не воспользовался её неожиданной сонливостью.

Спустив ноги, Элиза с трудом сползла с кровати. Колени отчего-то подгибались, будто за полтора часа она успела пробежать марафон до окраины Парижа и обратно. Не устояв, Элиза мягко опустилась на пол. «Поросячьи хвостики», как называла щекотку Мелисса Линтрем, её мать, были чиханием выброшены из носа, но приземлились на руку и озорничали теперь там. Кожа на сгибе правой руки зудела и чесалась, словно её укусило какое-то насекомое. Элиза рассеянно потрогала ногтём вспухшее красноватое пятнышко, напомнившее ей укус. Странные насекомые кусаются в марте… А ещё интересно, куда подевался этот мерзавец, этот так называемый муж?

Белая вспышка полыхнула под сомкнутыми веками Элизы, будто взорвалась ярко горевшая в комнате газовая лампа, заставив женщину охнуть и привалиться спиной к кровати, неловко подогнув ноги под себя. В самом центре вспышки возникла картинка, всё увеличивающаяся, словно оператор задался целью с помощью наезда снять крупный план. Светловолосые обнажённые женщина и мужчина лежат, обнявшись, в ворохе простыней, в переплетении рук и ног не разобрать, кому принадлежит какая конечность. Любовники явно утомлены, но лица их светятся разделённым наслаждением и счастьем. Женщина улыбается, потягивается в истоме, глядя на Лиз зеркальным отражением. Любовник-блондин, обладатель хорошо развитого загорелого тела, кладёт руку ей на грудь…

– Мадам! – пронзительный вскрик совсем рядом прогнал наваждение. Элиза поморгала. Что это было: давнее воспоминание или обман, проделки дьявола? Когда это происходило с ней и почему вспомнилось именно сейчас? Щекочущий голосок в голове нашёптывал, что всё это не случайно.

– Мадам Алис! – Белль тянула Лиз за руку вверх, пытаясь заставить её подняться. – Как вы себя чувствуете?

Элиза не смогла признаться, что чувствует себя полной дурой. Она до сих пор явственно ощущала маленькие пальчики, копошащиеся в её голове.

– Белль… – голос прозвучал хрипло, Элиза кашлянула, с усилием сглотнула и попробовала ещё раз. – Белль, ты не знаешь, как я здесь оказалась?

Опытная горничная не выдала своего удивления даже движением бровей.

– Вы пришли, мадам. Поднялись по лестнице из гостиной и сразу, не раздеваясь, легли. Я попробовала уговорить вас снять платье, но вы так глянули на меня… – горничная поёжилась.

– Как глянула, Белль? – настаивала Элиза. – Я спрашиваю не из глупого любопытства. Последнее, что я помню – рука мужа держит меня за плечо. А потом я уже здесь.

– Ваш взгляд, мадам Алис… ваши глаза были совершенно пустыми… и будто мёртвые…

– Белль! – Элиза сделала попытку упасть на колени перед своей горничной. – Мне совершенно необходимо твоё любопытство!

– Мадам?

– Пожалуйста, скажи, что ты слышала хоть что-нибудь из нашего разговора с Омаром!

Белль Эжен замялась.

– Из меня неважный помощник, мадам. Я слышала голоса, точнее, голос из гостиной около часа назад. Голос мсье Лалие. Но я не знаю, был ли он один или вы находились там же. Возможно, он говорил сам с собой. Так тихо, вкрадчиво, но очень властно… Была, впрочем, одна странность…

– Да? – вскинулась Элиза, готовая ухватиться за любую мелочь.

– В гостиной, когда я зашла туда убраться, – задумчиво продолжала Белль, – стоял странный запах. Духи или какое снадобье.

– Мне это ничего не даёт, – Лиз разочарованно отвернулась. Почувствовав озноб, обняла себя руками. Пальчики в её сознании стали активнее, быстрее дёргать невидимые ниточки, управляя её желаниями.

– Ой! – Элиза схватилась за голову. – Ой, умираю!

Белль бросилась в ванную смочить холодной водой полотенце – только это средство Элиза позволяла себе при мигрени. Когда горничная вернулась, хозяйка уже сидела неестественно прямо, глядя перед собой.

– Белль, – в голосе её звучала смертная мука, перепугавшая горничную окончательно, – ты слышишь этот голос?

Мадемуазель Эжен честно прислушалась.

– Какой голос, мадам?

– Белль, Белль, неужели ты не слышишь?! Он зовёт меня, он так сладок…

– Мадам Алис, прошу простить меня, но в доме тихо.

– Ах! – Элиза держалась за голову обеими руками. – Я, наверное, схожу с ума. Но он звучит у меня в голове, Белль, он шепчет: «Приди ко мне, иди, любимая…»