Гвоздь грубый, ржавый и кривой торчал из светлой древесины, словно гиганский рыболовный крючок. Присмотревшись внимательно, я обнаружила на нем" улов". Кто-то совсем недавно, испортил свою одежду, отдав коварному гвоздю красный, сатиновый лоскуток. Именно в таких сатиновых рубашках, деловито сновал по залу весь обслуживающий персонал. Девушки носили их с клетчатыми юбочками, а парни надевали красную, сатиновую униформу навыпуск, подпоясав ее тонким, черным ремешком.

Зажав свою добычу в руке, я вынырнула из-под стола. Устроилась поудобней на стуле и обвела глазами довольно большое и уютное помещение кондитерской. Посетители совсем не заметили моего минутного отсутствия. Тяжеловесная матрона сидевшая за столиком у окна, самозабвенно наслаждалась слоеным тортиком покрытым сливочным, белоснежным кремом, заедая его блинчиками с шоколадом и жадно запивая ярко-желтым напитком из высокого стакана. Влюбленная парочка справа от меня, смотрела только друг на друга. Мне кажется, что им даже бумажные салфетки показались бы сладким лакомством, если бы вдруг оказались у них на тарелках.

С моего глухого угла хорошо просматривался весь зал, но сам столик надежно прикрывала пара резных, деревянных колонн. Видимо это место было выбрано Аделиной не напрасно. Я повернула голову и еле удержалась от крика. Совсем рядом, в полуметре от столика была дверь. Она сливалась с темно-коричневыми, резными панелями повторяя все их завитушкии и узоры, и была совершенно незаметна. Этакая дверь невидимка. Узкая, низенькая, неприметная.

Я едва не хлопнула себя лодошкой по голове. Эх, Эмма! Сидишь в этой кондитерской уже не меньше часа, наслаждаешься горячим шоколадом, переводишь напрасно кексы с изюмом. Пытаешься представить, что ты маленькая девочка… Ну, что же, возможно тебе это и помогло…

Итак — маленькая девочка ждет свою гувернантку, которая пошла в дамскую комнату на минутку, но застряла там надолго. Девочка не знает еще, что попала в хитрую ловушку, поэтому спокойно пьет свой шоколад, доедает кексы, от скуки смотрит на посетителей. Вдруг она замечает кого-то очень знакомого. Того, кто пугает ее очень сильно, до ужаса, до дрожи. Она хочет спрятаться и ныряет под стол. Сидит в красноватом полумраке испуганной мышкой. Гулко и торопливо бьется маленькое сердечко. Сколько проходит времени? Наверное достаточно для того, что-бы узнанный ее человек, открыл неприметную дверь расположенную позади, нагнулся и тоже нырнул под стол. Сильный и беспощадный, от его цепких рук не увернуться. Но девочка сопротивляется, и злодей вынужден приподняться и зацепиться красной, сатиновой рубахой за изогнутый гвоздь.

С добычей в руках он стремительной тенью скрывается за дверью. Была девочка, исчезла девочка. Растаяла в воздухе, испарилась…

Я шумно выдыхаю, соскользнув со стула, тоже испаряюсь. Красноватый полумрак окутывает меня, вокруг красно-белые клетки скатерти, они выглядят как надежные стены. Я отодвигаю самую дальнюю" стену" и согнувшись, почти на четвереньках толкаю таинственную, узкую дверь. Она поддается мягко и послушно, словно давно этого ждала. Я не успеваю обрадоваться этому обстоятельству. Мой взгляд упирается в начищенные до глянцевого блеска голенища черных сапог. Интуиция воет пронзительной сиреной, вопит, что угодила в ловушку. Пытаюсь быстро встать. Но полностью распрямиться не успеваю. Что-то влажное и вонючее накрывает мой рот и нос.

Сознание уплывает медленно, но уверенно.

— Поймалась Синяя птичка! — зловеще и радостно шипит надо мной чей-то смутно знакомый голос.

Это последнее, что еще фиксирует мой одурманенный парами эфира мозг.

Сознание возвращалось ко мне постепенно, рывками. Сквозь тяжелые, будто отлитые из чугуна ресницы проник робкий, рассеянный свет. Он колыхался подобно рваной, ветхой занавеске, которая мешала рассмотреть где я нахожусь. Вместе с сомнительной способностью видеть, пришла такая же сомнительная способность двигать непослушными, словно пластилиновыми руками и ногами. Я попыталась подняться и тут же ощутила боль. Мне показалось, что тысяча злых кошек раздирают мое горло. Кашель хриплый и надсадный пришел на помощь, помогая организму выплюнуть острые когти жестоких мучителей.

— Пить, — прохрипело мое измученное парами эфира горло.

Это коротенькое слово вырвалось непроизвольно, я тут же слизнула его с пересохших губ. Просьбы о помощи тут совсем неуместны. Скорее всего меня бросили помирать в каком-нибудь заброшенном подвале. Такая затхлая, стылая сырость бывает лишь в старых, каменных мешках.

Но к моему удивлению, в губы мне робко ткнулся край железной кружки. Холодная вода выплеснулась, заструилась ледяной змейкой по подбородку. Я с досадой застонала. Вторая попытка была намного удачней. Живительная влага скользила приятным холодком по измученному, раздраженному горлу, проваливалась в желудок замораживая рвотные позывы.

Я пила жадно, вцепившись в кружку уже вполне послушными руками. И только когда когда в ней закончилась вода, отпала от холодного, железного края, словно пиявка наглотавшаяся необходимой ей крови.

Кружка исчезла. Стукнула совсем рядом о что-то твердое, своим металлическим дном. Маленькая, горячая ладошка осторожно погладила мою щеку.

— Эмма, я знала, что ты меня обязательно найдешь! Только почему так долго, Эмма? — нежный, немного хрипловатый голоск Лизы, был словно влажным от мужественно сдерживаемых слез и рвущегося наружу кашля.

Голос девочки прозвучал для меня, как самая лучшая и сладостная музыка на свете. Я попыталась быстро приподняться и у меня это получилось. Слегка покачиваясь, стараясь держать равновесие, я шагнула навстречу Лизе и обняла ее. В этот момент мужество и сдержанность покинули Лизу. Она заревела громко, хрипло и отчаянно.

— Я хочу домой Эмма! Я хочу горячего чая с малиновым вареньем, и даже кексы теперь буду есть вместе с изюмом. Мне надоела холодная вода и черный, сухой хлеб. Он говорит, что это наказание, за тот побег который я устроила в самый первый день. Если еще раз попробую сбежать, то даже воды не будет. А сбежать уже не получится, он лестницу убрал, теперь на свободу не попасть! — Лиза дрожала, от нее шел жар, как от раскаленной печки.

Приложив ладонь к ее лбу, я тихо выругалась. У девочки явно был жар.

— Лизонька, мы выберемся отсюда, обещаю тебе. Только давай ты успокоишься и расскажешь, мне про лестницу, про то где мы находимся, — я говорила уверенно и ласково, старалась что-бы девочка поверила мне.

Но слова срывались с языка, а разум вопил о том, что вряд ли у меня что-нибудь получится. Оглядывая помещение, я сделала вывод, что мы находимся где-то глубоко под землей. Неровные стены, очевидно когда-то вырубленные рудокопами, добытчиками тех самых синих камней. Грубо сколоченный тапчан с полосатым, грязным матрасом набитым соломой. Ее золотисто-желтые, жизнерадостные пучки, топорщились колючими усами из частых, широких прорех. Старое, буро-зеленое, похожее на огромный кусок засохшего мха, одеяло прикрывало полосатый матрас. Рядом с подобием кровати стоял кособокий стол, на нем ржавый чайник и железная кружка. Напротив была дверь. Она была совершенно инородным предметом в этой убогой обстановке. Новая, блестящая и несомненно толстая, дверь поражала обилием железных полос, круглых заклепок и сложным механизмом замка, который закрывался с той стороны. Даже при одном взгляде на этот шедевр, достойный самого надежного сейфа, было ясно, просто так через нее не прорваться.

— Лиза, ты говорила, что уже убегала отсюда. Где находится, то место? — мой голос продолжал звучать все так же уверенно и бодро.

Девочка села на красно-ржавый, колючий матрас и понуро опустила голову. Маленькое тельце сотрясала дрожь. Я укрыла ее тяжелым, зеленым одеялом, которое кажется было неспособно давать тепло.

— Там! — она устало махнула рукой в сторону узкого, каменного коридора из которого тянуло стылым, морозным холодом.

Мое сердце сжалось от тревоги и жалости. Еще одна ночь в этом каменном мешке, без лекарств и тепла может оказаться фатальной. Ждать и медлить нельзя. Но, что придумать, когда сама беспомощная и жалкая?