Мужчина поднялся с дивана.

— Я думаю, что мы наш договор кровью подписывать не будем. А, сейчас разреши мне откланяться. Знай, что Максим Андреевич Ряжский, всегда к твоим услугам, — он поклонился и протянул мне свою визитку.

Я взяла холодный на ощупь кусочек картона, рассеянно повертела его в пальцах. Поднялась со скрипучего кресла.

— Пойдемте, я вас провожу.

Спускалась по лестнице и чувствовала на затылке и голой спине слабое покалывание, словно шедший следом мужчина хотел испепелить меня взглядом.

В гостиной громко посапывая, спал сидя в кресле Стефан Стефанович. Очки сползли на один бок, толстая книга, распустив веером свои страницы, словно горделивый павлин хвост, чудом держалась на его коленях.

— Твой охранник, сладко спит Эмма, — усмехнулся Загряжский, или теперь Ряжский? — Не провожай меня дальше, я сам найду выход.

Когда за гостем закрылась дверь, я постояла в раздумьях. Потом убрала книгу с колен профессора, бережно сняла круглые очки с его сладко посапывающего носа. Укрыла пледом с дивана.

В кабинет, несмотря на страшную усталость, я поднималась быстро. Где-то там в шкафу должны были стоять дневники Эммы Загряжской, и они должны были открыть мне свою тайну.

В ту новогоднюю ночь, я так и не добралась до дневников девушки, которая когда-то носила мое имя, и мое нынешнее тело. Память штука странная… Прошел всего год, а я уже воспринимала себя, как Эмму Загряжскую, у которой двое детей, проблемы с открытием зарядной станции и" Сладкие Хрящики" в довесок ко всему.

Нет, я конечно помнила свое настоящее детство, родителей, Гошу предателя. Но эти воспоминания становились все более смутными, словно интересное, милое сердцу кино, совсем не имееющее ко мне никакого отношения. Это кино я смотрела давным-давно и запомнила лишь небольшие и самые яркие эпизоды.

Примерно так же было с телом и лицом. Меня уже не пугало отражение в зеркале, когда смотришь в него и ожидаешь увидеть голобоглазую шатенку, вместо кареглазой блондинки. Привычка? Возможно… А, еще наверное большую роль играло то, что мне некогда было вспоминать и жалеть о прошлом. Надо было жить дальше, и я жила, принимая свалившуюся на меня действительность, как неизбежность.

В самом начале моей адаптации к внезапонй реальности, записки Эммы Загряжской мне очень помогли. Мне легче было воспринимать доставшийся мне" футляр", зная, что он принадлежал чистой душе, девушке, которая была мечтательницей не от мира сего, совсем непригодной к житейским передрягам. Да, ее жизнь закончилась очень грустно, но это был в какой-то мере закономерный финал. Что ждало бедняжку в будущем? Нищета и смерть от болезней? Так думала я, до недавней ночи. Но я ошибалась. Почему-то скомканному рассказу Загряжского поверила сразу, а теперь очень боялась, что этот рассказ легко может подтвердиться тайными записями в дневниках скромницы Эммы.

Тянула время, находя все новые причины не искать злосчастные, три толстые тетради в красновато-коричневом переплете. Непонятное, тягучее чувство страха смешанное с брезгливостью и жгучим любопытством владело мной целую неделю. В итоге победило любопытство и привычка во всем разбираться до конца.

За эту неделю господин Ряжский-Загряжский в гости не заглядывал, пропал резко, словно испарился. И если бы не вопросы Лизы и сдержанный интерес Шурика, то я вполне могла бы подумать, что новогодняя ночь мне просто приснилась.

Но нет, не померещились мне все эти события и не приснились.

— Эмма, почему к нам не едет папа? — спрашивала несколько раз на день Лиза.

— Эмма, я думаю, что у папы случились непредвиденные обстоятельства, — задумчиво говорил Шурик, а сам ходил каждый вечер выглядывать Загряжского, на дорогу ведущую в город.

Я пожимала плечами, улыбалась, успокаивала детей как могла, а сама все время думала про дневники.

И вот наконец, не выдержала. Красно-коричневые тетради лежали зеленом сукне письменного стола, и тайну свою так просто отдавать не спешили. На пропущенных, желтоватых страницах, которые чередовались с исписанными почти детским почерком, листами, явно был какой-то текст. Первая мысль пришедшая мне в голову, была о молоке и лимонном соке. Вспомнила свое детство и тайные записки подружке. Но от близости горящей свечи буквы проступать не желали. Бумага скручивалась и вспыхивала, обещая сжечь всю тетрадь целиком. Пришлось обращаться за помощью к профессору.

— Стефан Стефанович, вы знаете способы прочтения тайнописи? — спросила я таким тоном, словно речь шла о хорошей погоде.

Профессор отложил в сторону книгу, поправил очки на узкой переносице.

— Если бумагу нагреть свечой или утюгом, то тогда могут проявиться коричневые буквы, при условии, что текст был написан молоком или лимонным соком. Это же так элементарно, Эмма Платоновна, — голос мужчины звучал неторопливо и ровно, словно он объяснял урок нерадивой ученице.

— Фокус с молоком не знает наверное, самый глупый человек или ребенок. Молоко и лимон мы брать в расчет не будем. Еще существуют способы, как прочесть скрытый текст?

Стефан Стефанович задумался на минуту.

— Существует много способов с помощью химических веществ скрыть текст, но что-то мне подсказывает милая Эмма Платоновна, что в вашем случае может помочь синий кристалл или синий Дар. Ведь, вы имеете этот Дар? Зарядная станция, которая ждет своего часа, будет работать на вашей энергии? Мой совет, поторопитесь с ее открытием. Ваш Дар, без надлежащего применения, может сыграть с вами злую шутку, — голос профессора дрогнул, а светлых в глазах промелькнула жалость.

Я насторожилась. Вот так всегда бывает, хочешь выяснить один вопрос, а совершенно случайно получаешь ответ на другой, но такой же важный.

— Злую шутку? Например? — спросила я и затаила дыхание.

— Если не использовать дарованную вам" синюю" энергию, то она может медленно разрушать вашу психику. Опомниться не успеете, как начнет раздваиваться сознание. Вам боги отсыпали от щедрот своих, величайшую милость не просто так. Вы обязанны делиться этой милостью с людьми. Так сказать, сдаивать ее, как корова сдаивает молоко. Уж простите, за эту грубую аллегорию.

Мои губы внезапно пересохли, даже дышать стало тяжело.

— А дети? Ои тоже должны отдавать эту непонятную" синюю" энергию? — воскликнула я горячо, и вся превратилась в слух.

Стефан Стефанович помедлил с ответом, затем улыбнулся.

— Нет, девочкам, а таким Даром в основном обладают только они, такая напасть не грозит до самой поры взросления.

Его ответ меня немного успокоил. Значит у Лизы еще есть в запасе время, а у меня уже есть готовая зарядная станция.

— Но, вернемся к вашему изначальному вопросу, Эмма Платоновна. Прочитать текст вы можете при помощи синего кристалла или при помощи внутренней синей энергии, при условии, что человек его писавший сам обладал таким же Даром, как и ваш.

— При помощи синего кристалла или рук…, таким же Даром…, думаю, что обладал…, — бормотала я направляясь к леснице на второй этаж. — Спасибо, профессор! Вы мне очень и очень помогли.

Стефан Стефанович кивнул головой, поправил дужки очков и углубился в чтение толстого, потрепанного фолианта.

Почти добежав до кабинета, я села за стол и в нетерпении раскрыла красно-коричневую тетрадь. Затаив дыхание, ощущая бешенный стук сердца где-то в горле, я растопырив пальцы так, как видела в каком-то фильме, поднесла руки к чистым листам. Синий разряд прошил страницу короткой молнией и четкие буквы, совсем не похожие на детский почерк бедняжки Эммы, стали проступать ровным, черным строем на слегка желтоватой бумаге.

"Я ненавижу эту вечно дрожащую овечку, Эмму! Ха-ха, очень забавно ненавидить саму себя. Все было бы намного проще, если бы мы были близнецами. Но, увы! Я вынуждена делить свое любимое, свое прекрасное тело, которое способно приносить мне столько плотских наслаждений с отвратительной, глупой курицей, у которой не хватило мозгов не подписывать этот кабальный, брачный договор! Если бы не одно тело на двоих, то давно бы убила чистенькую, наивную глупышку. Подстроила бы все так, что не одна ищейка не нашла бы доказательств моей вины, как это было со скрягой отцом. Ах, какое удовольствие я получила, когда наблюдала за его агоний. О-о, это сине-багровое лицо, эти глаза в которых навеки застыл вопрос —"За, что Эмма?" Да, хотя бы за то, что надоело притворяться доброй, глупой овцой, что бы отец и слуги не заметили подмены, перевоплощения. Ведь, девушка в нашем обществе, просто обязана быть хорошей, послушной дочерью, а затем глупой, любящей женушкой, почитающей своего мужа. "