— Поехали, Э-э-эмма, ну давай сбежим с этого чертова бала! — его голос запинался от возбуждения.

Я быстро оглянулась по сторонам, отпихнула от себя жадные руки и поплотнее закуталась в белоснежный, пушистый мех.

— Поехали, Беркутов! Жду тебя в своем мобиле, не позже, чем через десять минут! — мой голос звучал, решительно и холодно, по деловому строго. Но ослепленному желанием Беркутову, это не показалось странным.

Поджидая мужчину в своем мобиле, я четко представляла, как буду действовать дальше. Лишь бы усыпить его бдительность по дороге к" Сладким Хрящикам". Сегодня, все тайны должны быть раскрыты. Ведь у Петра Беркутова был весьма серьезный мотив, для убийства моей тетушки. Из сплетен, из обрывков воспоминаний людей, которых мне удалось разговорить, я узнала, что старший Беркутов был большим любителем попариться в баньке с веселой, разудалой компанией. Очень часто он посещал" Сладкие Хрящики", к неудовольствию своего сына, а в итоге там и загинул.

— Мне удалось сбежать от жены, моя дорогая Эмма. Куда поедем? — тяжело дыша, спросил меня мужчина, открывая дверь мобиля.

— У нас с тобой, сегодня одна дорога Петенька, в" Сладкие Хрящики", в мой кабинет.

Я звонко, игриво рассмеялась, но почему-то мой смех прозвучал немного зловеще.

В" Сладких Хрящиках", уже давно все спали. Стараясь не шуметь, хихикая и спотыкаясь в темноте, мы с Беркутовым поднялись на второй этаж. Старые ступеньки, нас не выдали. Скрипеть и ворчать они не стали. Почти на ощупь мы добрались по длинному коридору, да самой крайней комнаты. Я тихонько отворила дверь и скользнула в темную тишину кабинета, увлекая за собой ночного гостя.

Дверь наверное была в сговоре со ступеньками, закрылась за нами бесшумно, словно кто-то специально смазал ее скрипучие петли перед самым нашим приходом. В кабинете царил бархатный, темно-синий полумрак. Рогатый, бледно-желтый, молодой и наверное очень любопытный месяц заглядывал в окно, но комнату освещал тускло.

Отталкивая от себя назойливые и жаркие руки мужчины, я нащупала в темноте шелковый шнур и потянула за него. Вспыхнули голубые кристаллики под потолком и на стенах, их свет ярко осветил большой кабинет. Скукожились и расползлись по углам черные тени, которые отбрасывала громозкая, резная мебель, вздрогнул за окном молодой месяц и пугливо спрятался за тучу. Зевая и потягиваясь, сонно улыбнулась мне с портрета Агафья Платоновна. Ее глаза подслеповато щурились, разглядывая нашего гостя.

— М-м-м, Эмма, — зачем зажгла кристаллы? Нам в темноте было бы лучше! — жарко зашептал мне на ухо мужчина, подталкивая к дивану.

Я ловко увернулась, шмыгнула за письменный стол и оперлась на него руками.

Теперь, когда нас с Беркутовым разделяло огромное пространство старого, дубового стола, покрытого зеленым сукном, я почувствовала себя в относительной безопасности.

— Свет вседа нужен, Петя. Он помогает нам рассмотреть то, что скрыто, — от двоякости своих слов и самой ситуации, я нервно хихикнула.

Мужчина истолковал мои слова и смех по своему.

— Эмма, ты такая выдумщица! Я так по тебе скучал! — его голос ласково, приглушенно ворковал, словно у токующего голубя на площади.

Мужчина снова сделал попытку приблизиться ко мне. Но я отскочила и стала так, что-бы портрет моей тетушки оказался у него прямо перед глазами.

Это оказалось правильной тактикой. Взгляд Беркутова вначале безразлично скользнул по огромному полотну, но затем замер. Глаза расширились от удивления, а лицо немного побледнело.

— Эмма, зачем ты повесила эту грубую мазню у себя кабинете? Насколько я помню, раньше это творение сельского мазилки, висело внизу, — пробормотал он тихо и испуганно. Голубиное воркование вдруг исчезло из его голоса.

— Ты бывал в этом кабинете раньше? — удивилась я. — Интересно, какие общие дела были у тебя и моей тетушки?

Мужчина, досадливо крякнул и потряс головой, словно пытался скинуть остатки любовного томления.

— Я был в этом кабинете, один раз. Пытался уговорить покойную Агафью Платоновну, не принимать моего отца в своих" Сладких Хрящиках". Жирная пища, горячая парилка… и буду откровененным, развеселые девицы, здоровью моего папеньки были противопоказаны. Но, бывшая хозяйка вашего захудалого трактира, только посмеялась и указала мне на дверь.

Беркутов замолчал, о чем-то задумавшись, затем поднял на меня глаза.

— Может быть уйдем отсюда, Эмма? Зачем нам кабинет с уродливым портретом на стене, когда соседняя дверь ведет в твою спальню? — голубиное воркование вновь зазвучало в его слегка хрипловатом голосе.

— Вряд ли, у нас сегодня получится с тобой Петенька, добраться до моей спальни, — быстро облизнув губы ответила я. — Давай лучше поговорим о искусстве. Ты, правда считаешь, что портрет написан грубо?

Мужчина подошел совсем близко к полотну, задумчиво постучал пальцами по замысловатой, золоченной лепнине тяжелой рамы.

— Художник, который писал портрет твоей покойной тетушки, Эмма, был явно не очень одаренный самоучка. Поверь мне, эта мазня не представляет никакой ценности, — он зябко передернул плечами и хотел уже отойти от картины. Но вдруг, словно повинуясь некой силе, он протянул руку и с силой дернул прорыв холста.

Прореха радостно вжикнула, и быстро расползлась вверх до самого верха.

Агафья Платоновна, смотрела на нее почти с ужасом, но затем слабая ухмылка тронула ее губы. Выгнулась изящной дугой соболиная бровь, подмигнул мне лукаво и хитро, черный, блестящий нетерпением глаз. Женщина подошла к краю прорыва и протянула руку. Холеные пальчики сватились за неровный край с этой стороны холста, сверкнули радужно камешки на перстнях под ярким светом. Повеяло ледяным, пробирающим до самых костей холодом.

Мне от чего-то стало жутко. Я схватила Беркутова за руку, и поспешила отвести его к креслу.

— Петенька, садись вот сюда! — защебетала испуганно, и толкнула мужчину в темно-вишневые, мягкие объятия плюшевого монстра.

Он шлепнулся туда с тихим смехом и протянул ко мне руки.

— Ну, иди же сюда, шалунья Эмма!

Но вдруг замер и побледнел. Мужчина сидел совершенно неподвижно, с обиженным выражением лица и созерцал пустую картину.

Обернувшись на неясный шелест шелка, Беркутов замер, лицо словно одеревенело. Его ногти заскрипели о деревянный подлокотник плюшевого кресла, когда он хотел, но так и не смог подняться.

— Не думал меня больше увидеть, милый мальчик Петенька?

Голос Агафьи Платоновны оказался очень мелодичным, с чувственной хрипотцой. Улыбка зловещая, недобрая, блуждала по ее губам, а зеленая шаль зацепилась за край стола, и медленно сползла на красно-черный ковер в проплешинах, прямо под ноги мужчины.

В комнате стало еще холодней, мои зубы начали выбивать чечетку. Кажется, даже белый пар вырвался из моего рта, и призрачным, белым облачком устремился к потолку.

Возможно этот аномальный, возникший внезапно холод, позволил Беркутову быстро взять себя в руки. Он тихонько выругался себе под нос, с трудом разжал бледные, почти белые губы.

— Эмма, что означает это представление? Надо признать, актрису для этого дешевого фарса, ты подобрала очень удачно. Гримм, выше всяких похвал, — мужчина нарочито громко захлопал в ладоши. — Но, все же это не настоящая Агафья Платоновна… Оригинал был несколько ярче, самобытней, а копия — так себе… Поэтому, рекомендую этой подставной тетушке, сгинуь! Кыш-кыш!

Беркутов замахал руками, словно прогонял соседскую курицу, которая по ошибке забрела в чужой огород.

Агафья Платоновна гневно сверлила мужчину глазами, ее ноздри раздувались, как у лошади после длинного бега, а пальцы вдруг скрючились, превращаясь в хищные и страшные когти.

— Не настоящая?! Это я, не настоящая?! — взревела она, и ее мелодичный, чувственный голос перешел в отвратительный визг.

Мне стало страшно. Одно дело, видеть благодушную, милую женщину на портрете. Привыкнуть к ее беззвучным пантомимам, не отдавать себе отчет, что участвуешь в не совсем нормальном явлении, а совсем другое — вдруг ясно осознать, что с потусторонним силами шутить и связываться не следует!