Я чуть не заплакала, когда приложив козырьком ладонь в теплой, пуховой варежке к выбившимся из-под шапки прядям на лбу, вглядывалась в белое, торжественно-мертвое безмолвие.

— Ничего хозяйка, если мобиль не пройдет, так на лыжах всегда добраться можно, — густой и тягучий, словно застывшее на морозе подсолнечное масло, бас мужчины заставил меня вздрогнуть от неожиданности.

Обернувшись, увидела, что великан Григорий стоит позади. Он тоже приставил козырьком, красную от холода, широкую ладонь к меховой шапке и всматривался в белую, радужно сверкающуюю даль.

— Я лыжи недавно в кладовой нашел, ох и добротные, да ладные! На таких в город добраться за пару часов можно, — он лихо сдвинул шапку на затылок и улыбнулся мне щербатым, широким ртом.

От его искренней, хитроватой улыбки на душе стало спокойнее, появилась зыбкая надежда, что до города мы сегодня доберемся.

Ты Григорий, просто клад, а не работник! Только вот беда, я на лыжах никогда не стояла, а уж ходить на них наверное совсем не могу…, — тяжелый вздох вырвался у меня из груди и белым паром взметнулся вверх.

— Да, не огорчайся ты так, Эмма Платоновна! Это дело не хитрое, научишься! Наука в чем заключается? На лыжи становишся и палками — тырк, а ногами — шмыг, шмыг. И опять палками — тырк, ногами — шмыг, шмыг и так до самого города, — мужчина добродушно, легонько похлопал меня по плечу. — Я с вами, пойду, одну не отпущу. Пес тоже тут не останется, выть будет, если в доме запрем. В метель добрался до" Сладких Хрящиков", а в ясный день, как конь призовой поскачет.

— Эмма Платоновна, я тоже с вами в город пойду. Детям нужна помощь, я не могу остаться в стороне. Александр, мальчик серьезный, он бы просто так, собаку с запиской не присла бы! Беда, там случилась, большая беда! — голос профессора внезапно осип и он хрипло закашлялся на последних словах.

— Стефан Стефанович, вы так тихо больше не подкрадывайтесь, а то я ненароком зашибить вас могу, — гулко пророкотал Григорий. — Если, хозяйка согласна, то и вам лыжи найдутся. Ходить то на них умеете?

Профессор сурово сдвинул седые брови на покрасневшем от недавнего кашля, морщинистом лбу.

— Я в свои студенческие годы в соревнованиях участвовал, молодой человек! Да-с. И призы выигрывал, когда вы еще с валенок ростом были, — голос Стефана Стефановича дребезжал от сильного раздражения и еле сдерживаемого возмущения.

Пытаясь погасить назревающий конфликт, я спрыгнула вниз с высокого сугроба и зашагала к подворью" Сладких Хрящиков".

— Григорий, Стефан Стефанович, некогда спорить, даю час всем на сборы.

Мужчины выпрямились, словно по команде и согласно закивали головами.

Ровно через час, наш маленький отряд двинулся в сторону города. Первым прокладывал путь Григорий. Он шел сноровисто и ловко. Таранил снежную гладь, как большой ледокол, оставляя за собой четкую, глубокую лыжню.

Я прилагая максимум усилий шла следом, усердно старалась не сбиться с заданного ритма. Палками делала резкое — тырк, а ногами скользящее — шмыг, шмыг, все так, как и учил Григорий. Замыкал нашу процессию профессор, который действительно двигался на лыжах легко и свободно. Ну, а Лимон очередности не придерживался. Резвый и радостный пес, то вырывался вперед, то отставал обнюхивая заметенные стволы деревьев и ветки погребенных под снегом кустов.

К дому Загряжского мы так и пришли. Григорий впереди, а за ним мы с профессором, словно нанизанные на одну невидимую нить.

Двухэтажный особняк встретил нас не очень дружелюбно. Сначала не хотели открываться покрытые инием, кружевные ворота из чугуна. Но они не смогли долго сопротивляться могучему напору богатырского плеча. Задрожали, жалобно всхлипнули замерзшими, подмороженными петлями и роняя мелкие иголочки синего инея, впустили нас во двор.

Расчищенная дорожка привела к высокому крыльцу, и тут наш отряд был вынужден притормозить. Пока мы снимали лыжы, Лимон желтой молнией взметнулся по высоким ступеням и звонко залаял, царапая когтями белую, резную дверь. Она открылась почти мгновенно. Шурик бледный и взлохмаченный, в накинутом наспех теплом пальто, которое было подбито мехом лисы, выскочил на крыльцо и увидев меня, вдруг расплакался.

Он плакал совершенно по детски, размазывая по щекам слезы и шмыгая сопливым носом.

— Ну, Шурик перестань! — я отшвырнула лыжи и обняла мальчишку за худенькие плечики, которые вздрагивали под тяжелым пальто.

— Александр, мужчины не плачут! — раздался где-то рядом голос Загряжского и я подняла глаза.

Мой фиктивный муж тоже выглядел не лучшим образом. Куда подевался брутальный, самоуверенный красавчик?

Недельная щетина неопрятно топорщилась, отдавая сероватой, редкой сединой. Под сине-зелеными глазами, коричневыми пятнами расползлись тени. Их смяли легкие, первые морщинки.

— Эмма, какими судьбами? — голос мужчины глухо, надтреснуто заскрипел.

— Загряжский, так и будем на пороге беседовать? Может войдем в дом? Я и мои люди сильно устали, пока добрались сюда. Что с Лизой? — я решила не тратить время и сразу спросила о главном.

— С Лизой? — переспросил меня мужчина, словно пытался оттянуть ответ. — Лизу похитили…

На этих словах он как-то странно икнул, и одинокая слезинка поползла вниз по небритой щеке.

Мы сидели за столом в огромной и стильной гостиной. Григорий от непривычной обстановки, словно съежился и стал даже меньше ростом. Фарфоровую чашку с чаем держал так бережно и так осторожно, что мне невольно стало его жалко. Человек замерз и проголодался, а отогреться горячим чаем и подкрепиться бутербродами с тонко нарезанным, желтовато-кремовыми сыром, с розовой колбасой усеянной мелким горошком белого сала, не может. Вот уже не ожидала, что мужчина имеет такой застенчивый характер.

Стефан Стефанович о чем-то негромко, вполголоса переговаривался с Шуриком. Круглые очки то и дело сползали с крючковатого носа профессора и кажется тоже хотели напиться остывшего чая из тонкостенной, элегантной чашки.

Загряжский сидел неподвижно, иногда я ловила на себе его настороженный взгляд. Он тут же отводил глаза в сторону и принимался бесцельно, бестолково мешать серебряной ложкой, уже холодный, давно остывший чай. Ложечка противно дребезжала, звонко тренькала о края белоснежной чашки. Мне хотелось потянуться через стол и вырвать у мужчины из рук серебряное орудие моей персональной пытки. Нервы были напряжены до предела. Очень раздражало вынужденное бездействие. Хотелось вскочить и бежать, что-нибудь делать… Но, вот беда — знать бы еще куда бежать…

Я словно смотрела на все со стороны. Сознание того, что где-то там, в неизвестной нам дали и в бог знает каком месте, ждет помощи маленькая девочка, заставляло меня искать какие либо зацепки, но их совершенно не было.

Лиза исчезла почти неделю назад, в тот же день когда началась буря. Утром еще была хорошая погода и они с Аделиной поехали по магазинам, Лизе зачем-то срочно потребовалась новая кукла, а что понадобилось в магазинах, избалованной хозяином гувернатке, было не ясно. Со слов Аделины, посещение всех магазинов, заняло не меньше трех часов. Затем уставшие, они зашли в кондитерскую, но не простую и случайную, а именно в ту, где очень часто бывали всей семьей. Объясняя мне свою версию произошедшего, девушка с нажимом, несколько раз повторила это слово" семья". Рассказывая она истерично всхлипывала, дрожала, но я один раз поймала ее совершенно спокойный и холодный взгляд. Из речи, которая произносилась скорбным, почти неслышным голоском, я узнала, что Аделина заказала горячий шоколад и кексы с изюмом. Оказывается, что Лиза их очень любит… Странно, как много знает о привычках девочки новая гувернантка, подумалось мне, а сердце почему-то ревниво заныло. Но, я постаралась не сильно зацикливаться на неприятных эмоциях. Сейчас самое главное было поймать хотя бы единую, тонюсенькую мысль о том, кто мог похитить Лизу. Если верить словам Аделины, то она отлучилась буквально на минуту в дамскую комнату, а когда вернулась, за столиком никого не было. Стояла чашка с недопитым, горячим шоколадом, с тарелочки исчезли кексы, исчезла и сама Лиза вместе с новой куклой.