Литмир - Электронная Библиотека

Светлана убрала со стола еду и посуду, прибралась в комнате, села поближе к распахнутому окну с книгой и, открыв ее на заложенной кленовым листом странице, попыталась сосредоточиться. Удалось ей это не сразу: давно ставшие привычными переживания за подруг помимо ее воли накатились, размыли строчки, застили глаза… Переживать, конечно, бесполезно. И глупо даже. Жизнь идет по каким-то особым, непонятным законам, на которые она, Светлана, никак повлиять не может, хоть целыми днями сиди и переживай. Но и гнать свои невеселые думы — тоже дело пустое. Наоборот, чем настойчивее их гонишь, тем упорнее они цепляются. Хитрые: сделают вид, что уходят, а сами в одну дверь выйдут, в другую войдут. Только успокоишься — снова тут как тут! Лучше не гнать — покрутятся, покрутятся, увидят, что никому до них вроде дела нет, и исчезнут незаметно, по собственной охоте…

Хлопотно начавшаяся суббота и прошла и закончилась спокойно, обыденно… В воскресенье собирались всей компанией поехать за город, позагорать, но с утра было пасмурно. Неудачное выдалось лето! В самом начале побаловало малость теплом, а потом…

До полудня Светлана готовила обед, а Катюха помогала ей, как могла. После обеда Вера с Тамарой исчезли, не сказав — куда, а они читали и вязали. Часов в пять прошел долго собиравшийся дождь, короткий и сильный. Похолодало. Ветер надувал занавески окна.

Вечером Светлана ни с того ни с сего загрустила и, когда Катя ушла в красный уголок на телевизор, решила написать письмо матери. Писала она ей нечасто — больше в ответ, чтобы не обидеть, а так — отделывалась несколькими словами на обороте денежных переводов; жива, мол, здорова, того же тебе желаю, целую. И мучилась своей дочерней черствостью, и утешалась тем, что другие еще реже родных-близких письмами балуют, и снова мучилась, давая себе обещания — завтра же написать.

Она заклеила конверт и выбежала на улицу — почтовый ящик висел на углу общежития. Резкий ветер распластал на ее бедрах юбку, скользнул под кофточку, холодя голую спину и грудь… При таком ветре на кране не поработаешь! Баллов шесть будет!

Легла она рано: привыкла начинать трудовую неделю хорошо выспавшись.

Переодевшись в рабочее, Светлана не торопилась покинуть прорабскую: кран пока никому не нужен — кирпича она в пятницу наподнимала с запасом на весь сегодняшний день, раствор не раньше чем часа через два поступать начнет.

Рабочие толпились в конторке и около двери: начальство уточняло, какой бригаде что делать и что сделать в первую очередь. Лицо прораба Стенькина за выходные не разгладилось, Василий же Семенович был по обыкновению свеж, лоснился румяными, тщательно выбритыми щеками с аккуратными бачками.

— Всем ли все понятно? Есть ли еще вопросы?

— Все понятно, Василий Семенович!

— Тогда — живо расходиться! Если что — я на месте. Меня не будет — Стенькин будет.

Выходя в коридор, Тамара сделала Светлане ручкой, Вера — подмигнула. Катя, отделившись от них, подошла, застегнула на ее комбинезоне верхнюю пуговицу, сунула в карман конфету.

— До обеда, Света… А будет время — заглядывай к нам раньше. Мы сегодня на третий этаж переходим, с того края начинаем. Найдешь!

— Найду.

Она вошла в опустевшую конторку.

— Василий Семенович…

— Да, да, да! Помню… Вернее, чуть не забыл! Коля, отыщи Ветрова — дай задание посмотреть крепеж подкоса башни крана. Сходи, дорогой, проветрись… А ты, Светлана, будь готова к половине десятого — раствор встречать.

— Ну было ли, Василий Семенович, такое, чтобы в понедельник раньше десяти первый самосвал появился?!

— Поменьше, гражданочка, рассуждайте! Сказано: к половине десятого! Не привезут раствор — поднимешь перекрытия на четвертый этаж, без работы не останешься. Пока — свободна… Сходи, кстати, в постройком, поинтересуйся насчет моей путевки в Гагры на сентябрь. Это — по твоей части: зря мы тебя, что ли, в профорги выбирали?! Ступай… А за мордобой, что ты мне в четверг устроила, я не сержусь. И вопрос с повестки дня не снимаю: переключи свое внимание на меня, подумай хорошенько — и переключи. Я — парень неплохой, со мною скучно не будет.

— Подумаю, Василий Семенович. Сколько времени-то дадите на раздумье? Мне побольше надо: разузнать все как следует, поговорить с теми, кто вас лучше изучил… кто переключал…

— Что переключал?

— Свое внимание на вас.

— Иди, знаешь!..

— Уже пошла!

Слесарь Матвей Ветров, получив задание от прораба Стенькина, побрел в мастерскую за инструментом… Что там проверять, когда и так все ясно? Болты менять надо — резьбу-то давно разболтало! Гайки бы не забыть захватить — законтрю, и дело с концом, постоит еще сколько-нибудь крепление, постоит. А Стенькину скажу: давай новые болты, прораб, а то до греха недалеко, тут шутки плохи… Голова, однако, разламывается! Не следовало вчера последнюю бутылку кончать: было до прикупа девятнадцать — стало двадцать два. Перебор! Вот если бы ограничить себя — из последней — одним стаканом, как раз бы очко вышло…

Мастерская размещалась в новом корпусе на первом этаже. Ветров шел по асфальтовой отмостке здания вдоль рельсов крана, стоящего в дальнем конце двора, шел медленно и вздыхал тяжело.

Слева задребезжало в окне стекло — по стеклу стучал костяшками пальцев сантехник Чеботарев. Увидав, что Ветров повернул к нему хмурое лицо, он призывно замахал руками: зайди, мол, не пожалеешь! В глубине комнаты, дежурки сантехников, маячила фигура чеботаревского напарника, молодого парня, недавно устроившегося к ним на стройку. Ветров кивнул и ускорил шаг.

В дежурке пахло суриком, ржавчиной, солидолом. Чеботарев, впустив Матвея, прикрыл дверь и дважды повернул ключ.

— Головка — бобо́? Болит головка?

— А то не знаешь — чай, понедельник.

— Саня, доставай!

Напарник Чеботарева открыл шкафчик для одежды и выставил на стол две бутылки розового портвейна.

— Поставь на пол, недотепа! С улицы видно… Это нам Степаныч удружил: мы его с ночи меняли, а у него, выходит, день рождения сегодня. «Хватаните, говорит, после работы, ребята, за мои пятьдесят пять…» После работы! После работы мы и сами сообразим. Самое время — сейчас причаститься! Ты, Матвей, не забываешь нас, бывает, и мы тебя не могли из своего внимания исключить… Стаканчики-то, Саня, сполосни, сполосни! Завтрак мой достань из сумки, там же она, в шкафчике, под пиджаком повешена.

Чеботарев откупорил бутылку, наполнил стаканы.

— Ну, за Степаныча, дай бог ему здоровья и долгих лет жизни!

Светлана толкнула дверь с табличкой «Постройком». В «предбаннике» никого не было, звонил телефон. Она не стала снимать трубку, расстегнула верхнюю пуговицу комбинезона и вошла в дверь налево.

Ниночка, казначей профсоюза, сидела за столом, обхватив руками голову, уставившись в одну точку заплаканными глазами. Две слезины, черные от расплывшейся туши, висели на ресницах, готовые вот-вот упасть. Рыжий парик чуть съехал на сторону, высвободив белую от неумеренной обработки перекисью водорода прядь собственных Ниночкиных волос.

— Что с тобой, Нинок?

Черные слезины шлепнулись на толстое настольное стекло, и по щекам Ниночки побежали мутноватые ручейки. Она вытащила из рукава и приложила к глазам платок.

— Да что случилось?

Минут пять еще та не могла успокоиться — то затихала, то снова плечи ее тряслись в беззвучном плаче. Потом все же рассказала, что ревизионная комиссия обнаружила у нее недостачу: по отчетным денежным документам не сходились концы с концами. То ли она не провела у себя выдачу материальной помощи кому-то, то ли неправильно оформила оплату путевок в Дома отдыха и санатории, то ли еще что, — сама не знает. Десять раз проверяла — все правильно, а недостача налицо.

— Сумма-то какая?

— Сто восемьдесят рублей… — Ниночка опять заплакала.

Начинать сейчас разговор о путевке для Василия Семеновича было явно не к месту. Светлана стояла возле Ниночки и тихо поглаживала ее по вздрагивающей спине.

7
{"b":"822939","o":1}