Рая приподнялась посмотреть, сколько уже на старинных (от родителей) настенных часах, и поспешно, с некоторым трудом, села. Пора разогревать обед. Она шарила босыми ногами возле дивана, тщетно пытаясь нащупать шлепанцы. Живот мешал взглянуть, куда они запропали. Тогда она прилегла и, свесив голову с дивана, сразу же шлепанцы увидала и даже свободно дотянулась до них рукой.
Пройдя на кухню, Рая зажгла две конфорки, поставила суп и чугунную латку, достала из белого шкафа хлеб, сахарницу, масленку. Масло опять подтаяло и пожелтело. Духота — дышать в квартире нечем! Где молоко для ребенка держать будешь, кефиры, смеси разные питательные, соки?! Ребенку положено получать качественный продукт. Чуть что — начнет маяться животом, крику не оберешься. Холодильник надо срочно покупать! На холодильник родители взаймы дадут…
Она сняла с латки крышку, помешала забулькавшую картошку с мясом, убавила газ.
Через полгода дочке потребуется высокий стул — есть кашу с папой-мамой. А может, лучше все-таки купить детский столик и низкий стульчик? Вдруг еще с высокого, пусть он и с предохранительной дощечкой, упадет как-нибудь Машка на пол! Господи, опять — Машка! А если — Мишка?!
Часы в комнате ударили один раз. К часу обещал прийти Василий. Вторую неделю мотается на курсы гражданской обороны, на «гроб», как он говорит. Наверное, далеко эти его курсы, если и обедать не приезжает, за все время ни разу не был. Сегодня вот почему-то надумал. Что-то ему надо было дома днем. Что же ему надо?.. Бог ты мой! Маска! Маска ведь…
Она поспешно выключила газ и прошлепала в дальнюю комнату. Маска лежала на месте, на серванте. «Я ее тут, на виду оставлю — не забудь к обеду дошить!» — уходя утром, сказал Василий.
Вот растеряха я, растеряха! Тетеря сонная! Не успеть уже — часа на два работы!
Она не сразу вдела в иголку нитку, не сразу сумела завязать узелок… И тут ожил замок наружной двери.
Василий повесил пальто на крюк вешалки, сверху посадил шляпу.
— Ну, как живем-можем?
Проходя в кухню, приложил на мгновение ладонь к животу жены, стоявшей в дверях: «Шевелится?» — вымыл руки, сел, широко расставив ноги, на табуретку, придвинул к себе хлебницу.
Рая на ладонях поднесла ему тарелку с супом, потом налила себе и тоже села — сбоку от мужа, уже размашисто работавшего ложкой. Он на минуту остановился, вытер платком пот со лба, потянулся рукой к радиатору отопления.
— Ого! Обжечься можно!
— На улице потеплело, а они… В морозы бы так! Все у нас шиворот-навыворот!
— И набекрень! — Василий снова налег на суп. — А как дела с нашей маской, дорогуша? Готово?
— Ты знаешь, Вася… Я как-то совсем упустила из виду… Как-то…
— Что упустила из виду?
— Ну, забыла я про твою маску!
Ложка в руке мужа замерла, не донесенная до рта.
— Как так забыла? Как забыла?! Мне же после обеда зачет сдавать! Маска к зачету нужна! Маску нужно показать, готовую маску! — он повышал и повышал голос. — Забыла! О чем ты только целыми днями думаешь?! О чем думаешь?! Дома сидишь — о чем тебе думать?!
— О нем думаю…
— О ком — о нем?! — он уже кричал.
— О ребенке…
— О ребенке! Сколько же можно думать о ребенке?! Она хотела сказать: «Все время можно…» — но промолчала: уж если сам не понимает…
Взгляд мужа соскользнул с ее лица вниз, опустился до скрещенных на перекладине табуретки ног, чуть задержался на голых коленях. Рая нащупала незастегнутые пуговицы халата, застегнула.
— Извини, в горло не лезет… — отодвинул тарелку Василий, встал, прошел в комнату, воткнул иголку в катушку, бросил катушку в маску, завернул маску в газету и, сунув сверток в карман пиджака, вышел в коридор. Шляпа… пальто…
— Я задержусь после занятий — окончание курсов отметить собираемся. Если зачет, конечно, сдам…
Ну, вот опять!
— Хорошо, хорошо, Вася! Только ты в последнее время часто стал задерживаться. То по работе…
— Надо значит! Надо — и задерживаюсь. До вечера!
Рая стояла, сложив на животе руки, зная, что привычного поцелуя в щеку на этот раз не будет.
Щелкнул замок, зазвучали ступени, ударила внизу дверь. Можно было плакать…
Занятия проходили в старинном доме с затененными стеной тополей (и днем — электрическое освещение) комнатами. Воронцов сидел у окна и слушал-не слушал преподавателя в военном кителе без погон и знаков рода войск в петлицах, что-то говорившего об отравляющих газах — иприте, люизите, бутане… Зачет перенесли на последний час, и Воронцов попытался было прямо на занятии дошить маску, но бросил, сумев только вставить прямоугольные стекла в прорези для глаз и пришить резинку — плоскую, от старого пояса жены. Не представлялось, как в этом наморднике можно было дышать — сквозь плотное, в два ряда, полотно и проложенную между рядами фланель…
Склонившись над черными столами, записывали в тетради тяжеловесные слова лекции люди, разные по возрасту, разных профессий и специальностей. За прошедшие дни все успели перезнакомиться и потерять интерес друг к другу. Даже на старосту группы, неюного инженера с какого-то — с труднопроизносимым названием — предприятия, сначала просто сыпавшего анекдоты и всякие забавные истории, никто уже не смотрел во время перекуров с надеждой услышать что-либо новое.
На душе у Воронцова было муторно. Курсы эти… Конечно, полагается, надо, конечно, — ежу ясно! Но не вовремя! На работе — завал: отчеты квартальные, комиссия главковская прикатила — в столице им не сидится!.. И Райка со своей беременностью совсем свихнулась! Нельзя же так!.. Хотя и не понять ее тоже нельзя: тридцать два года — первое дитя… За шесть прожитых вместе лет трижды у нее случался выкидыш, и Воронцов уже перестал верить, что способна она когда-нибудь стать матерью, а она каждый раз повторяла: «Ничего-ничего! Все еще будет хорошо…» Второй месяц как не допускает его близко, притащила откуда-то раскладушку, шаткую и неудобную. Придя раз с работы, он увидел ее, расставленную и застланную, рядом с диваном. «Это — тебе, Васенька… Не сердись, пожалуйста, — тесно стало вдвоем… втроем. Толкнешь еще его нечаянно — во сне всякое может случиться…» Такие дела! Трудно мужчине, когда жена рожать собралась! Хорошо, старые телефоны сохранились, не выбросил… Потом все станет на свои места, придет в порядок, пусть только Райка родит. От любви его к ней не убудет. Опять-таки материнство женщинам на пользу идет — расцветают. А ребенка хотелось давно…
Был перерыв и после перерыва — зачет.
— Воронцов!
— Я!
— Пожалуйте сюда! Расскажите-ка нам…
Все обошлось благополучно, в панику впадать не стоило. И на Раюху орал напрасно. Раздражаться да капризничать полагается, как известно, жене, когда она пребывает в интересном положении, а ты… И суп можно было дохлебать, и второго поесть, а то уже под ложечкой сосет.
Получив вполне вразумительные ответы на свои вопросы, преподаватель, выразительно хмыкая, повертел в руках расползавшуюся по швам маску, выслушал бормотание про нехватку времени (на работу-де вчера после занятий пришлось ехать, пора-де горячая…), хмыкнул в последний раз и, вернув маску, которую красный от стыда Воронцов тут же начал запихивать в карман, отпустил с миром…
Выйдя на улицу, Василий постоял под тополями, порылся в карманах пальто и, подбрасывая на ладони монету, направился к телефону-автомату.
После неудавшегося обеда Рая успела: поплакать, полежать, пройтись — заплатить за квартиру-газ-свет и купить молока, помыть посуду, принять душ, посмотреть по телевизору двухсерийный фильм, разложить в метре от дивана раскладушку. В одиннадцать часов, устав ждать мужа, легла и сразу же уснула.
Ее не разбудил ни лязг замка, ни скрип дверей и рассыхающегося паркета, ни протяжный стон принявшей тело мужа раскладушки. Разбудил ее, видимо, храп; по крайней мере, проснувшись, она прежде всего выделила из яви именно его. Потом разглядела в полумраке комнаты, подсвеченной через окно уличным фонарем, раскрытый рот лежащего на спине Василия, и лишь потом в лицо ей ударил запах не то какого-то душного вина, не то духов. Рае стало нехорошо, она едва успела добежать до ванной… Почистив зубы, вернулась, приоткрыла форточку, подошла к раскладушке. Лицо мужа, перекрещенное тенями, казалось обиженным и злым, даже какая-то мстительность померещилась ей в напряженном оскале его рта. Из кармана косоплече повешенного на стул пиджака торчало что-то белое, Рая потянула — это была маска. Со вставленными стеклами и широкой затылочной резинкой, она, так и недошитая, приобрела, однако, пугающую законченность: ее можно было представить надетой. Рая вдруг с силой швырнула маску на пол, под книжный шкаф, и тут же почувствовала озноб, пошедший по телу от босых ног. Она еще раз взглянула в лицо Василия и легла, но теперь долго — думая ни о чем и обо всем сразу — не могла заснуть.
