— Есть, Николай Иванович, — Лобачев был весьма доволен таким оборотом и взял Макарку за плечо: — Пойдем, товарищ Воронков. Гостем будешь.

В отсутствие Макарки ротмистр держался уверенней. Макарка не выдал, ЧК не съест. Арестованный начал наглеть.

— Продолжим, Николай Иванович? Простите фамильярность, беру пример с ваших орлов. Разве это по-воински: «Есть, Николай Иванович...» Смешно, вы же диктатура пролетариата.

Вологжанин глубоко затянулся и опять выпустил серию изящных колечек дыма, догоняющих одно другое.

Полюбовавшись ими, заметил:

— А вы больше интеллигентный человек, нежели рабочий от станка. Это приятно. Я к тому, что глупому Макарке не пришили измены революционному долгу.

— Ну что вы, Владислав Антонович, — принял игру следователь. — Как можно! Ваши коллеги и без того на всю Россию колоколят о зверствах большевиков, которые не жалеют ни стариков, ни младенцев. Не так ли?

— Сдаюсь, — поднял руки Вологжанин. — Ваша правда, потому хочу покаяться. Пишите: я бывший управляющий... ну и так далее... В целях личного обогащения утаил...

— Не спешите, я записываю... Это, полагаю, только начало нашего разговора?

— Начало? — опешил ротмистр.

— А как же! Вы куда, собственно, собрались, Владислав Антонович? Не в Париж ли? В таком разе с вашим мизером, — следователь кивнул на стол, — там долго не продержитесь. А потому логичен вопрос: где остальные изумруды?

— Помилуйте, о чем речь? Вся прошлогодняя добыча увезена владельцами. Нынче же на прииске настоящий бордель, никто не желает трудиться...

— А эти камушки?

— Мелочишка. Уж и не помню, когда к рукам прилипло, не смог себе отказать. Я бы на вашем месте задал другой вопрос. Например, почему я только сейчас дал деру? Интересует? Так вот, про бордель я уже говорил — это меня не устраивает. Я выжидал, думал, ненадолго вас хватит, и все вернется на круги своя. Ошибался. Вы надолго, и меня это напугало...

— Браво, ротмистр! Весьма разумные выводы.

— Тесно мне с вами на одной земле, вот и бегу, закрыв глаза. В Париж ли, в Константинополь или еще куда...

— Но при чем здесь русские изумруды? Если родная земля не мила — бегите, планета велика. А ценности верните... тому же Макарке. Глупый он, говорите? Нет, он еще не раскрылся, но уже имеет больше прав на эти камушки. Итак, вернемся к изумрудам.

— Опять сказка про белого бычка! Дались вам эти изумруды.

— Вы же военный человек, ротмистр. А между нами, вы правы, кипит гражданская война, построенная на вековой ненависти. Но ненависть не исключает чести. Ну понимаю, черт попутал, соблазнились, так ведь есть возможность снять грех с души...

— Ну поп из вас никакой, хотя вы и упорный товарищ. То навязываете в сообщники какого-то Голубева, то требуете миллион...

— Мы не в дворянском собрании, гражданин Вологжанин. Да и словом своим вы не дорожите. Разве час назад от этой «мелочишки» не отказывались?

Вологжанин молчал.

— Ну ладно, оставим эту тему. Значит, вам нечего сказать и о Розерте? Странно это. Розерт, мы знаем, погрел руки на изумрудах, и это не последний его грех. Так кто кого оделил камушками — вы его или он вас? Или из одной мошны брали?

Зазвонил телефон. Николай Иванович снял трубку, послушал.

— Хорошо, товарищ Юровский, сейчас буду у вас.

Он дал отбой и махнул часовому. Вологжанин поднялся, ощущая лопатками холод штыка, у порога обернулся.

— Господин следователь Николай Иванович, как новые законы квалифицируют мой случай?

— У нас еще будет время об этом потолковать.

Чекист уронил руки на стол, покрутил-повертел один из камушков. Велеречив гвардейский ротмистр, но темнит, ох темнит! За кордон уходят иначе, не с пятком изумрудов. Потянуть ниточку — клубок распутается. Но где эта ниточка?

Шла первая летняя ночь, но мечтать о сне не приходилось.

Юровский, один из руководителей Уральской Чрезвычайной комиссии, пригласил следователя по очень срочному делу.

— Ну и гусь этот Вологжанин, — Юровский протянул Николаю Ивановичу свернутый вдвое лист бумаги. — Полюбуйтесь!

Следователь скользнул по первым строчкам и удивился:

— Это частное письмо?

— Не совсем... Да вы читайте, читайте.

Наконец Николай Иванович наткнулся на подчеркнутое карандашом и прочел вслух: «Вполне подходит для нашей операции и ротмистр Владислав Антонович Вологжанин. В бытность свою в гвардии собственноручно расстрелял большевика-агитатора, чего ему не простили аристократические чистоплюи. Я мог бы поручиться за этого надежного офицера...»

— Офицеры офицера судили? — недоумевал следователь.

— Да, в гвардии сохранялось благородство русской армии, офицерская честь превыше всего. А ротмистр убил человека без суда и следствия, как последнюю собаку. Мы должны еще выяснить имя этого рядового партии.

Юровский задумался, провел ладонью по черной бородке.

— Откуда письмо, Яков Михайлович?

— Перехвачен курьер с секретными инструкциями из Симбирска, от Каппеля. Кое-кого, благодаря этому письму полковника, удалось обезвредить. Вологжанина взяли на заметку, но не знали, где он пребывает.

— Я как чувствовал, что тут не только изумрудами пахнет! Не за что схватиться было, но теперь я прижму его фактом. Можно, допрошу Вологжанина сию минуту?

— Надо, Николай Иванович, надо. Время дорого, а его мало. Чехи с белыми близко.

Дежурный совсем недавно — еще чай не успел выпить — водворил Вологжанина под замок, но приказу не удивился. И не такое бывало в этом доме.

Загремели ключи, и в коридоре появился Вологжанин. Он был обескуражен повторным, почти без передышки вызовом на допрос. Понял, произошло что-то непредвиденное. И вряд ли приятное для него.

Следователь ждал его стоя. Он был сух и корректен.

— Гражданин Вологжанин, сожалею, что вынужден прервать ваш сон, но дело не терпит отлагательства...

Мрачной тенью качнулся ротмистр.

Резко заныло сердце. Проснулся тот давний страх перед большевиками, который он старательно загонял внутрь, топил в призрачной надежде на счастливый исход. Когда следователь попросил вспомнить подробности фронтового убийства, у Вологжанина не хватило выдержки. Он заскрипел зубами, и страх, таимый эти годы, выплеснулся наружу. С ротмистром случился нервный припадок. Он не отрицал ничего. Только об изумрудах молчал...

«Господи! — бессвязно взывал Вологжанин. — Если ты есть, сделай так, чтобы Макарка пропал вместе с запиской! Чтобы он сдох! Утонул!.. Господи!»

Бог молчал.

Только желтое расплывчатое пятно лампочки вздрагивало и пригасало.

Утром Вологжанин не поднялся.

Спешно вызванный медик засвидетельствовал смерть, как результат затяжного сердечного приступа.

Природа над Большим Створом первозданная, дикая. Сосна с черемухой переплелась, рябина с березой. Папоротники в рост человека. Ручьи, неизвестно где берущие начало и неизвестно куда исчезающие, бегут себе, названивая под шелест изумрудной травы, пахнущей ягодой земляной. Один узенький, как змейка, торопливый, разговорчивый. Другой — вброд надо переходить — степенный, раздумчивый, словно отдыхает после быстрого бега, выравнивает дыхание, вырвавшись из подземных хранилищ.

Одни ручьи впадают в большие и малые реки, другие через сотню шагов, обессиленные, иссякают; прячутся в почву или сохнут, не одолев пространства, оробев перед валежником, и остаются от них серые бочажины, хлюпающие болотца, в которых даже лягушки не отваживаются жить — настолько они мелки.

Высмотрел такой ручей дед Макар Воронков; понравилось, что бежал он возле глубокого котлована. Возможно, раньше тут были старательские закопушки или шахты «Анонимной компании». Перегородил ручей плотиной и заставил течь в ямищу. Так и образовалось Макарово озерцо — чистое, холодное, голубое с зеленью от затонувших в нем отражений деревьев.