Руку мать втираниями да заговорами лечила — толку нет. Рана гноится, рука пухнет. Какие в ту пору медики, фельдшер — и тот далеко. Это я сейчас к твоей мамке бегу, а тогда...

Порой мне думалось, что умру.

Однажды Розерт с Вологжаниным принесли заморскую мазь. Розерт при этом был отца родного добрей, а Вологжанин предложил называть его по имени-отчеству — Владиславом Антоновичем.

Мазь помогла. Опухоль исчезла, но рана не заживала.

Потом Розерт неожиданно уехал с прииска, и я подумал, что больше никогда не встречусь с ним.

Народу на прииске стало меньше, многие в старательские артели подались. Попался как-то я на глаза Вологжанину. Он мне почему-то обрадовался.

— Как поживаешь, Макарка? Покажи руку.

Ловко размотал тряпицу на моей ране, поморщился.

— Худо, Макарка, загнивает, — покачал головой Владислав Антонович. — Смотри, как бы заражения не было или гангрены, — верная смерть. Ты вот что... Завтра еду в Екатеринбург, собирайся, покажу тебя профессору.

Скажи, как хитро он ко мне подъехал. Я ведь городов никогда не видал, кроме Камнегорска, а он что за город! Опять же рука побаливает, а вдруг случится эта самая... гангрена. Ну и согласился. Вологжанин и пропитание мое на себя брал. Поеду!

К вечеру собрался в дорогу, нищему собраться — подпоясаться. Мать свою кофту старую дала, несколько бумажных керенок в потайной карман зашила. Вот и все сборы. Не терпится мне, а время как на грех на костылях ковыляет.

Болтаясь без дела, вышел на барский дом, в котором проживал Вологжанин. Смотрю — конь в упряжке стоит, удивился, куда это собрался Владислав Антонович на ночь глядя?

Жду в черемушнике, что дальше будет. Вот стукнула дверь, вышел на крыльцо Вологжанин, в руках у него какая-то сума. Без меня, что ли, уезжает в Екатеринбург? Ну и ладно, я не напрашивался.

Уехал управляющий, а мне неспокойно, обида берет: сам уговорил и не взял.

Только окарался я, никуда он не делся, утром как ни в чем не бывало заглянул в нашу землянку, веселый такой — редко это бывало. И, что меня удивило, небритый, это на него не походило, в грязных сапогах.

— Готов? Ну с богом, прощайся с мамкой.

Мать в слезы, впервые меня так далеко отправляет. А может, чуяло материнское сердце, что не следовало мне ехать. Но я ее слезам не придал значения, телок несмышленый.

Сколько мы времени добирались до Азиатской, не упомню, но долго. Сначала Камнегорск проехали с его разрезами, потом деревни потянулись, одна на другую похожие. Солнышко уже высоко стояло, когда прибыли на железнодорожную станцию.

Азиатская — станция большая, через нее поезда в Сибирь идут. Дома каменные, паровозов много — я их впервые увидел. Мимо экспресс промчался, до чего огромен, дым до небес, искры во все стороны, а голос — не приведи господь!

Тебе, Александр, такие машины видеть не довелось, сейчас все больше тепловозы да на электрической тяге. А я как на духу скажу: перепугал меня паровик, экое страшилище!

Вологжанин коня у богатого мужика оставил, старыми знакомыми оказались. У него одежду свою сменил на солдатскую. «Чтобы не ограбили», — пояснил, я и поверил, наслушался, что в городах жулик на жулике сидит и жуликом погоняет. У кассы народов — жуть, но Вологжанин взял ее штурмом. Кто из крестьян с солдатом связываться станет!

Закусили мы из котомки Владислава Антоновича хлебом да салом и ждем поезд из Сибири. Пригромыхал такой же огромный экспресс, и отправились мы в славный город Екатеринбург.

В поезде мне понравилось, укачивает. За окном вагона столбы и дома мелькают. Под стук колес и прикорнул. И сон привиделся, будто бегу я по Нечаевскому логу, а за мною Вологжанин со своей сумой гонится и паровозным голосом трубит: «Отдавай изумруды, маленький вор!» Догнал он меня, за плечо рванул...

Проснулся, сердце разрывается от страха. Вологжанин за кофту меня трясет:

— Приехали, Макарка, Екатеринбург.

Гляжу из окошка: людей толпы, все с узлами, котомками, торопятся как на пожар. А паровозы так и снуют, чуть людей не давят.

Владислав Антонович обрядился в потрепанную шинель.

— Теперь будь настороже, — сказал он. — От меня не отставай, глаза по сторонам не пяль. Будет кто мной интересоваться, отвечай, мол, дядя Силантий. Силантий Воронков.

Зачем это ему понадобилось, не знаю, а спрашивать не решился. Силантий так Силантий, от меня не убудет. Больше думаю о том, как бы не отбиться от Вологжанина. Екатеринбург не Воскресенский, не Камнегорск, тут заблудишься — пропадешь.

Так и попал я впервые в большой город.

Макар Андреевич то ли от лекарства, то ли от воспоминаний порозовел, помолодел, глаза его заблестели.

— Ну, Александр, спасибо, не дал скучать. Знаешь что... Если я тебе не очень надоел болтовней, приходи ко мне на озеро. Придешь? Там и расскажу про городские свои приключения. А сейчас — пора мне.

Они явились к шурфу с рюкзаками, где лежали резиновые сапоги, свитера, связки веревок, топор, саперная лопатка, электрические фонарики. Чем не спелеологи?

Действовали осмотрительно, закрывая за собой спуск в колодец разлапистым сосняком. И когда неба не стало видно, сгустилась темнота, они включили электрические фонарики, пучки яркого света прибавили смелости.

Подземный ход оказался наклонным и резко уходил в сторону — луч споткнулся о серую гранитную стену и заплясал на месте.

— Ну? — испытующе взглянул Саня на спутника. — Рискнем?

Димыч сверкнул белой полоской зубов:

— Чур, я первый...

Он перехватил рюкзак левой рукой и, выставив вперед фонарик, ввинтился в отверстие. Саня последовал за ним.

После поворота лаз постепенно расширялся. Они передвигались уже в полный рост. Над головами нависали тяжелые глыбы, с них капала вода. Храбрецы ежились, когда холодные горошины попадали за ворот, но продолжали путь.

Стали попадаться беспорядочно валявшиеся обломки дерева. Наткнувшись на гнилое бревно, Саня предупредил товарища:

— Гляди в оба, может быть обвал.

Димыч поводил фонариком и ахнул:

— Смотри-ка!

В дрожащем кругу света Саня увидел то, что так поразило Димыча. Свежие стойки, поблескивая незастывшей смолой, упирались в своды. Такая же крепь шла и дальше.

Это значило, что здесь совсем недавно кто-то побывал. Хорошо это или плохо?

— Вот так дела! — вырвалось у Сани. — Не перевелись еще искатели приключений!

— А ты говоришь... — Димыч не закончил фразу. Перед глазами Сани мелькнули только его сапоги, и Димыч с шумом исчез.

— Ты куда? — растерянно спросил Саня, озираясь по сторонам, точно они гуляли в городском саду и Димыч вдруг завернул не в ту аллею.

— Осторожней, Сань! — раздался снизу голос Димыча. — Здесь нет ступенек.

Подземный ход оборвался, и Саня высветил вихрастую голову Димыча. Тот протянул руку, и оба оказались в просторной пещере. Самой настоящей пещере, где мог бы уместиться не один деревенский дом.

— Шикарный грот! — цокал языком Димыч, обводя фонариком подземное убежище.

— Постаралась природа, — согласился Саня.

Природа постаралась на славу, создавая это каменное чудо. Стрельчатые своды, замысловатые арки, массивные колонны были словно вырублены рукой человека.

По мощным стенам, как в рыцарских замках, разбросаны террасы, ощетинившиеся каменными копьями, как будто там караулили покой феодалов бессонные стражники.

А дышать здесь было лучше, чем в колодце, воздух был свеж и чист. Совсем не чувствовалось, что над головами нависла многотонная толща породы.

Негромко названивал ручей, уходящий под антрацитово блестящие глыбы.

Димыч метр за метром высвечивал стены пещеры. Казалось, монолит не имел даже легкой трещины. И никаких самоцветов и золотоносных жил, даже слюдяного сияния неприметно.